Страница 56 из 64
И он сделал это ещё до конца года. В древней впечатляющей религиозной церемонии, которую не видели вот уже несколько поколений, облачённый в одежды жреца богини войны Октавиан объявил от имени Рима Священную войну — не против Антония, который, может быть, и нарушил существующую мораль, а против развратившей его женщины — пьяной, поклоняющейся зверям распутной ведьмы Клеопатры.
Начался последний этап войны.
53
Сражение при Акции оправдало ожидания всей Италии и доказало, что Октавиан как стратег наконец-то достиг совершеннолетия. Ещё прежде чем как следует открылась навигация, он переправил свои войска через Адриатическое море и устроил береговой плацдарм на побережье Эпира[205] в Северной Греции.
Вы конечно же замечаете здесь противоречие. Октавиан переплыл море, не встретив сопротивления, и не произошло никакой битвы. Что случилось с флотом Антония, имеющим численное превосходство?
Я нашёл ответ значительно позднее, в одной из своих редких (и, к счастью, коротких) бесед с Агриппой. Сомневаюсь, что мне ещё раз до конца своего рассказа доведётся упомянуть о ближайшем друге Октавиана, флотоводце и бывшем назначенном им наследнике. Мы не были хорошо знакомы; он ставил меня в один ряд с Меценатом — которого презирал — и считал избалованным бесполезным писакой, чересчур уж умным, и притом настоящим выродком. Мне он казался безмозглой горой мышц, полуграмотным грубияном с сильно преувеличенным представлением о собственной значимости. Без сомнения, мы оба были не без греха. Но по крайней мере, мы уважали способности друг друга, что с его стороны было уже немало.
Не помню точно всех обстоятельств того разговора. Мы оказались гостями одного аристократа в Бриндизи. Я возвращался из поездки в Афины, он следовал по делам в Египет, и нас обоих на несколько дней задержала неблагоприятная погода. Атмосфера была неуютная, беседа не клеилась, но и он и я чувствовали себя обязанными сохранять обыкновенную вежливость.
Агриппа был крупный мускулистый мужчина, с широким лицом и мощной челюстью. Он напоминал мне тех собак, которых разводят крестьяне, чтобы натравливать их на быков. Меценат как-то сказал — и это была только наполовину шутка, — что в голове у Агриппы одновременно может находиться лишь одна мысль, да и то если она достаточно проста. Не могу полностью согласиться с ним. Агриппа был великолепный тактик и в военных делах намного превосходил любого из своих соперников или коллег, включая Антония. Только в более широких сферах стратегии и политики его военное искусство подводило его. Агриппа не был Цезарем и даже Октавианом.
Как я сказал, мы вместе оказались в гостях. Я сидел в солярии, делая кое-какие выписки из философского текста, как вдруг вошёл он. Он не ожидал увидеть меня и явно был захвачен врасплох; в самом деле, на мгновение я подумал, что он сразу же уйдёт. Однако он в конце концов пододвинул стул и уселся у окна, глядя на дождь.
— Отвратная погода, — проворчал он.
Я воспринял это как первый шаг к разговору и вежливо согласился. На какое-то время мы опять замолчали. Агриппа нервно играл с большим кольцом на правой руке. Я заметил, что пальцы у него были короткие и толстые, как обрубки, а ногти обломанные и грязные.
— Ты возвращаешься или уезжаешь? — наконец произнёс он.
— Возвращаюсь. Я только что из Греции.
— Дрянная страна. Одни развалины. Я не дам за неё ни гроша.
— В Афинах есть своя прелесть.
— Говорят. Но с меня хватит севера. — Он засмеялся — коротким, лающим смехом. — Между прочим, у меня там было когда-то дельце.
Я отложил книгу.
— Я слышал об этом, — ответил я. — И ещё у некоторых других людей.
Он подозрительно посмотрел на меня, не насмехаюсь ли я над ним, но я встретил его взгляд с совершенно невинным выражением, и он успокоился.
— Ах да, — сказал он. — Вы тут в Италии были в полной безопасности, разве нет, Вергилий? Вместе с вашим Меценатом. У вас только и забот было, что о хорошеньких хозяюшках, пока мужчины выполняли свою работу.
