Гёте

Зима привела с собой метели и снег. Ночь наступала рано, поэтому, поработав над отрывком «Пандоры», поэт охотно шёл коротать вечер к своему другу, учёному книготорговцу Фромману[149]. Над стенами сада он видел освещённые окна островерхого дома, убранного инеем, а когда входил, его охватывали волны тепла и благосостояния. При свете большой зелёной лампы кружок весёлых и образованных людей толпился около стола, и в ожидании чая Минна Херцлиб[150], приёмная дочка хозяина, играла сонату Моцарта[151]. Потом показывали волшебный фонарь, спорили о литературных стилях (Фромман только что издал «Сонеты» Петрарки), устраивали даже конкурсы стихов.

Бывал там часто один гость, которого Гете познакомил со своими друзьями и который безусловно был самым экстравагантным типом, какой только можно себе представить. Молодой ещё, с нечистым и бледным лицом фавна, с глазами, горящими под густой зарослью бровей, он был высок, худ и уже сутулился. Странная внешность — и смешная, и отмеченная печатью гениальности. В дополнение всего — грубый померанский выговор. Этот чудак, женившийся на публичной женщине и окончивший свой жизненный путь ролью монаха-проповедника в Риме, был после смерти Шиллера самым знаменитым германским драматургом. Звали его Цахария Вернер[152]. В пламенных и загадочных словах лжепророк предвещал царство любви и при этом вытаскивал из кармана грязные бумажонки, на которых были написаны его последние поэмы. Гёте, которому он показался вначале «интересным и любезным», выносил его потому, что рассчитывал завербовать для Веймарского театра. Но вскоре Вернер стал мешать ему. Он начал декламировать стихи, на которые вдохновляла его Минна Херцлиб. Гёте, пришпоренный соперничеством, может быть ревностью, несмотря на своё давнее отвращение к сонетам, принял участие в конкурсе.

Минна Херцлиб! Вот она была настоящим ребёнком, совершенно непохожим на Беттину. Она вырастала на глазах поэта, он по-отечески баловал её и вдруг теперь почувствовал своё сердце пронзённым цепкими стрелами любви. Восемнадцать лет! Большие чёрные глаза с очень длинными ресницами, свежий цвет лица блондинки, тонкая и хрупкая талия, всегда стянутая белым платьем, и тяжёлые, туго заплетённые тёмные косы. Нежное и томное очарование, печать мечтательности, таинственности и меланхолии — в ней было то, что впоследствии будет в картинах английских прерафаэлитов. Сердце «милого старого господина», как она называла Гёте, затрепетало. Он чувствовал себя помолодевшим и написал в эти две недели трепетной страсти восхитительную серию из семнадцати сонетов. Беттина приписала их себе и переложила в прозу в своей лживой «Переписке Гёте с ребёнком». Но поэт испугался пробуждения Эроса: как-то утром он запаковал свои вещи и рукописи и, не прощаясь, уехал из Иены. Он унёс с собой нежный образ, который вскоре появился в «Изобразительном сродстве». Героиня повести Оттилия заимствовала у Минны Херцлиб её самые трогательные черты.

Гёте осушил кубок любви и молодости! Этот шестидесятилетний человек переживал вновь пору любви. Каждая хорошенькая женщина волновала его. «А Кристиана?» — спросит читатель. Поэт был ей верен, пока она была его любовницей. Но теперь, когда она стала его законной женой, у неё были, кажется, основания сомневаться в его верности. О, конечно, он не поддавался каждому соблазну: он вступил уже на тернистый путь отречения. Над человеком тяготеет жестокий закон, заставляющий его смиряться, если он не хочет разбить свою судьбу и погубить своё скромное счастье, — эта печальная нотка под сурдинку звучит в вариациях «Изобразительного сродства» и в «Годах странствования Вильгельма Мейстера».

После болезни, приковавшей Гёте к креслу во время агонии Шиллера, он каждый год ездил на лето в Карлсбад. Четыре-пять летних месяцев, проведённых в прелестных садах богемских курортов в элегантном и изысканном обществе, давали ему силы переносить зиму в Веймаре. К тому же это предоставляло возможность менять обстановку, отдыхать от прозаической и однообразной домашней жизни и освобождаться на время от Кристианы. Гёте больше любил её издали, посылал ей ленты и ожерелья, стараясь утешить её, огорчённую злобой и сплетнями досужих языков. Когда он был в Карлсбаде, его прелестные веймарские приятельницы, принимая госпожу Сталь, не пощадили его жены. Кристиана жаловалась мужу. «Не надо ни удивляться, ни огорчаться, — отвечал он ей, — надо смеяться над людскими толками и жить по-своему».

