Страница 10 из 64
Я увидел своего учителя раньше, чем он меня.
Он сидел обнажённый рядом с бассейном, на нём было только полотенце, обёрнутое вокруг талии. Он выглядел тощим и морщинистым, как ощипанный цыплёнок, и такой же безволосый. Рядом с ним был юноша с густыми тёмными кудрявыми волосами, лоснящийся от масла. Они разговаривали и смеялись. Одной рукой Эвполий обнимал юношу за плечи. Другая рука легко покоилась на бедре партнёра.
Эвполий поднял глаза и увидел меня. Он изменился в лице, открыл рот, чтобы сказать что-нибудь...
Я убежал. Я бежал так, как никогда до этого не бегал, ничего не видя от слёз, налетая на стены, колонны, людей. Я не представлял себе, куда меня несёт. Я просто хотел выбраться оттуда, бежать и бежать до тех пор, пока эта картина не сотрётся из моей памяти.
Ни на следующий день, ни когда бы то ни было он не упомянул об этом. Как и я. Для нас обоих было лучше притвориться, что ничего не случилось.
МИЛАН
(54—53 гг. до н.э.)
8
Свою первую взрослую тогу я надел, как велит обычай, утром в день своего пятнадцатилетия.
Позвольте, я опишу себя для вас таким, каким я был тогда, — обычный литературный портрет, написанный от третьего лица, чтобы соблюсти объективность.
Благосклонный читатель, я покажу вам Вергилия, стоящего на пороге зрелости.
Он значительно выше среднего роста и телосложением — настоящий деревенщина; он ширококостный, смуглый и страшно неуклюжий, как молоденький бычок. Волосы тёмные, густые и вьющиеся от природы. У него правильные черты, но лицо, которого в тот день впервые коснулось лезвие бритвы, имеет жалкое, затравленное выражение, которое свидетельствует о том, что натура находится в противоречии с внешностью. Это подтверждают глаза. Они большие, блестящие и умные, но настороженные, как у оленя. Они избегают вашего прямого взгляда, смутившись вашим вниманием, как будто не желают допустить хотя бы намёка на более тесную связь. Его голос, коль скоро он заговорит (а он частенько помалкивает, пока к нему не обратятся), окажется тихим, размеренно медлительным, что предполагает вялость ума, а то и вовсе слабоумие; но если у вас хватит терпения выслушать его, то вы поймёте, что говорит он по существу.
Довольно симпатичный паренёк, решите вы про себя. Хорошо развитый физически, но немножко, ну... (вы морщите лоб в поисках подходящего слова, но не находите его) странный. С головой что-то не в порядке. Но всё равно, интересно поглядеть, что станется с ним через год-другой.
И с этим вы уходите и вскоре забываете обо мне.
9
Почти сразу же, как мне исполнилось шестнадцать лет, меня отправили в Милан — учиться ораторскому искусству.
Это, конечно, устроила мать, хотя отец не так уж и сопротивлялся этой затее, как вы могли бы подумать, имея в виду расход, в который его ввели: не такой он был человек, чтобы идти на попятную, раз уже взялся за дело; и в течение следующих четырёх лет я доказал, что я способный и одарённый ученик.
Для матери это, естественно, было casket[34] на вещи, которое должно привлекать к ней внимание.
— Публий? Он делает потрясающие успехи, дорогая, кстати, не хотите ли взять ещё один восхитительный фаршированный финик? Он специально для меня присылает их каждый месяц из Милана, такой внимательный мальчик, здесь их не достать, тот, у кого он их покупает, привозит их прямо из Рима... о чём это я? Ах да, Публий. Его учитель очень им гордится, говорит, что из него получится превосходный судебный оратор, а в дальнейшем — кто знает? — Рим, политическая карьера, а может, даже пурпурная кайма[35] магистрата, если нам дадут право голоса[36]. Добился же этого Цицерон, говорят, что его очень высоко ценят... а как дела у твоего сына Секста в его прачечной?
Для матери это было дороже потраченных денег.
Пока я учился в Милане, я жил у брата отца, в его семье. Дядя Квинт был не похож на моего отца: двадцать лет спокойной жизни и потворства собственным прихотям совершенно уничтожили всякое сходство между ними.
И внешностью и поведением дядя Квинт походил на свинью.
Я по натуре очень умерен в еде. Ем мало, пью ещё меньше, и вид набивающих брюхо людей вызывает у меня отвращение. Дядя Квинт и его жена тётя Гемелла (которая была даже толще, чем её муж) обедали как настоящие римляне: трапеза начиналась с середины дня и продолжалась, пока не приходила пора ложиться спать. Они ожидали, что и я буду присутствовать на этих обедах, хотя бы даже не всё время. Но их пример меня не вдохновлял.
