Страница 11 из 86
Ги стало любопытно, кто сказал ему, наверное, написала мать. Они пробрались по тёмному коридору, казалось заставленному мебелью, — туша Буйе заслоняла Ги свет. И когда оказались в тусклой, наполненной табачным дымом комнате, из дальнего угла послышался громкий смех:
— Ха! Ненавистник священников! Трижды чёрт подери!
Это произнёс удобно сидящий в кресле Флобер. Он вовсю дымил кальяном с длинной, изогнувшейся у ног, будто ручная змея, трубкой. И, пожав Ги руку, сказал Буйе:
— Этот юный негодник настолько пренебрежительно отнёсся к буржуазному представлению об адском огне, что его вышвырнули из семинарии.
— Вот как! И, стало быть, он явился обратить нас в свою веру? — воскликнул Буйе, поправляя пенсне. — Может, он не знает, что я муниципальный библиотекарь Руана? Да-да, месье, муниципальный библиотекарь. Представляю себе! Мне надлежит держать ответ перед отцами города. Весьма достопочтенными людьми, месье...
— Это евнухи! — выкрикнул Флобер.
— ...я в определённом смысле страж их добронравия...
— Подлецы!
— ...и обязан оберегать их политическую непорочность, не якшаясь с заклятыми врагами общественного порядка!
Тут они с Флобером выкрикнули в один голос: «Да здравствуют друзья скотов!» — и громко захохотали.
Ги ожидал не такого приёма. Его обрадовало, что Буйе отзывался обо всём так же непочтительно, как Флобер. Тот и другой явно были старыми друзьями. Он сказал:
— Я пришёл засвидетельствовать своё почтение, месье Буйе.
— Вот как? — Буйе глянул на него, потом издал короткий смешок. — Приятно слышать. — И придвинул Ги стул. — Присаживайся, малыш. Не обращай внимания на двух старых дураков. — Потом спросил: — Кальвадоса? — У них с Флобером на столе стояла бутылка. — Или чаю?
— Спасибо, чаю, — ответил Ги.
Буйе позвонил и отдал распоряжение пухлой молодой служанке. Пока молодой человек ел бутерброды со свежим водяным крессом, его расспрашивали о матери. Флобер предавался воспоминаниям о её брате, Альфреде Ле Пуатвене, интересовался лицейской жизнью. Мужчины с громким бульканьем потягивали кальяны (то была одна из причуд Флобера), а потом ударились в шутовство — завели скабрёзный диалог, в котором Буйе стал архиепископом, а Флобер поочерёдно был месье Гози, его представителем, и весьма достопочтенным отцом Крушаром из ордена варнавитов, духовным наставником разочарованных женщин. Он размахивал руками, давился, кашлял, раскраснелся от смеха, а почти столь же красный Буйе стучал кулаками по столу.
— Чёрт возьми! Великолепно!
— П-п-п-п-п-поразительно!
От смеха у них выступили слёзы.
Комната уже тонула в табачном дыму. Ги подумал, что Буйе — замечательный человек и совершенно не соответствует расхожему представлению о поэте. Ему казалось, что под наружным весельем и добродушием этот толстяк прячет страдания и горькую разочарованность. Он догадывался, что Буйе ни за что их не проявит. Флобер в определённом смысле был таким же. Ги ощущал громадный запас любви, даже сентиментальности за жестокими, презрительными словами, которыми он бичевал напыщенных, нудных лицемеров. Эти качества Флобер ненавидел, но к человечеству ненависти не питал — для этого он был слишком добр.
Улучив тихую минуту, Ги обратился к хозяину дома:
— Я прочёл «Фестон и Астрагал», месье Буйе. И хотел задать вам несколько вопросов об этих стихах.
Он вытащил из кармана книгу и стал искать нужное место.
— А это что? — спросил Флобер.
Быстро подняв глаза, Ги увидел, что он разглядывает подобранные с пола листы бумаги, — и догадался, что нечаянно вытащил их вместе с книгой. Заливаясь краской, он ответил:
— Стихи, над которыми я работаю. Они ещё не закончены. Я пока не хотел никому их показывать.
— Стихи, вот как? — произнёс Флобер. Он бросил на Буйе быстрый взгляд. — Прочти-ка их. Читай-читай.
Ги взял листы и начал читать. На четвёртой строке Флобер сказал: «О, Господи!» — и они опять обменялись взглядами с Буйе. В конце третьей строфы он громко повторил строку:
— «И моё сердце непременно разобьётся». Так ты выражаешь свои чувства? Мы должны вообразить, что твоё сердце разбивается, как блюдце? И этим образом ты намерен обогатить прекрасную французскую литературу? Читай ещё!
