Орфей и орхидея

Орфей и орхидея

«Орфей» – позывной одиночника, дежурного на космической станции одной из безжизненных, но перспективных для колонизации планет. Вахта – шесть месяцев, и с Земли летит корабль – смена, и среди членов экипажа – девушка, космобиолог, которую молча, тайно любил Орфей. Следуя по привычному маршруту, снимая показания приборов, Орфей неожиданно увидел «нечто», напоминающее растение!.. Это была сенсация! И он решил подарить это чудо любимой, понимая, что для нее более дорогого и ценного подарка не существует!.. Он дал цветку имя звездолета, который летел к нему, - «Орхидея». Но лишенное привычной среды обитания, оказавшись в непривычной чуждой среде, растение мутировало и стало вести себя агрессивно… Когда звездолет приземлился, станция была безжизненна: и растение, и его спаситель были мертвы… Это была катастрофа, а оценка происшедшего разделила экипаж на две непримиримые стороны. Для чего и кого осваивается космос?.. И может ли человек позволить себе остаться человеком, с эмоциями, с чувствами, с тем, что отличает его от неживой и искусственно созданной материи?..

Римма Кошурникова

ОРФЕЙ И ОРХИДЕЯ

Человек надел скафандр и привычно оглядел себя. Все в порядке, можно выходить. Он набрал на щите шлюзовой камеры код — «автомат» — и шагнул на красный песок. Двери камеры бесшумно закрылись за ним.

Человек двигался по маршруту, который проходил каждое утро. Он помнил его наизусть и мог бы повторить с закрытыми глазами. Сто шагов прямо, столько же — влево и дальше — по дуге в сто двадцать градусов с центром на станции. Иногда он шел в обратном направлении. Но времени это больше не занимало: сорок минут вполне хватало, чтобы обойти все датчики и даже немного задержаться возле них. Другой работы до прилета экспедиции у него не было. Сорок минут на планете. Сорок из двадцати четырех часов. Он жил по земному времени и не считал нужным его менять. Остальные двадцать три часа двадцать минут он обязан быть на станции: три отсека с аппаратурой, жилой, грузовой, входной и оранжерея. Сто на сто метров. Это много, когда вас двое, и очень мало, когда ты — один. Один в течение долгих шести месяцев.

Он никогда не думал, что подвержен этому заболеванию с красивым названием «ностальгия», о котором рассказывали ребята-кадровики. Профилактическую программу тренировок он всегда проходил с легкостью. И даже сурдобарокамера — древнейший вид испытаний космонавтов, применявшийся на заре освоения черной бездны, и один из немногих, сохранившийся с тех времен, не был ему в тягость.

Тишина и одиночество... Одиночество и однообразие... В чужом мире они всегда другие, чем на Земле. Глухое, враждебное, непостижимое безмолвие и бесконечность соединялись в одном коротком слове — НИКОГДА и делали его емким, пугающе ощутимым и понятным...

Но человек умел преодолевать слабости, он был опытным «дежурным»: эта станция — пятая в его послужном списке. И ни разу он не покинул пост раньше срока. Товарищи называли его «человеком без нервов», а девушки — «бирюком».

И вот случилось — человек затосковал!..

Это была мучительная, невыразимая определенными словами боль, постоянно живущая в нем, что бы он ни делал, где бы ни находился: в оранжерее, у приборов, за книгами или шахматами.

Все началось, когда он получил сообщение, что на Красную планету направлена комплексная экспедиция и среди членов экипажа — она, светловолосая девушка с рыжими смеющимися глазами, биолог из выпускной группы Института космической медицины.

…Они встретились во время работы отборочной комиссии на Красную планету.

Она оказалась единственной девушкой среди претендентов. Помнится, он тогда подумал, что шансов выдержать конкурс у нее маловато. И на месте членов комиссии он бы отказал ей: уж очень не внушительно выглядела она возле могучих атлетов: маленькая, хрупкая, почти прозрачная.

