Страница 32 из 64
— Стихи сегодня со мной не в ладу, — ответил я.
— Ты знаком с Юнием Брутом?
Глаза гостя свидетельствовали о том, что мягкость его лица обманчива. У него был тяжёлый, непреклонный взгляд фанатика. Своим пристальным взором он мог смутить даже солнце, если бы решил, что оно мешает ему следовать своим принципам.
— Нет. — Мы пожали друг другу руки. — Рад познакомиться.
— И я тоже. — Говорил он тихо, почти заискивающе. — Но прости меня, мы уже с тобой раньше встречались.
Я удивлённо вскинул брови.
— На суде над Милоном, — пояснил он. — Ты был с Корнелием Галлом.
Теперь я его вспомнил. Мы стояли рядом на ступеньках храма Конкордии. Должно быть, у него феноменальная память на лица. Насколько я помнил, мы тогда не обменялись ни единым словом, ни даже взглядом.
— Что ты об этом думаешь? — спросил я. — О суде?
— Пародия и преступление. Милон заслужил благодарность, а не ссылку.
Две короткие фразы, словно надпись на камне. Так и слышался стук деревянного молотка по резцу.
— В результате он нашёл смерть, — ответил я. — От добра добра не ищут.
Брут уставился на меня. Я почувствовал себя неуютно, как будто своим возражением нарушил приличия. Когда разразилась война, Милон вернулся в Италию и сделал попытку поднять Юг против Цезаря. Ему размозжили голову из пращи под стенами Компсы[131].
— Отдать жизнь в борьбе с тиранией — это прекрасно, а оберегать государство — наша величайшая обязанность, — изрёк Брут.
— Совершенно верно. — Я в упор посмотрел на него. Краешком глаза я заметил, что Сирон глядит на него с неодобрением.
— Милон думал, что противостоит тирану, — продолжал Брут. Совершенно неожиданно он показал зубы в неприятной улыбке. Глаза его оставались холодными и колючими, как зимняя стужа. — Конечно, он ошибался.
— Конечно, — ответил я сухо. Преданность Брута Цезарю была хорошо известна. И причина её тоже.
— Розы в этом году очень хороши, не правда ли? — заметил Сирон.
Брут бросил на него пронзительный взгляд.
— Намекаешь, чтобы я избегал политики? — спросил он. — Она оскорбляет твои эпикурейские чувства, да, Сирон? Ну, хорошо, прости, но...
— Я имею в виду только то, что розы в этом году красивые, — спокойно перебил его Сирон.
Брут сморщил губы, как будто откусил лимон, но перевёл разговор. Было такое ощущение, что беседуешь с тигром, который думает только о том, чтобы съесть тебя на ужин, и я не жалел, что он вскоре ушёл, сказав, что у него есть другие дела. Больше я его не видел.
В тот же день, попозже, я читал в своей комнате, как вдруг вошёл раб и сообщил, что приехал Поллион и ждёт меня внизу.
Я поспешил спуститься. Я знал, что он возвращался в Рим — он занимал одну из высших должностей магистрата этого года, — но не знал, что он собирался заехать в Неаполь. Поллион сидел на террасе, глядя на море. Он обернулся поздороваться со мной, и я увидел, как он постарел... вернее, ожесточился, так будет правильнее. Четыре года назад это был тонкокожий эстет. Теперь же всё в нём кричало, что он воин.
— Ты хорошо выглядишь, Вергилий, — сказал он, когда мы пожали друг другу руки.
— И ты. Не часто к нам приходят два таких важных гостя в один и тот же день.
Он встрепенулся.
— Два? — спросил он.
— Юний Брут. Вы с ним разминулись. Считай, что тебе повезло.
— Брут? — Глаза Поллиона расширились. — Что он здесь делал?
— Пререкался в основном. Спорил с Сироном о философии, как заправский стоик. У него дела в Неаполе.
— Он что — в самом деле так сказал?
Тон, которым был задан этот вопрос, озадачил меня. Это было не просто любопытство, здесь чувствовалась настойчивость.
— Нет, — ответил я. — Он сослался на то, что у него есть какое-то дело, которым надо заняться. Я только предположил, что это в городе. Может быть, я ошибся.
— В Неаполе Цицерон, — сказал Поллион. — Остановился у друзей на несколько дней. Подумывает о том, чтобы купить ещё одну виллу.
— Может, тогда дело Брута связано с Цицероном. Они ведь хорошо знают друг друга, не правда ли?
— Да, — подтвердил Поллион. — Знают. Хотя я подозреваю, что даже Цицерону это знакомство переносить трудновато.
В этот момент вошёл раб с виром, и я так и не задал вопрос, который готов был сорваться с моих губ. Поллион выпил, глядя через окно на море, на запад.
— Цезарь дал мне три легиона и Дальнюю Испанию[132], — сказал он. — Сын Помпея Секст до сих пор на свободе. У нас не будет мира, пока он жив.
— Значит, он не берёт на себя командование? Цезарь, я имею в виду?
— Хотелось бы мне, чтобы взял! — Поллион повернулся ко мне лицом. Голос был жёсткий. — По крайней мере, вне Рима он был бы в безопасности.