Что ещё хуже — так это то, что в искусстве дядя Квинт был дуб дубом.
Он торговал (причём очень успешно) бронзовыми и медными изделиями, какими угодно — начиная с кухонной утвари и кончая бюстами. Вы думаете, что это последнее могло бы оказать на него влияние в духовном плане? Нет, несмотря на то, что какие-то вещи — вес металла, текущие продажные цены и рыночный спрос — он знал назубок, в других вопросах, таких, как мифологический источник произведения или имя самобытного греческого скульптора, он был абсолютным невеждой. У него, как он говорил, были рабы, и это их дело — знать подобные мелочи. А от него нельзя требовать, чтобы он всё помнил.
Кроме торговли и еды у него было ещё одно большое увлечение — политика. Он всем сердцем поддерживал Юлия Цезаря, который (по крайней мере, формально-юридически) был нашим правителем последние года четыре. Я впервые вкусил того, что было чуть ли не еженощной литанией[37], на второй вечер после своего приезда.
— Попомни мои слова, юный Публий. — Дядя не переставал жевать пригоршню винограда, выплёвывая семечки в ладонь, почёсывал своё огромное брюхо, рыгал. — Цезарь — малый что надо. Это наш парень. Наш Гай нутром чует наши интересы.
Не догадываясь о том, что он предпочитает произносить монологи, я рискнул высказать своё мнение:
— Цизальпинская Галлия — основная область, которая пополняет его легионы. Немудрено, что в глубине души у него те же интересы, что и у нас.
Дядя Квинт уставился на меня широко открытыми глазами и смотрел так поверх кубка с вином до тех пор, пока я не заёрзал от смущения и не опустил взгляд в тарелку.
— Может, и так, — наконец проговорил он. — Но скоро он пойдёт с козырей, попомни мои слова. Ты почешешь спину мне, я — тебе. Мы бы уже целых десять лет как получили все гражданские права, с тех пор как Красе стал цензором[38], — должны были бы, если бы не эти высокомерные ублюдки, аристократы в Сенате. Чем скорее Цезарь одержит верх и разберётся с ними, тем лучше. А, Луций?
Он повернулся к моему двоюродному брату, третьему члену своего семейства. Луций был на три года старше меня, копия папаши, только помоложе, и уже стал его партнёром в деле. В этот момент он как раз расправлялся с гранатом.
— Верно, папа, — ответил он, выплёвывая косточки.
— Как только он разделается с этими разрисованными дикарями по ту сторону Канала[39], наступит очередь Сената, — сказал дядя Квинт с каким-то мрачным удовлетворением. — Цезарь с Помпеем и Крассом, они полностью контролируют Рим. Вот возобновят союз старых товарищей[40], да распердят всю пыль, вот погоди — увидишь.
— Квинт! — воскликнула тётя Гемелла.
34
Клеймо (фр.).
35
Пурпурная кайма использовалась в Риме для должностных знаков отличия. Недолжностные лица и молодёжь носили тогу без пурпурной каймы.
36
...если нам дадут право голоса — Правами граждан (и в том числе правом голоса в Народном собрании) обладали первоначально только жители римского города-государства. В результате Союзнической войны 90—88 годов до н.э. всё население Италии постепенно стало получать права граждан. Родители Вергилия жили в провинции, поэтому были негражданами.
37
Литания — молитва у католиков, которая поётся или читается во время торжественных религиозных процессий. В переносном смысле — длинная и скучная процедура.
38
Цензор — римский магистрат, избиравшийся, как правило, каждые 5 лет на срок 18 месяцев из числа бывших консулов. Основная задача цензора — проведение ценза (переписи всех граждан обоего пола) и ревизия прежнего списка всадников и сенаторов. Цензор имел право исключать из списка имена и включать туда новые. Таким образом, цензоры брали на себя функции блюстителей нравственности граждан. Кроме того, в обязанности цензора входили управление государственным бюджетом и государственным имуществом и надзор за возведением и содержанием государственных построек — улиц, храмов, городских стен и т.д.
39
Канал связывал Средиземное и Красное моря. Длина его составляла 180 километров, ширина — 45 метров, глубина — 5 метров. Строительство его началось в VI веке до н.э., разрушен ок. 800 года н.э. в период арабского владычества. Имел особое значение для греческих и римских мореплавателей.
40
Союз старых товарищей — союз трёх, так называемый триумвират, который был заключён в 60 году до н.э. между Цезарем, Помпеем и Крассом.