Страница 80 из 112
сто и пустить по полям, как Владимир Ильич о тракторах
мечтал. Беспременно!
— Размахнулся! — засмеялся кто-то сзади. — Дай
один сделать. От одного глаза на лоб лезут.
— Ну, чего гогочешь? — обиделся старик. — Ботинок,
и тот ногу жмет, когда спервоначалу наденешь.
Беспременно! Наш завод пустит производство, а сколько еще
таких заводов в Советском Союзе, пошевели-ка мозгами?
То-то!
— А что, дядя Володя, — обратился к нему
немолодой рабочий в низко надвинутой на лоб вельветовой
кепке. — Работа у тебя, я так понимаю, теперь будет
низкого разряда. Ты ведь, можно сказать, профессор
малярного дела. Шутка ли! Крыло самолета, помню, как
облупленное крутое яичко блестело.
Дядя Володя слушал, прищурив глаза, будто
прицеливаясь к его словам.
— Видишь ли, милок, разряд-то может и пониже, да
класс повыше.
— Это как понимать?
— Душой понимать. Я ведь мог на другой завод
махнуть. И заработал бы наверняка поболее. Беспременно!
А видишь ли, оказия какая: не могу с завода уйти,
привык я к нему, будто к дому родному.
Руководя установкой мотора, Ибрагимов краем глаза
поглядывал на комсомольцев второго механического цеха.
Они прошли к окну и о чем-то оживленно разговаривали.
Потом Наташа быстро подошла к Ибрагимову.
Едва заметная россыпь веснушек растаяла в залившей
щеки краске.
— Фарид, — сказала она тихо. — За тобой, конечно,
трудно угнаться. Зато интересно.
322
— Птицу видать по полету, а человека по работе.
— Красивые слова оставим на после. Короче: мы
вызываем тебя на социалистическое соревнование. Моя
бригада и Якова.
—• Ты разве уже бригадир?
— Да.
— Л Глеб? Разве он...
— Я ушла из его бригады.
Ибрагимов помолчал, пораженный новостью, потом
с силой стал трясти руку Наташи.
— Поздравляю, Наташенька!
— Мы организовали комсомольские посты. Подменять
диспетчера, конечно, не станем. Будем подкладывать
огонек туда, где не горит, а тлеет.
— Правильный разговор! — улыбнулся Ибрагимов.—
Мы удивлялись: хороший народ у вас, а цех плетется в
хвосте.
— Занимались выращиванием рекордсменов, — сказал
Яша, подошедший к комбайну следом за Наташей. —
Вроде редких цветов в оранжерее.
— Ну, согласен, Фарид? — спросила Наташа. —
Конкретные обязательства мы разработаем сегодня после
смены.
— Как, ребята? — обернулся к сборщикам
Ибрагимов. — Будем соревноваться с токарями?
— Давай!
— Только пускай учтут: пересесть с черепахи на
самолет нелегко!
Сборщики намекали на карикатуру в многотиражке,
где сборочный цех был изображен самолетом, а второй
механический — черепахой.
— Ура! — закричал Ибрагимов, пересиливая
задрожавший в воздухе гул гудка. — Да здравствует
соревнование с токарями второго механического!
— Ур-ра!—дружно поддержала вся бригада
Ибрагимова.
Ваня Колчин, стоя на бункере комбайна, высоко
подбрасывал кепку и ловко подхватывал ее. На его
остреньком лице уже не было прежнего выражения колючей
дерзости, оно сияло радостным возбуждением.
— Слыхал,— сказала Наташа Якову, когда они
выходили из сборочного цеха. — Как они дружно кричали
ура! Так и работают. Плечом к плечу. Не то, что мы!
ai* 323
— Дай срок, посмотрим, чье ура пересилит, — ответил
Зайцей, сверкнув взглядом.
— Да, да, Яшенька! — обрадовалась Наташа этому
решительному блеску его глаз.— Только надо хорошенько
все продумать. И взяться за работу всем вместе. Одним
дыханием!..
По воскресеньям старики любили собираться в доме
Петра* Ипатьевича. .
Марфа Ивановна была мастерицей стряпать
ароматный и ядреный- рассольник, холодец, румяные пироги
с капустой.