Это меня удивило.
— Разве он до сих пор не в Испании? — спросил я.
Поллион поставил пустой кубок на стол и принялся мерить шагами комнату.
— Нет, он вернулся. Говорят, что хочет взять вожжи в свои руки. По-моему, он прав, там многое нужно сделать, и Риму необходима твёрдая власть. Но он наживает себе новых врагов — справа, слева и в центре.
— Что же тут нового! — Я налил себе немного вина и добавил воды.
— Я сказал, новые враги, — нахмурился Поллион. — Со старыми он сможет справиться. Он их знает. А эти — его друзья или считаются его друзьями. И Цезарь не считает их врагами или даже хуже того — не заботится об этом.
— Брут? — спросил я.
— Брут один из них. Его брат Децим. Гай Требоний[133] и Гай Кассий. И ещё полдюжины других, и с каждым днём их становится всё больше. Все хорошие друзья, у которых есть причины быть благодарными Цезарю за его прошлые и теперешние добрые дела. — Поллион горько улыбнулся. — Кому нужны враги, а?
— Но почему? — задал я простой вопрос.
— О, тут есть много поводов. Для некоторых, самых... честных, как наш друг Брут, — он скривил рот, — это угрызения совести. Они думают, что Цезарь становится слишком автократичен.
— Но ведь так оно и есть?
Поллион широко раскрыл глаза и уставился на меня так, как будто у меня вдруг выросла ещё одна голова.
— Ну конечно, парень, так оно и есть. По-другому никак нельзя. Проведи-ка полдня в Риме, и ты это поймёшь. Если он хочет что-то сделать, то вынужден править единолично. Я же говорил, что городу нужна сильная рука. И в конце концов, он же диктатор.
— Диктатор — это временная должность. Она действует только во время чрезвычайного положения в государстве.
Поллион хлопнул рукой по столу. Меня поразила сдерживаемая ярость, которую он вложил в удар, и я впервые осознал, в каком он сильном напряжении.
— Не начинай, Вергилий, — рявкнул он. — Старая система прогнила, как кусок червивого мяса. Цезарь сейчас единственный, кто в состоянии не допустить государство до погибели, а если Цезаря не станет, то эти отличные парни с их знатными древними именами разрушат его через год. Цезарь должен взять всё под свой единоличный контроль и держать в руках.
— Вы хотите, чтобы он был царём? — спросил я. — Хотите вернуть нас к временам Тарквиниев[134]? Ты знаешь, что с ними случилось.
— Да, и Брут тоже. Я думаю, что он видит себя в роли своего знаменитого предка[135]. Знаешь, что Цезарь про него говорит? «Если Брут чего хочет, то на полную катушку». Да избавят нас боги от лицемерных патриотов!
Я не на шутку встревожился. Я не испытывал любви к Цезарю, но он, по крайней мере, обеспечивал стабильность. Теперь казалось, что эта стабильность под серьёзной угрозой.
— Но ведь Брут всегда поддерживал Цезаря, — сказал я. — Он один из его ближайших сподвижников, как будто он... ну... — Я запнулся.
131
Компса — город в Апеннинах.
132
Дальняя Испания — римская провинция с главным городом Кордубой (современная Кордова) на юге Испании.
133
Гай Требоний — легат Цезаря в Галлии. Пал в 43 году до н.э. в Смирне в сражении с Долабеллой.
134
Тарквинии — царский род в Древнем Риме, давший двух римских царей — Тарквиния Древнего и Тарквиния Гордого. Тарквиний Древний (Луций Тарквиний) правил около 615—578 г. до н.э. При нём была построена Большая Клоака, заложен храм Юпитера Капитолийского. Смерть последовала от руки убийц, подосланных сыновьями прежнего царя Анка Марция, у которого он отнял власть. Сын Тарквиния Древнего по прозвищу Тарквиний Гордый царствовал с 534 до 509 г. до н.э. Это был жестокий и деспотичный царь. Он отменил предоставленные народу Сервием права, запрещал гражданам собираться на религиозные праздники, восстановил отдачу в рабство за неуплату долгов, облагал богатых плебеев произвольными налогами, ввёл систему доносов, окружил себя отрядом телохранителей, действовал помимо Сената и народа, казнил и изгонял всех неугодных, конфисковывал имущество осуждённых. Самовластие Тарквиния породило недовольство во всех слоях населения, перешедшее в открытое восстание. Узнав об этом, Тарквиний, осаждавший рутульскую крепость Ардею, пошёл с войском на Рим, но римляне не впустили его в город, а Народное Собрание объявило его лишённым царской власти и приговорило его с сыновьями к изгнанию.
135
...видит себя в роли знаменитого предка. — Луций Юний Брут — легендарный основатель Римской республики, вёл борьбу против тирании Тарквиния Гордого. Когда сын Тарквиния Секст обесчестил жену царского родственника Луция Коллатина Лукрецию, муж Лукреции и его друг Юний Брут поклялись над телом покончившей с собой Лукреции отомстить за неё и замыслили убить Тарквиния и уничтожить царскую власть. Они подняли восстание, которое привело к изгнанию Тарквиния и концу царской власти в Риме.