Страница 9 из 73
«Он танцуючи пройдёт по жизни!» — говорил он, поощряя мои усилия в ходьбе.
Отец успокаивал мать, которую тревожила эта особенность.
«Не мешай ему. Очень скоро сама жизнь снова поставит его на пятки».
Прошло несколько лет, но я не ходил, а по-прежнему порхал на цыпочках. Отец выставлял меня напоказ, словно балетного танцовщика, и люди восхищались моей ловкостью. Но мать сводила меня к священнику и поинтересовалась, христианин ли я.
Соседка сказала матери:
«В нём бродит кровь дикаря (намекала она на моё африканское происхождение), заставьте его носить сабо».
Стоило отцу отлучиться, как мать заставляла меня надевать тяжёлые деревянные сабо; однако я продолжал бегать на цыпочках, падать, и через день у меня было разбито всё лицо. Мать считала, что делает это ради моего блага, так как соседки твердили ей, что, если я не стану упираться в землю пятками, кости мои будут развиваться неправильно и у меня будет скелет, как у животного. Отец относился к этому совсем иначе. Поскольку уроженцем Виллер-Котре был Демустье[31], восхитительно передавший по-французски мифологию греков и римлян, боги классической античности были для отдельных обитателей нашего городка столь же реальны, как Наполеон. В их числе находился и богатый господин Коллар, который неизменно сравнивал меня со знаменитой статуей Меркурия работы Жана из Болоньи[32], когда видел меня. Однажды вечером, будучи у нас в гостях, он, несмотря на то, что я вырывался, — я не любил, когда меня ласкают, — усадил меня к себе на колени.
«У этого плутишки, как у бога Меркурия, крылья на ногах», — сказал господин Коллар.
И по просьбе моего отца объяснил, что крылья Меркурия символизируют быстроту и бегство и что по сей причине Меркурий является богом воров.
«Значит, мой сын станет вором?» — воскликнула мать.
Господин Коллар ответил, что воры — это необязательно преступники. Испания украла золото обеих Индий. Прометей похитил с неба огонь. Пчела ворует у цветов нектар, превращая его в мёд.
Отец согласился с этой мыслью, но никто из тогдашних гостей не предвидел, как часто меня будут обвинять в том, будто я ворую чужие мысли, как сегодня заметил и мой дорогой Эжен Делакруа.
Стремясь утешить мою мать, господин Коллар поведал, что бег ассоциируется не только с воровством, но и со взлётом воображения, а посему крылатый бог заодно предстаёт и божеством красноречия.
Это совсем напугало мою мать: она вспомнила тех красноречивых ораторов Революции — Дантона, Демулена, Эбера[33], Робеспьера, Марата, — кто был убит или гильотинирован и... не желала, чтобы я стал оратором... Наверное, я пишу слишком быстро, чтобы быть по-настоящему красноречивым.
«Меркурий ещё и бог торговли», — продолжал г-н Коллар.
«Вор, оратор, торговец? — удивлялась мать. — Какое странное сочетание!»
«Почему странное? — возразил г-н Коллар. — Если человек наделён даром завладевать вещами и даром владеть словом, разве он не обладает всем, что требуется, дабы преуспевать в торговле?»
— Вот что объясняет всё, господа, — заключил Дюма. — Кому не известно, что меня множество раз называли простым торговцем литературой? Существовал ли когда-либо более провидческий символ? Разве я не заключил пари на тысячу франков, что за три дня напишу роман, а «Шевалье де Мезон-Руж» я написал за три дня минус шесть часов, будучи всё это время заперт на ключ в спальне и просовывая под дверь страницы по мере их готовности?
Мне было четыре года, когда умер мой отец, и вдруг мать заметила, что я хожу, как все люди, опуская пятки на землю.
— Хватит о пророчествах, — заключил Дюма. — Давайте-ка займёмся яичницей. Нужно масло, снова масло и ещё раз масло. Мой первый принцип в готовке — масла никогда не бывает слишком много. Со мной согласится любой мужчина. Только женщины скупятся на масло, когда готовят.