Конечно, ее не взяли. Она плакала безутешно, как ребенок, размазывая по лицу слезы, а он утешал ее. Вернее, стоял рядом, а девушка в перерывах между рыданиями выкрикивала ему в лицо все, что она думает об этих «крупнокалиберных долдонах» и молотила кулачками его по груди.

А потом она резко прекратила рев и твердо сказала: «Все равно добьюсь! А теперь пойдем бродить!»

И они отправились... Где только они не были в ту ночь! И она говорила, говорила, смеялась и снова говорила... А он слушал и молчал. Разве можно любовь заточить в слова? А о другом говорить он не мог.

Человек шел, размеренно вдавливая подошвы в сыпучий песок. Один датчик, другой, третий... Переставить дорожки, сменить ленту, положить кассету в сумку и — дальше. Простая операция. Движения автоматические, не требующие участия мозга. И он свободен для мыслей, мыслей о корабле, который летит с Земли.

Последнее время он постоянно думал о нем и... боялся. Боялся вновь увидеть ее. Боялся прочесть в рыжих глазах равнодушие. Боялся аварии, глупой случайности, в результате которой мог навсегда потерять ее...

Песок, песок... Кругом песок... Что делать здесь биологу?

Вот и последний пункт. Дорожка, лента, сумка — все. Но что это?.. Обрывок ленты? Когда он ее выронил? Странно. Лента меняется вместе с кассетой. Человек с трудом нагнулся, разглядывая находку. Нет, это не лента. Тонкие, бледные, иссушенные адской жарой полоски, полузасыпанные песком. За шесть месяцев он не видел ничего кроме красного песка. Человек осторожно разгреб холмик. Растение?!.. Невероятно!.. Первое растение безжизненной планеты?!

Он не раздумывал ни минуты. Выложив кассеты, освободил сумку (за ними придется вернуться!), достал саперную лопатку (давнишняя привычка геолога — всегда иметь при себе, уходя в маршрут), бережно, не спеша, подкопал со всех сторон растение и поместил в сумку.

То, что он сделал — лишить растение естественной среды обитания, не изучив его, было кощунством. С общепринятой точки зрения. Но всегда ли человек руководствуется одним разумом?.. Тем более растение погибало, в этом он не сомневался. Лишь у самого основания, в темно-бурых образованиях, напоминающих венозные узлы на больных венах, ему почудилось, теплилась жизнь. И он должен был, во что бы то ни стало сохранить ее! Сохранить для той, которая летит сюда. Как ученый он понимал, что не мог бы сделать ей большего подарка, чем этот.

Впервые за много дней человек не чувствовал протяженности времени. Впервые он спал без сновидений.

— Орфей, Орфей!.. Я — Орхидея. Связь!

— Здесь Орфей. Слышу хорошо. Как дела?

— Порядок. Как у тебя?

— Жду вас.

— Будем через десять суток. До свиданья. Связь по расписанию. Конец.

— Понял. Конец связи.

Теперь вся его жизнь заключалась в этих нескольких бесцветных лепестках, которые он принес из красной пустыни и поместил в оранжерее под окном.

Он не имел ни малейшего представления, как выхаживать гибнущее растение, тем более с чужой планеты. Нужны ли ему тепло, свет, влага? Когда, сколько? Какие витамины должны присутствовать в почве, минимальный и максимальный циклы растения? Человек не отходил от него, как врач не отходит от постели тяжелобольного.

Временами ему казалось, что растение погибло, и тогда его охватывало отчаяние, и человек опускался на колени, склонялся над ним и шептал нежные, сумасшедшие слова, которые, оказывается, прятались в его сердце. Этот стебелек должен выжить, обязан! Ради нее! Ради его любви к ней...

И чудо свершилось — растение выжило.

Оно не походило ни на одно земное, известное ему растение. Впрочем, он никогда не был силен в ботанике, но бурый, змееобразный стебель с черными игольчатыми листьями-отростками казался ему прекрасным.

А на шестой день растение зацвело! Огромный снежно-белый красавец с двумя темными глазками в центре венчал стебель. Тонкий, едва уловимый аромат поселился в оранжерее.