Страница 100 из 112
л Чардынцев. Все напряженно молчали.
— Вы понимаете, что произошло? — все более мрач-
здея, проговорил Булатов.— Тысячи людей ежедневно
отдавали свой труд, свою энергию большому делу, они
шли за вами, а вы куда их завели, командиры?
Глухо тикали стенные часы, словно кто-то пристыжи-
прищелкив_ал языком.
402
— И главный виновник ты! — обернулся секретарь
обкома к Мишину. Тот сидел, не опуская головы,— злой,
отчаянный и изумленный.— У тебя горячее сердце. И
энергии море! Это-то и подкупило нас. Но не сумели мы
разглядеть порочный стиль твоей работы, стиль героя-
одиночки.
Лицо Чардынцева жарко запылало. «Все это я видел
давно. И вроде бы боролся...— Его разозлило нечаянно
сорвавшееся: боролся...— Разве так борются? Корил
директора по-семейному, вполголоса... А надо бы... Вот оно
как обернулось!»
Семен Павлович мысленным взором окинул все
обширное заводское хозяйство. Скольких закоулков, куда
не добраться и солнечному лучу, достигал орлиный
директорский глаз, сколько человеческих лиц, характеров,
судеб держала его цепкая память!
И вот поди ж ты, сорвался. Нашлись и такие закоулки,
что остались для него недоступными.
В быстром беге дней упустил, не разглядел многих
начальников, инженеров, рабочих. А ведь все решают
люди и каждому нужно найти свое место.
Многие начальники цехов и отделов привыкли сидеть
в затишье за широкой спиной директора, и колючий ветер
ваводских невзгод не обжигал их, не закалял их
выносливость.
«Семен Павлович все знает, все предусмотрит!» —
этот щит надежно служил не один год, но под конец
обветшал. И впервые почувствовал Александр Иванович
Солнцев, как лизнул его холодок ветра.
— Что скажет главный инженер? — спросил
Булатов.— Ведь на его обязанности, если не ошибаюсь,
готовить необходимый задел по всем деталям?
«Вот она, ноябрьская ледяная поземка!..» Александр
Иванович с трудом произнес:
•— Дефицит оказался... по некоторым позициям... Я
полагал, что Семен Павлович...
— Позиция у вас одна: иждивенческая!—с
ненавистью бросил Чардынцев.— Приживалки какие-то, а не
руководители! — Он откинулся на спинку дивана и
тяжело задышал.
— Продолжай, Алексей Степанович,— сказал
Булатов, чиркнув спичкой и жадно затягиваясь душистым
дымом папиросы.
до 403
— Виноваты мы тут все вместе! — поднялся Чардын-
цев.— И больше других — я! Отчетливо видел: всю
махину руководства заводом везет, по существу, один Мишин.
Понимал, что к добру это не приведет. Бранил
директора... с глазу на глаз! А обсудить его поведение на
партийном комитете не решился! И не из-за недостатка
принципиальности, а просто поверил легенде, что Семен
Павлович все сумеет! — Чардынцев хотел сказать, что
трудно ему было разобраться в сложном и новом для него
деле — партийном руководстве крупным заводским
коллективом, но сдержался: Булатов еще примет его слова'
за попытку оправдаться.
Мишин теперь глядел на Чардынцева с печальной
сосредоточенностью, точно речь шла о ком-то другом,
«бывшем».
«Да, да! Бывший! Все позади — и трудные годы
войны, и победы во всесоюзном многоборье сильнейших
заводов, и перестройка производства неслыханно
быстрыми, темпами... А теперь — поражение».
Сразу, как снежный обвал в горах, рухнул его
авторитет, его непререкаемая, гордая власть над людьми.
Чардынцев был прав: «Надо, чтобы весь оркестр участвовал
в симфонии». Не послушал. Упрямился, пока не
сверкнула крутизна под ногами...
Что же теперь? Остается одно: сказать и Булатову
и министру — не гожусь в дирижеры, ставьте рядовым
барабанщиком!..
И, откликаясь на свои мысли, Мишин глухо сказал,
уронив голову:
— Уйду.
