Мегрэ ищет голову

Пусть один или два сбившихся с пути молодчика ограбят хозяйку табачной лавчонки или инкассатора банка — охота за ними тоже имеет свои правила.

В преступлениях на почве чувственных побуждений всегда известно, куда идти и как действовать.

Наконец, когда имеешь дело с преступлением на почве корысти, например из-за наследства, страховки или более сложного плана, цель которого всегда — захват имущества жертвы, тоже чувствуешь себя уверенно, как только выяснишь мотив преступления.

Именно корыстными побуждениями и хотел объяснить дело Каласа следователь Комельо, потому что, по его понятиям, сложная внутренняя жизнь являлась привилегией людей его круга, а не обитателей набережной Вальми.

Дьедонне Пап был любовником г-жи Калас, вот они и избавились от мужа, чтобы разом освободиться и завладеть его деньгами.

— Но они любовники уже целых десять лет, — возражал Мегрэ. — Почему они так долго ждали?

У следователя была своя версия. Калас мог получить крупную сумму, либо любовники ждали благоприятного случая, либо г-жа Калас еще раз поругалась с мужем и решила, что с нее хватит, либо…

— А если мы докажем, что, кроме своего жалкого бистро, Калас не имел денег?

— Остается бистро. Папу надоело работать в фирме «Зенит», и он захотел провести остаток жизни в мягких туфлях, в уюте маленького кафе.

Только это возражение имело какую-то силу в глазах Мегрэ.

— А Антуан Кристен?

В самом деле, теперь в руках следователя уже два возможных преступника. Кристен тоже был любовником Алины Калас и еще больше, чем Пап, нуждался в деньгах.

— Те двое пользовались им в своих целях. Вот увидите, мы откроем, что он был их сообщником.

Вот чем становилась эта история после перемещения с набережной Вальми в кабинет Комельо. А пока истина выйдет на свет, за решеткой сидели трое.

Мегрэ был угрюм и сердит на себя тем больше, что он не попытался противиться Комельо, а уступил ему — из лени, из страха перед неприятностями.

С первых шагов работы в полиции Мегрэ знал — сначала от старших, а потом по собственному опыту, — что нельзя приступать к допросу подозреваемого, не имея ясного представления о деле. Ведь допрос заключается не в том, чтобы повторить недоказанные обвинения в надежде, что после нескольких часов подобной обработки человек во всем признается. Даже самый ограниченный из обвиняемых наделен как бы шестым чувством и сразу понимает, есть ли у полиции солидные доводы или она действует наобум.

Мегрэ всегда предпочитал не спешить. В трудных случаях, когда он не был уверен в себе, комиссару случалось оставлять подозреваемого на свободе столько времени, сколько требовали интересы дела. Конечно, это было связано с риском, но Мегрэ неизменно сопутствовал успех. Комиссар любил повторять, что человек, за которым долго следит полиция, при аресте испытывает облегчение: теперь ему ясно, как себя вести. Он больше не мучается вопросом, не следят ли за ним, не подозревают ли его, не подстраивают ли ему ловушку. Его обвиняют. Следовательно, он защищается. И отныне он под охраной закона. Находясь в тюрьме, он делается личностью почти священной. Все, что направлено против него, должно соответствовать ряду строгих правил.

Алина Калас это блистательно продемонстрировала. Очутившись в кабинете следователя, она не проронила ни слова. С таким же успехом Комельо мог бы беседовать с одним из камней, что перевозили братья Нод.

— Мне нечего вам сказать, — только и произнесла она своим бесстрастным голосом.

А так как Комельо забросал ее вопросами, она добавила:

— Вы не имеете права допрашивать меня без адвоката.

— Назовите имя своего адвоката.

— У меня его нет.

— Вот список членов парижской коллегии. Выбирайте.

— Я их не знаю.

— Назовите любое имя.

— У меня нет денег.

Пришлось назначать официального защитника, а это требовало дополнительного времени для ряда формальностей.

В конце дня Комельо вызвал к себе также Антуана Кристена. Рассыльный, несколько часов отбивавшийся от вопросов Лапуэнта, не сказал ничего нового и Комельо.