— Кто-то должен это делать. — Я был невозмутим. — Не то чтобы я лично беспокоился об этом.
Он хмыкнул и почесал свою бочкообразную грудь. Я видел, что дело пахнет отнюдь не весёлой вечеринкой, и постарался повернуть разговор в более подходящее русло.
— Мне всегда было интересно, — сказал я, — как вам так удалось поймать Антония врасплох. Повезло?
— К чёрту везение, — прорычал он. — Агенобарб его продал. Цезарь не один месяц подготавливал это.
Для меня это было полной неожиданностью. Агенобарб командовал флотом Антония, он отвечал за то, чтобы не дать войскам Октавиана переправиться и помешать им высадиться. Я знал, что он к концу войны перешёл на сторону Октавиана — вскоре после этого он умер, — но не догадывался, что эта мысль у него появилась так рано.
— Агенобарб — предатель?
— Я не люблю это слово. Он, конечно, видел в этом смысл.
— Но зачем? Зачем он это сделал?
Агриппа пожал плечами.
— Кто его знает. Это не моё дело. Не смог больше переносить эту суку Клеопатру, я так думаю. Как и многие из них. Думали, что Антоний предаёт Римское государство. — Скривив рот, он тщательно выговаривал слова. — Эти педики республиканцы все одинаковые. Все они для собственной выгоды очень благочестивы, а у самих мозги в заднице.
— Антоний знал об этом?
— Может, и знал. Да всё равно ничего не мог сделать, разве не так? У него было достаточно хлопот, чтобы удерживать этих показушников, а Агенобарб умел ладить с шишками. — Он резко поднялся. — Похоже, что проясняется. Пожалуй, я прогуляюсь к гавани, глотну свежего воздуха и погляжу, как там корабли.
— Тогда увидимся за обедом, — сказал я.
Он, насупившись, посмотрел на меня сверху вниз, затем кивнул и вышел.
В тот вечер он так больше и не появился, как, впрочем, и в другие дни, пока длилось наше вынужденное существование под одной крышей. Наверное, он предпочитал обедать морскими сухарями и трюмной водой вместе со своим другом капитаном.
Агриппа был прав, у Антония действительно были трудности с сохранением армии. Причина была, конечно, в Клеопатре. Если бы она удалилась в Александрию и дала ему одному довести войну до конца, результат мог бы быть совсем другим. А так он вынужден был держать оборону. Он не мог вторгнуться в Италию, пока Клеопатра была рядом, — его римские союзники не потерпели бы этого, и не мог заставить её уехать, потому что она была главным источником денег и продовольствия; кроме того, восточные союзники могли расценить это как проявление неуважения по отношению к ним. Единственное, что он мог сделать, — это заманить врагов и, зажав их между своими войсками и морем, либо покорить, уморив голодом, либо разбить на море.
В конце концов, он не сделал ни того, ни другого. Агриппа двинулся на юг и взял Патры[206] и Коринф, перекрыв Антонию снабжение продовольствием. На севере местные союзники, от которых он зависел, перешли к Октавиану, а от флота было мало проку, с тех пор как он отказался обеспечивать его воинами (возможно, из-за того, что не доверял Агенобарбу?). По мере того как петля затягивалась и иссякали запасы пищи, начались роптания и дезертирство. Сознавая, что дело быстро идёт к тому, что он не сможет удерживать позиции, Антоний отступил к Акцию.
Битва при Акции — последняя, решающая битва — произошла второго сентября. У Антония было шесть эскадр — что-то около трёхсот пятидесяти кораблей — плюс ещё одна (принадлежавшая Клеопатре), чтобы прикрывать тыл. На борту находилось приблизительно тридцать пять тысяч человек. Агриппа, командовавший флотом Октавиана, отошёл подальше от берега, дожидаясь благоприятного ветра, который обычно поднимался к полудню, чтобы переместиться к северу. Когда ветер поменялся, оба они — Антоний и Агриппа — двинулись навстречу друг другу: Антоний — на вёслах, Агриппа — под парусами. Они столкнулись, и оба корабля пошли ко дну.
205
Эпир — гористая область в Греции. Оккупирован Римом в 167 году до н.э.
206
Патры — приморский город в Северо-Западной Ахайе, области на севере Пелопоннеса, населённой ахейцами.