Ги начал другое стихотворение. Слушатели громко булькали кальянами. Дослушав до середины, Флобер не сдержался.
— Это что такое? «И голубая глубь, как женщина, непостоянна»? Клянусь одиннадцатью тысячами кёльнских дев, неужели возможно до сих пор, до сих пор, в наш просвещённый век, выдавать избитое, вялое, безвкусное сравнение моря с непостоянной женщиной за свежий взгляд? Зачем тут вообще женщина? А? — Он сверкнул глазами на Ги. — Что ты читал? Клянусь всеми святыми, Буйе неповинен в этом!
— Я... собственно...
— Шаблонные, заимствованные образы! Нет-нет, малыш. Если хочешь писать стихи, которые хотя бы можно будет читать, надо трудиться. Трудиться. Что скажешь, Буйе?
Тот кивнул, посверкивая глазами.
— Знаешь ты, что такое труд? — спросил Флобер. — А? Ладно, Буйе тебе объяснит. Или лучше я сам. Буйе десять дней переделывал четверостишие. Это и есть труд.
— А вот он, — сказал Буйе, — потратил десять часов на три фразы — и они ещё не завершены!
Мужчины дружески переглянулись.
— Терпение, — сказал Флобер. — Если собираешься писать, нужно терпение. Так, Буйе?
— Да, Гюстав.
— А теперь, — сказал Флобер, отодвинув кальян ногой, — чтобы развеять впечатление от этой юношеской писанины, выступят два старых чудака-литератора. Иди сюда, Буйе. — Тот взял Флобера под руку, и Флобер обратился к Ги: — Это мой шедевр, молодой человек. Называется «Шаг кредитора».
И оба, опьянённые больше душевным весельем, чем кальвадосом, пустились в шутовской пляс. Флобера переполняла радость, его усы викинга дёргались вверх-вниз, а Буйе постоянно хватался за пенсне. В конце концов они повалились на диван, хохоча и обнимая друг друга.
Когда отдышались и выпили ещё кальвадоса, Флобер объявил, что ему пора. Буйе ответил:
— Мы пойдём с тобой. По пути заглянем на Сен-роменскую ярмарку[20].
Эта ярмарка с ларьками, палатками и яркими огнями, тянущаяся вдоль всего бульвара от площади Бовуазен до Булингрена, каждой осенью влекла к себе весь Руан. Буйе, Флобер и Ги шли по ней сквозь завывание шарманок, удары в гонг, бренчание струн, выкрики торговцев сосисками, пирожников, продавцов каштанов, пьяных, скандальных женщин, заблудившихся детей, зазывал с раскрашенными лицами, приглашающих посмотреть акробатов, они видели пятиногую овцу, дрессированных блох, загадочных факиров и непобедимых боксёров.
Терпя толчки и давку, они стояли, глазея на помосты, где усталые, стареющие женщины в грязных трико с блестками задирали ноги, стараясь казаться соблазнительными, и зазывали на «парижские наслаждения». Пялились на силачей, на лилипутов, казалось рождённых одной кошмарной матерью. Потом Буйе и Флобер начали своё неподражаемое лицедейство. Ги шёл позади них. Флобер, заломив шляпу и поджав губы, изображал потешную горожанку, а Буйе, тряся рядом животом, играл роль её недотёпы мужа. Люди оглядывались на двух крупных мужчин и юношу, протискивающихся сквозь толпу, и весело улыбались.
Посреди ярмарки Флобер затащил своих спутников в большую красивую палатку с надписью «Искушение святого Антония»[21].
— Это старина Легран! — выкрикнул он, перекрывая завывание шарманки. — Пошли. Надо посмотреть — тема священная.
Для Флобера тема эта была поистине священной. Она наложила отпечаток на всю его жизнь. С юношеским пылом он написал «Искушение святого Антония» более двадцати лет назад, и Луи Буйе помог забраковать это сочинение. Он написал второй вариант с теми же страстью и трудолюбием, но понимал, что успеха не добился. И теперь, протискиваясь в палатку, думал о третьей попытке.
20
Сен-роменская ярмарка — проходила каждый год в Руане. В одном из ярмарочных балаганов Флобер открыл для себя персонаж святого Антония. Фантастичность ярмарочного представления поразила воображение будущего писателя и вылилась в «Искушение святого Антония».
21
«Искушение святого Антония» — философская драма (1874), в которой автор использует в качестве основы житийную легенду. Перед святым Антонием Флобер проводит ряд искушающих его фантастических существ и персонифицированных абстрактных сущностей.