— Я не убивал Каласа. Я не был на набережной Вальми в субботу после полудня. Я не сдавал чемодан в камеру хранения. Кладовщик врет или ошибается.

Все это время мать Антуана с красными от слез глазами, стиснув в руке комочек платка, ждала в коридоре уголовной полиции. Разговаривать с ней выходил Лапуэнт. Потом его сменил Люкас. Женщина твердила, что хочет видеть комиссара Мегрэ.

С простыми людьми это обычная история: они думают, что ничего не добьются от подчиненных, и во что бы то ни стало хотят говорить с главным начальником.

Но комиссар не мог ее принять: в тот самый миг он выходил из кафе на набережной Вальми вместе с Жюделем и Дьедонне Папом.

— Закроешь потом дверь и принесешь ключ на Набережную, — сказал он Мерсу.

Втроем они перешли мост через канал и очутились на набережной Жемап. Улица Эклюз-Сен-Мартен была отсюда в двух шагах, в тихом, провинциального типа квартале за больницей Св. Людовика. Пап был без наручников. Мегрэ понимал, что такой человек не бросится наутек.

Пап вел себя со спокойным достоинством, роднившим его с г-жой Калас. Лицо его выражало грустную покорность судьбе. Он почти не разговаривал. Должно быть, он никогда не говорил много. В ответ на вопросы произносил лишь самые необходимые слова, а иногда не отвечал вовсе и только смотрел на комиссара. Цвет его глаз напоминал голубую лаванду.

Жил он в старом шестиэтажном доме довольно комфортабельного и приличного вида. Они прошли, не останавливаясь, мимо консьержки и поднялись на третий этаж. Пап открыл дверь слева.

Квартира его состояла из столовой, спальни и кухни, не считая кладовой, где комиссар не без удивления увидел ванну. Обстановка была хоть и не вполне современной, но значительно менее старой, чем на набережной Вальми. В квартире царила идеальная чистота.

— У вас есть прислуга? — с удавлением спросил Мегрэ.

— Нет.

— Вы сами убираете квартиру?

Пап не мог сдержать удовлетворенной улыбки, гордясь своим жилищем.

— И консьержка никогда не поднимается помочь вам?

За кухонным окном был подвешен шкафчик, набитый съестными припасами.

— Вы и готовите себе сами?

— Всегда.

В столовой над комодом висела увеличенная фотография г-жи Калас в позолоченной раме, какие встречаются в большинстве небогатых буржуазных семей; она придавала квартире уютный семейный вид.

Вспомнив, что на набережной Вальми не было ни единой фотографии, Мегрэ спросил:

— Откуда у вас это фото?

— Я сам его сделал своим аппаратом и отнес увеличить на бульвар Сен-Мартен.

Фотоаппарат был в ящике комода. На маленьком столике в углу кладовой стояли стеклянные бачки и флаконы с химикалиями для проявления пленки.

— Вы увлекаетесь фотографией?

— Да. Особенно пейзажами.

Действительно, осматривая вещи, Мегрэ нашел множество снимков с видами Парижа и окрестностей. На многих были сняты канал и Сена. Пап, наверно, затратил немало часов, дожидаясь запечатленных им редких световых эффектов.

— Какой костюм вы надевали, когда ездили к сестре?

— Синий.

Пап имел три костюма, включая тот, что был сейчас на нем.

— Заберите их, — сказал Мегрэ Жюделю. — Туфли тоже.

Он присоединил туда же грязное белье, найденное в плетеной корзине.

Перед уходом Мегрэ вспомнил, что видел в комнате клетку со щеглом.

— Вы знаете кого-нибудь, кто согласится взять к себе птицу?

— Думаю, консьержка охотно это сделает.

Мегрэ захватил с собой клетку. К консьержке ему стучать не пришлось.

— Уж не собираетесь ли вы забрать его с собой? — гневно закричала эта особа.

Консьержка говорила не о щегле, а о своем жильце. Она узнала Жюделя, работавшего в этом квартале. Может быть, узнала также Мегрэ. И она читала газеты.

— Такого человека, самого лучшего в мире, обвинять в злодействе!

Консьержка была низенькая, смуглая, неопрятная. Голос ее звучал пронзительно. Казалось, она вот-вот вцепится в них, как кошка, настолько она разъярилась.