Страница 57 из 86
Поднимаясь по мраморной лестнице особняка Эммануэли, Ги слышал оживлённый шум голосов в гостиной наверху. Утром один из её лакеев принёс записку: «Вечером явятся не меньше восьмидесяти человек. Будьте, пожалуйста, восемьдесят первым» — полулюбезность-полуоскорбление, совершенно в духе графини. Ги приехал поздно. Люстры ярко горели. Негромко играл оркестр. Там находилась половина предместья Сен-Жермен — титулованные и богатые, титулованные и бедные, малознатные; строгие вдовы аристократов, чьи гостиные были открыты только для узкого круга лиц, бородатые члены жокейского клуба, престарелые дамы с руками, похожими на унизанные кольцами корни, очевидно знавшие всех присутствующих и способные изложить историю семейства каждого.
Эммануэла была ослепительно красива и холодна как лёд. Рядом с ней стоял муж, граф Николас. Она представила ему Ги:
— Ты знаком с маркизом де Мопассаном, дорогой друг?
Насмешка? Граф протянул вялую руку.
— Да, да...
Они уже приветствовали кого-то другого. Ги видел там только двоих «трупов» — оба держались поодаль. Он пошёл в гущу гостей, готовясь к мучительному ожиданию той минуты, когда прилично будет уйти.
— Дорогой мой... — Эммануэла стояла рядом, Ги ощущал запах её духов. — Николас требует, чтобы мы раз в год принимали этих зануд.
Графиня делала вид, будто говорит что-то формальное, ничего не значащее, и при виде этой двуличности Ги сразу же ощутил укол ревности. Сколько интимностей сказала она другим подобным же образом?
— Единственное их достоинство — они уходят рано. Подождите меня, хорошо? — И скрылась прежде, чем Ги успел ответить.
Обстановка сразу же преобразилась. Теперь Ги с усмешкой взирал со стороны на всё окружающее. Эммануэла просто несравненна. В её «Подождите меня, хорошо?» таилось обещание. Уже знакомый Мопассану Альбер Казн д’Анвер подошёл к нему с Лулией, своей смуглой, привлекательной женой.
— Жервекс[104] говорит, вы пишете роман о жизни неапольского дна.
Ги поцеловал руку мадам Казн.
— Мари. — Она взяла за руку стоявшую рядом женщину и представила их друг другу. — Месье Ги де Мопассан — моя сестра, мадам Кан.
Мадам Кан ослепительно улыбнулась ему. Она была поразительно красива — с широкими скулами, большими тёмными глазами, высокой причёской, тонкой шеей. Губы её насмешливо изгибались.
— Значит, в Неаполе у вас было романтическое приключение? — спросила она, спокойно глядя на него в упор.
— Конечно, — сказала её сестра.
— Нет, — ответил Мопассан. — Оказалось, что та женщина ждала Пьера Лоти[105].
— О!
Обе улыбнулись, но у Ги создалось смутное впечатление, что они ведут на него атаку. Вскоре после того, как они отошли, он заметил, что мадам Кан оглянулась на него и повернулась вновь к сестре и ещё нескольким собеседникам, словно речь у них шла о нём. К разговорам о себе Ги уже привык; чёрт возьми, они начинались всякий раз, когда кто-то узнавал его на улице, в бульварном кафе или на перроне вокзала. Однако на сей раз он слегка насторожился. Это её дом... У Эммануэлы все всегда чувствовали себя настороженно. Ги пожал плечами; в конце концов, пусть себе говорят.
Вскоре он заметил, что толпа гостей начинает редеть. Через несколько минут к нему подошла Эммануэла.
— Спускайтесь. Я следом за вами, — сказала она. Они стояли, разделённые дверью одной из маленьких гостиных. Там никого не было. — Можете пройти здесь.
— Вы уходите сейчас? — спросил Ги. Гостей оставалось ещё много.
— Конечно. Остальных проводит Ники.
— Я думал, публика эта весьма церемонная.
— Друг мой, хорошие манеры предназначены для общения с бедняками.
Графиня быстро ушла. Ги спустился, взял шляпу и трость и стал ждать её в холле, наблюдая за расходящимися гостями; внезапно забеспокоился, в каком она будет настроении, но Эммануэла появилась одетой для улицы, с опущенной вуалью, спокойная, беззаботная, словно уходящая гостья. Притом одна! Ги осознал, что обожает её больше, чем когда бы то ни было. Стал корить себя за множество ни на чём не основанных подозрений. Ему хотелось взять её за руку, умчаться с ней — торжествующе, куда угодно, — оставив «трупов» и весь Париж с разинутыми от изумления ртами. Она взглянула на него с хитринкой.
— Эммануэла, поедемте...
— Я хочу поехать в заведение с сомнительной репутацией, — сказала она. — Вы знаете, где такое найти.
Подобные оскорбительные шутки доставляли ей удовольствие — каждый принимал их, задумываясь, не презирает ли она его за это молчаливое согласие, и сознавая, что если воспримет эту шутку как-то иначе, Эммануэла из каприза захочет чего-то совершенно противоположного, столь же непростого, и при этом обольёт тебя презрением. Сердце у Ги упало.