Мудрые слова, которым он сам, однако, не следовал. Вместо того чтобы оставить Кристиану копошиться в саду или в кухне, он упрямо заставлял её выезжать. По его приказанию советница фон Гёте должна была появляться в обществе, делать визиты — «хотя бы на четверть часа», принимать у себя. Её сочный тюрингский говор с заметным акцентом плохо вязался с жеманным языком гостиных. В 1808 году госпожа фон Штейн впервые согласилась встретиться с «этой тварью», правда, ценою большого усилия над собой. В доме на Фрауэнплан был устроен званый чай, на который было приглашено до тридцати гостей, в том числе и вдова Шиллера, не сложившая оружия и продолжавшая распускать по адресу «толстой половины» Гёте самые ядовитые сплетни. Наконец — верх торжества — Кристиана была принята при дворе. После этого Гёте решился взять её с собой в Карлсбад и представить там герцогине Курляндской и принцессе Гогенцоллерн. Странное заблуждение: он как-то не замечал, что благосклонные улыбки, как только он отходил, превращались в злорадные усмешки.

Дело в том, что Кристиана оставалась непоправимо вульгарной. Рядом с ним она жила в полном равнодушии и пренебрежении к умственной работе, почти неграмотная (её записки испещрены ошибками), без малейшего желания стать культурнее и тоньше. Больше того, она с годами грубела, скучала в обществе сосредоточенного и часто молчаливого мужа и вне дома искала шумных развлечений, не подходящих уже к её возрасту и общественному положению. В сорок лет она продолжала бегать по ярмаркам и народным гуляньям, в сорок три начала брать уроки танцев, несмотря на то, что задыхалась от толщины. Она любила шумное веселье, вино, особенно «шлампанское», и вкусные обеды. В вечер представления Кристианы ко двору, чопорная Иоганна Шопенгауэр видела её в одном салоне кричащей и хохочущей за весело настроенным столом среди разношёрстной публики. «Шампанское бросалось в головы, пробки взлетали кверху, дамы визжали, а Гёте сидел молчаливый и серьёзный». Выразительный и раздирающий душу контраст! Но поэт должен был смиряться, подчас выть с волками по-волчьи и петь «Ergo bibamus!» («Итак, выпьем!»). Кристиана чувственно всё ещё влекла его, и он только спустя некоторое время устроил себе отдельную спальню. При этом не надо забывать, что она была ему предана, покорна, скромна, неутомимо услужлива, избавляла его от многих хлопот, беря их на себя, возилась с актёрами, с денежными делами, с тысячью мелочей. Поэтому, когда на неё нападали, он честно, но часто с грустью вставал на её защиту. Это раздражало наиболее возвышенных поклонниц поэта, считавших себя блюстительницами его дум и поверенными его душевных переживаний.

Ужасная сцена разыгралась между Кристианой и Беттиной. Когда последняя, ставшая уже госпожой Арним, в 1811 году вновь приехала в Веймар, она не смогла перенести, что её герой уживается с подобной подругой. Однажды, когда все трое были на выставке картин, обе дамы публично поругались. Беттина грубо оскорбила Кристиану, и весть о грандиозном скандале разнеслась по всему городу. Из салона в салон передавали, что госпожа Арним обозвала советницу Гёте раздувшейся сосиской. Оскорблённый супруг навсегда отказал Беттине от дома, но двор был заодно с ней, против него.

Он дышал свободнее, приезжая на богемские воды. Впервые после многих лет (даже в Италии он жил инкогнито) он возвращался к светской жизни. Вдали от жены и сына, не дававшего ему никакого удовлетворения, поэт начал не без удовольствия вращаться в обществе. Грохот европейской войны только смутно долетал до этих прелестных мест отдыха, где он встречался с виднейшими представителями австрийской аристократии — с Меттернихами, Лихновскими, Лихтенштейнами. Он ездил то в тот, то в другой город — Карлсбад, Мариенбад, Теплиц, — где жил в тесной дружбе с Луи-Бонапартом[153], экс-королём Голландским. В Теплице в 1812 году он встретил Бетховена[154].

149

Фромман Карл Фридрих — книгоиздатель в Иене.

150

Херцлиб Вильгельмина (род. в 1789 г.) — приёмная дочь издателя Фроммана, увлечение Гёте в 1807—1808 гг.

151

Моцарт Вольфганг Амадей (1756—1791) — австрийский композитор, автор многочисленных опер, инструментальных произведений, песен, вокальных ансамблей и т. д.; Гёте неоднократно ставил его оперы в Веймарском театре, особенно «Волшебную флейту».

152

Вернер Фридрих Людвиг Цахариас (1768—1823) — немецкий писатель-романтик, драматург; в 1811 г. перешёл в католичество.

153

Луи Наполеон Бонапарт — Наполеон III (1808— 1873), племянник Наполеона I, французский император в 1852 — 1870 гг.

154

Бетховен Людвиг ван (1770—1827) — немецкий композитор, пианист, импровизатор, крупнейший симфонист, создатель героического музыкального стиля; автор 9 симфоний, 32 сонат для фортепьяно, 10 сонат для скрипки и фортепьяно и др.