В просторной столовой становилось шумно и
празднично. Начинался разговор о заводских событиях, о
международном положении, вспоминали минувшие годы,
сожалели о «пролетевшей быстрым ветром юности», с
тихой завистью говорили о том, что «жизнь только теперь
развернулась во всю ширь».
— А нам уже скоро безносый кондуктор скажет: ваша
остановка, граждане, — грустно бросал хозяин.
— Шалишь! — стучал кулаком по столу Ипатий,
самый старый из всех присутствующих.—В нарушение всех
правил, мы твоего безносого кондуктора выбросим вон
и поедем дальше!
Марфа Ивановна плыла лебедем — осанистая,
высокая, с черными, молодо блестевшими глазами, — подкла-
дывала кому рыбки, кому белых скользких груздочков.
— Пава у тебя жинка, чистая пава! — восхищенно
прищелкивал языком дядя Володя.
— С такой Марфушкой сто годов под ручку пройдешь
и усталости не приметишь,— ласково журчал Сергей
Архипович.
Петр Ипатьевич расцветал майским солнышком,
улыбаясь всеми морщинками на широком лице:
— Ну, ежели у моих дружков такое настроение —
едем дальше без остановки. Наливай, Володя!
Потом выходили в сад, разбитый позади дома. Марфа
Ивановна бережно выносила гармонь.
— Сыграй, Марфуша, про Стеньку Разина, хо-роший
был человек! — просил дядя Володя.
— Нет, про Ермака!
524
— Хазбулат удалой!
Марфа Ивановна строптиво вскидывала голову и
начинала играть свою любимую. Сергей Архипович, Ипа-
тий, дядя Володя и Петр Ипатьевич, обнявшись, дружно
затягивали:
Что стоишь, качаясь,
Тонкая рябина-а,
Головой склоняясь
До самого тына...
Вот и сегодня Марфа Ивановна накрывала на стол,
поджидая гостей. Петр Ипатьевич, одетый в новый, из
черного бостона костюм, с аккуратно зачесанными назад
седыми волосами, вошел в спальню: утром, возвратясь
с рыбалки, остался у них спать внук.
Глеб надевал бутсы, пыхтя и свесив к самому полу
золотистый чуб.
— Куда собрался?
— На стадион, — ответил Глеб, не поднимая
головы.— Играем со сборной железной дороги.
— Ишь ты! Выступаешь вратарем, небось?
— Нет, в нападении.
— В нападении... Ну, а покуда побудь в защите.
Нападать стану я.
Глеб поднял голову. Его удивили не столько слова,
сколько голос деда: в нем сквозили и строгость, и обида, и
сожаление.
— Я думал, в верные руки дело передаю, в чистые
руки... Учил тебя токарному ремеслу с малолетства. Да
и разве можно назвать его ремеслом? Ремесло — это
ежели ради куска хлеба. А тут — для души, для того,
чтобы люди тебя долго добром поминали.
— Ты о чем, дед? — спросил Глеб.
— О чем! Мне по заводу и шагу не шагнуть — все
укоряют: «Что это*, Ипатьевич, внук у вас со старинными
замашками? Таких нынче и старичков днем со свечой не
сыщешь».
— Короче, дед. Я не пойму, в чем суть.
— Ты изготовил набор резцов?
—¦ Ну, изготовил, — нетерпеливо пожал плечами Глеб.
— Они повышают производительность?
— Повышают.
— Так почему от народа прячешь их, с-сукин
сын! — закричал Петр Ипатьевич. На лице его проступили
325
красные пятна.— Этому разве учил я тебя? И прадед
твой Ипатий этому учил? Или отец учил?
Глеб встал и поглядел деду прямо в глаза.
— Ты меня не поймешь, дед. Резцы сконструировал
я, и все плоды и честь должны принадлежать мне.
Петр Ипатьевич взял внука за плечи, крепко, до боли
сжал их все еще сильными руками.
— Знаешь ли ты, что такое честь, рабочая честь,
щенок? — проговорил он тихо. — Честь — это когда к
тебе у народа уважение есть, это когда ты все, чему
научился у народа, возвращаешь ему сторицей.
— Пусти! — Глеб вырвался, потирая занывшее плечо.
Потом, встретясь синим, неуступчивым взглядом с дедом,
добавил: —сам разберусь... и сам за себя отвечу!