— Вот уж не знаю, где их искать.
Ему показалось, что графиня хочет покинуть его.
— Вы разве их не посещаете? Судя по вашим писаниям, это не так, Милый друг.
Графиня внимательно смотрела на него. И Ги, смятенный, разочарованный, сознающий, что никогда не сможет покорить её сердца, внезапно почувствовал себя уязвлённым. Чёрт возьми, он устроит ей то, чего она хочет! То, что её потрясёт. И взял Эммануэлу под руку.
— Поедем именно в такое место.
Они прошли между экипажами разъезжающихся гостей. Ги подумал, что подобная насмешливая демонстративность вполне в её духе.
— Кучер! — Он помог графине взобраться в фиакр. — Кабаре «Каторга». На бульваре Рошешуар.
— Что оно собой представляет? — спросила Эммануэла.
— Увидите.
Фиакр поехал по авеню Фридланд, потом свернул на улицу Пигаль. Эммануэла всё время оживлённо говорила и, когда Ги придвинулся к ней и поцеловал её в шею, отстранила его, укоризненно произнеся «дорогой мой друг» таким тоном, словно они были любовниками уже много лет.
Бульвар Рошешуар, огибающий Монмартр, представлял собой далеко не лучшую часть Парижа. Он был плохо освещён, между неприглядными, похожими на коробки домами, вздымавшимися над убогими лачугами, чернели проёмы. Пахло помоями, пропитанной потом фланелью, горелым жиром и вином. Фиакр остановился у входа в виде арки. Ги расплатился с кучером и повёл Эммануэлу к двери, из-за которой доносилось пьяное пение. Постучал ногой, через несколько секунд послышалось лязганье цепочки, скрип засова, дверь открыло какое-то существо с жёлтыми глазами, у которого во рту недоставало зубов, когда они вошли в освещённое керосиновыми лампами помещение, раздался хор грубых выкриков и ругательств.
— Сволочи!
— Падаль!
— Гляньте на эту шлюху!
Ги почувствовал, как Эммануэла заколебалась — но лишь на секунду. Она спустилась с ним по нескольким ступенькам в зал. В тусклом свете и клубах дыма видны были люди за дощатыми столами, злобно глядящие на них. Полы были неровными, каменные стены поблескивали от влаги. Там собралось парижское отребье. Несколько совершенно пьяных мужчин и женщин уронили головы на стол или разлеглись на скамьях; остальные покачивались, орали, пели песни. Рядом с Эммануэлой появился желтоглазый и повёл их к столу, в дальнем конце которого сидел круглоголовый человек со словно бы гниющим носом. Он пристально поглядел на Эммануэлу.
— Нравится вам здесь? — улыбнулся Ги. — Достаточно сомнительное заведение?
— Я не могу сесть...
Графиня стояла, глядя на залитый вином и заваленный объедками стол. Из толпы раздался ещё один насмешливый вопль, и какая-то женщина с длинным подбородком подалась к ним.
— Что такое, дорогуша, стол недостаточно чистый?
Снова послышались насмешливые возгласы. Подошёл желтоглазый, стёр всё со стола рукавом и, прихрамывая, удалился.
— Выражать отвращение здесь не стоит, — сказал Ги.
Графиня села.
— Что это за заведение?
— Кабаре «Каторга». Как сами видите, притон головорезов. Принадлежит оно Максиму Лисбонну, носящему прозвище Полковник. Он действительно был полковником во времена Коммуны[106]. Должен вскоре появиться. Предполагают, что руки его в крови парижского архиепископа и других заложников, убитых в семьдесят первом. Во всяком случае, его дважды приговаривали к смерти и отправили на каторгу. Возвратясь после амнистии, Полковник открыл это кабаре с целью создавать у своих клиентов приятное впечатление, что они находятся в той тюрьме, где он провёл семь лет.
104
Жервекс Анри (1852—1929) — французский художник.
105
Лоти Пьер (1850—1913) — французский писатель. Член Французской Академии. Около 40 лет провёл на флоте, участвовал во франко-прусской и Первой мировой войнах, в колониальных экспедициях. Литературная манера сложилась под влиянием натурализма братьев Гонкур и символистской прозы. Создатель нового жанра «колониального романа», овеянного романтикой моря и восстания.
106
...во времена Коммуны... — 4 сентября 1870 г. в Париже вспыхнула революция, империя пала. Однако «Правительство национальной обороны» продолжало политику Наполеона III и стало саботировать оборону Парижа, осаждённого немецкими войсками. 28 января 1871 г. было заключено перемирие между Францией и Пруссией. 18 марта члены Национальной гвардии заняли Ратушу. До 21 мая шла борьба коммунаров с версальцами, в результате которой версальцы вторглись в занятый коммунарами Париж. Подавление революции сопровождалось невиданным разгулом террора. Более 30 тысяч коммунаров было замучено и расстреляно. Общее число расстрелянных, сосланных на каторгу, заключённых в тюрьмы достигло 70 тысяч человек.