Булатову было жаль смотреть на опущенные плечи
Мишина, на сразу ввалившиеся глаза, утратившие свой
прежний задорный блеск.
Но жалость — плохой советчик в таких делах.
Требовалось с жестокой прямотой вскрыть и отсечь ошибки,
как отсекают гнилые корни у здорового в целом
дерева.
— Некоторым казалось, что ты ближе всех стоишь
к массам — знаешь многих рабочих по имени и отчеству,
беседуешь с ними об охоте и детишках... А в самом-то
деле ты был далек от масс, ты не верил в людей. Да, не
верил! Оттого и старался все делать сам.
Больно, ох, как больно слышать такие слова! Не верил
404
в людей! Это он-то, тянувшийся к людям, как ветка к
солнцу.
И все-таки чем объяснить, что он все время подменял
и главного инженера, и главного технолога, и многих
других «главных» на заводе?..
— Сейчас ты обронил слово одно...— продолжал
Булатов.— Если бы не слышалось в нем только тяжело
пораненного самолюбия, я помог бы тебе избавиться на
будущее от всяких треволнений... Но мы знаем тебя, знаем
заводской коллектив и верим, что грубейшая,
непростительная ошибка может быть исправлена.
Мишин выпрямился. Две глубокие морщины залегли
меж бровями, а закручинившийся взгляд озарила
решимость:
— Камиль Хасанович!
— Ну, ну, я пятьдесят пять лет Камиль
Хасанович...— уже потеплевшим голосом отозвался Булатов.
— Урок тяжелый... Оброс я зазнайством,
самоуверенностью, поклонением своей непогрешимой особе, как некая
неумная порода птиц разноцветными перьями... <i*4^Qepb
сорвана яркая мишура оперения. Но я хочу сказать, что
не боюсь предстать в таком... общипанном виде перед
рабочими и инженерами,— Мишин глубоко вздохнул и
посмотрел секретарю обкома в глаза,— что поделаешь,
васлужил!
— Заслужил,— согласился Булатов.— И помни: из
избы сор выметают веником, а не одним прутиком!
Предать анафеме старый стиль работы — полдела. Как
будете исправлять положение, товарищи?
— Я думаю, что вместе с партийным комитетом
обсудим этот вопрос,— проговорил Мишин.— Сор будем
выметать веником.
Партийный комитет решили созвать в тот же день...
Незадолго до начала заседания к Мишину вошел Глеб
Бакшанов.
— Разрешите, Семен Павлович... неотложное дело...—
произнес он, краснея и хмуря брови.
— Что там у тебя неотложного? Садись.
— Отпустите меня, Сбмен Павлович... не могу я здесь
больше работать! .
Мишин с проникновением поглядел на Глеба. Этот
девятнадцатилетний парнишка был живым укором ему,
Семену Павловичу. Чардынцев как-то говорил ему:
405 >
«Если хочешь знать, в твоих подражателях ты увидишь
собственные черты, только, словно для наглядности,
увеличенные, как в кривом зеркале».
Семен Павлович смеялся над этими словами. Добры*
вечера и Глеба все бранили, да и он сам отчитывал их,
особенно Добрывечера. В чем же здесь подражание? И
что общего между директором и этими молодыми людьми,
служившими «притчей во языцех» на заводе?..
И вот сейчас к нему пришел самовлюбленный* оби*
женный мальчик и произнес почти то же, что он сказал
сегодня Булатову.
— Ты хочешь уйти? — спросил Мишин вполголоса и
торопливо достал из кармана пиджака трубку. Глеб
машинально повторил движение директора. Семен
Павлович в сердцах швырнул трубку на стол.
В глазах Глеба отразилась короткая борьба, а в го-
Лосе послышалась уверенность, что «уж кто-кто, а Семен
Павлович в обиду не даст». Ни с кем не соглашался
Глеб в своем затянувшемся, упрямом споре.
-^*-Я токарь шестого разряда. На любом заводе мне
место дадут.
— Не то место твое, что дадут, а то, что заслужишь! —
резко и одновременно задумчиво сказал Мишин.
Глеб ухватился за это слово, он предвосхищал его: