Страница 97 из 112
Вечером литейный цех пустел (пока еще работали в
одну смену), все уходили домой, а Тоня поднималась к
себе в лабораторию.
Она снова и снова просматривала данные всех плавок,
искала закономерности в изменении структуры и цвета
чугуна, читала «по аналогии» литературу о плавке стали:
о мелком фасонном литье из чугуна литературы не было.
В один из таких вечеров в лабораторию пришел
Чардынцев. Тоня испуганно метнулась навстречу, но глаза
заискрились радостью.
— Трудно вам. Вижу. Трудно,— сказал он, пожимая
ей руку.— Но ведь и интересно, Антонина Сергеевна, а?
Чертовски интересно! Я, например, когда нахожусь в
отпуску или на какой-нибудь легкой работе, невыносимо
скучаю по трудностям. Вы в себе не замечали такой
блажи?
390
— Замечала,— слабо улыбнулась Тоня.— Но очень
мучительно бьгаает, когда трудности...— она хотела
сказать — непреодолимы, но, поиграв пальцами, нашла
нужное слово:— кажутся непреодолимыми.
— В этом-то вся острота,— засмеялся Чардынцев.—
Слабый человек бьет отбой после первых неудач, а
сильный грузит их на спину и, не сгибаясь, идет дальше. По
теории вероятности, на десять неудач одна удача
приходится.
— Ну, тогда моя практика опрокидывает теорию. Из
двенадцати моих плавок все неудачны,— горько
усмехнулась Тоня.
— А вы не согнулись под тяжестью этих неудач?
— Н-нет,— тихо ответила Тоня, смело встретившись
с ним глазами.
— Ну тогда грузите еще. На втором десятке могут
прийти две удачи сразу.
Тоня засмеялась. На сердце стало легко и празднично.
Он взглянул на часы.
— Собирайтесь, Антонина Сергеевна. Двенадцатый
час! Я вас провожу. А впрочем, может быть, есть другой
провожатый...
— Никого нет,—быстро ответила Тоня, и поспешность,
с какою она это промолвила, вызвала у Чардынцева
улыбку.
Глава пятая
Павлин, неожиданно для всей молодежи второго
механического цеха, был назначен управляющим делами
завода. Он стал ходить в новом сером, с серебристой
елочкой, костюме, завел невероятно длинные бакенбарды.
— Все дела, прежде чем попасть к директору,
проходят через мои руки,— бахвалился он, забежав как-то в
цех. Никифоров, пряча улыбку, проговорил:
— Выходит, ты, по существу, тот же директор.
— Да... только по мелким делам! — с озорством в
голосе добавила Наташа.
Все расхохотались, окружив смутившегося и не
знающего что ответить Павлина.
С тех пор и пошла за ним эта кличка — «директор по
мелким делам».
Клава Петряева после работы, успев быстро умыться
и переодеться то в еветлоголубое платье, то в кремовую
39]
с горошком блузку и синюю юбку, теперь каждый день
поджидала Павлина у заводских ворот.
Он нарочно задерживался подольше либо,
подкараулив выезжавшую с завода машину, нырял в нее и, высоко
подняв воротник,— «уходил от преследования», как он
выражался, объясняясь со своей совестью.
Клава, отчаявшись ждать, звонила по телефону, но
дежурный секретарь директора отвечал, что «Павлин Евти-
хеевич давно уехал домой».
Утром она приходила в цех с красными опухшими
веками.
— Что с тобой? — встревоженно спрашивала
Наташа.— Повздорила с Павлином?
Клава низко опускала голову. Молчала.
— Пройдет. Милые бранятся — только тешатся,—
успокаивала ее Наташа.
Подавленность Клавы заметил и Яша Зайцев.
— С Клавой надо разобраться,— сказал он Наташе.—
Ты видала, с какими глазами она приходит в последнее
время на работу?
— Знаю. Поцарапалась с Павлином. К свадьбе
заживет.
— А если свадьбы не будет? Так с незажившей раной
Клаве и ходить? Надо, Наташа, поговорить с ней.
— Говорила...
— Этого мало. Надо выяснить ее отношения с
Павлином и... наладить их.
— Навалимся организованно? — улыбнувшись,
спросила Наташа.
— Не шути... Вопрос очень серьезный. Очень!
Он пытался нахмуриться, собрать свои светлые,
широко раскинутые брови, но ничего не получалось, и Наташе
стало еще веселей.
— Да, и еще одно... Как твое мнение, Наташа, если
мы созовем открытое комсомольское собрание с таким
вопросом — об учебе молодежи. Интересно?
— Очень!
Наташа упрекнула себя в том, что, учась в институте,
думала по существу только о себе, считая этот вопрос
сугубо личным.
— Только надо это собрание подготовить. Выясни,
какое образование у .твоих девчат..;
392
— Знаю и так. У Зои — десятилетка, у Гульнур —
восемь классов, у Клавы — семь.
— Поставь перед ними задачу продолжать
образование. Возьмите обязательство, и ты от имени бригады
выступишь на собрании, 'хорошо?
— Отлично, Яшенька!
Все девчата охотно согласились продолжать учебу,
только Клава, опустив глаза, сказала:
— Трудно мне, Наташа...
— Поможем. Вот трусиха! Прежде чем взяться за
какое-нибудь дело, тебе обязательно надо поохать.
Клава отрицательно покачала головой.
Она собиралась учиться уже давно, но все время
откладывала, всякий раз находя причины. Иной раз
нападет тоска: все учатся, а ты не можешь «взять себя в руки».
Но не долго бередило ее сожаление. Жить было весело,
легко, и она отгоняла от себя и без того редко
донимавшие ее грустные размышления.
Теперь же, когда у нее с Павлином случилось
невыносимо-обидное, нежданное... нет, теперь об учебе нечего
и думать.
Она прикусила губу, сдерживая слезы. Вынула резец
и машинально вертела его в дрожащих руках. Наташа
взяла из рук Клавы резец.
— Пойдем, я тебе его заточу.
Она взяла Клаву под руку и, заглядывая в глаза,
спросила:
— Скажи откровенно, что у тебя стряслось с
Павлином?
Гримаса боли перекосила лицо Клавы. Наташа крепко
сжала ее руку:
— Говори, Клава. Или ты от меня стала таиться?
Клава взглянула на озабоченную морщинку,
пересекшую наташино переносье, на строгие, чуткие и чистые
глаза подруги.
— Беременна я, Наташа... А он... теперь — в кусты!..
Если, говорит, хочешь дружбы... сделай аборт.... Ребенок
превратит поэзию нашей любви в скучную прозу жизни...
Вот какой подлец!
Наташа помолчала. В словах Клавы было что-то
очень большое и светлое, и вместе с тем потрясающе-
страшное, уродливое.
— Я с ним поговорю,— сказала Наташа, нахмурясь.—
393
Я с ним так поговорю, что... что...— она не нашла
нужного слова, которое выразило бы ее негодование, потом,
взглянув на Клаву, встряхнула ее за плечи:— выше
голову, Клавка! Это же замечательно — ребенок! Это же
чудесно!
Клава едва заметно горестно усмехнулась.
Как объяснить умной и доброй Наташе всю обиду
оскорбленной, обманутой любви? Как объяснить ей,
счастливой девчонке, не испытавшей этого леденящего душу
чувства?
— И учиться ты будешь, Клава. Непременно! Ты ведь
помнишь наше правило — шагать, взявшись за руки?
Помнишь?
— Помню... Только трудно мне будет...
— И отлично! Это-то и интересно. А я тебе помогу.
Только условие: не раскисать, не размагничиваться.
Держи выше голову, Клава!
Наташа ветром влетела в кабинет управделами.
Павлин перебирал бумаги, мурлыча слова песенки:
— Почти пешком по небу шагаем, как всегда... А-а,
Наташа... категорический привет!
Наташа глубоко и часто дышала — она бежала по
крутой лестнице,— сдерживаясь, чтобы не кричать,
сказала:
— Я пришла, как комсомолка и подруга Клавы...
Правда ли, что ты решил порвать с ней?
— Что такое? — опешил от неожиданности Павлин.—
Я тебя не понимаю...
— Не юли! Ты прекрасно знаешь, в чем дело.