— На этот раз яичницу буду делать я! — воскликнул Делакруа, выхватив у Дюма сковороду.
Дюма, пожав плечами, не стал ему перечить и принялся разбивать яйца, отделяя белки от желтков.
— Дайте помидоры! — попросил Делакруа.
— Держите, — сказал Дюма, передавая ему горшок с томатной пастой.
— Резаную петрушку! Кайенский перец!
— Пожалуйста.
— Теперь шафран! И сардельки!
Все продукты сложили под рукой у Делакруа возле печи, где древесный уголь раскалился добела благодаря мощному дыханию лёгких Дюма, которые не были отравлены сигарным дымом.
Но что за блюдо готовил Делакруа? Все смотрели, как в одну сторону сковороды он льёт немного желтка, в другую — чуть-чуть белка, потом заливает всё смесью желтка с томатной пастой; то он бросал щепотку петрушки, то — кусок сардельки. И работал он с бешеной быстротой, что само по себе было необъяснимо; вместо того чтобы равномерно рассыпать драгоценный шафран, Делакруа в одно место клал крохотную щепотку, в другое — сыпал целую кучу.
— Это же нельзя будет есть! — вскричал Поль Мёрис.
Вдруг волосы на голове у Дюма встали дыбом, когда он понял, что Делакруа принимает в расчёт не вкус продуктов, а только их цвет!
Сковорода для него стала холстом, он — рисовал! Все склонились над печью и с изумлением увидали, что на сковороде вырисовывается пейзаж. В пустыне цвета яичного желтка и шафрана лев отбивался от копыт дикой лошади, выложенной из кусочков сарделек. Все разглядели оазис, образованный из петрушки; небо расцвечивал закат из красной томатной пасты.
— Невероятно! — прошептал Готье. — Никогда материалы, совершенно для этого непригодные, художник не превращал в произведение искусства!
— Снимите яичницу с огня! — взревел Дюма, когда со сковороды потянулась струйка едкого дыма.
— Нужно добавить коричневого, чтобы подчеркнуть крутизну холма, — не поднимая головы, заметил Делакруа.
— Это великолепно, Эжен, — восхитился Дюма.
Однако Мёрис, схватив ручку сковороды, вывалил огромную яичницу на большое блюдо и сказал:
— Приступайте, ребятки, сейчас мы узнаем, какое ощущение испытываешь, поедая Сикстинскую Мадонну.
Но Делакруа, простирая руки над яичницей, объявил:
— Она слишком удалась. Есть её мы не будем.
— Но мы голодны! — возразил Мёрис.
И, невзирая на ярость Делакруа, поддержанного Готье, Дюма стал раздавать громадные порции этой необыкновенной яичницы.
— Сплошное объедение! — хором закричали все.
— Двойной шедевр, — согласился Дюма. — Вы — первый художник, который заслуживает почётной премии одновременно и в салоне, и на кухне.
— Почему вы не едите? — спросил Мёрис художника.
— Я не голоден, — угрюмо ответил Делакруа.
— Ах, полно, дорогой мой, не сердитесь на нас! — с нежностью воскликнул Дюма.
— Ладно, но представьте себе, если кто-нибудь вздумал бы съесть одну из ваших рукописей?
— Не будьте смешны, — вмешался Готье. — Кое-какие из тех рукописей, что мы стряпаем, совершенно несъедобны.
В конце концов Делакруа дал убедить себя и отведал яичницы. Всё-таки он добился своего: покончил с вечной болтовнёй Дюма и привлёк к себе всеобщее внимание.
История с яичницей обошла весь Париж; одни объявляли её правдивой; другие утверждали, будто приготовившим её художником был не Делакруа, а Жаден[34], специалист по портретам собак. Именно Жаден, о чём много раз сообщали газеты, должен был сопровождать Дюма в поездке на Сицилию, рассказ о которой писатель обещал директору одной ежедневной газеты.
В последнюю минуту что-то помешало Жадену, и Дюма уехал один. Тем не менее, когда очерки начали печататься, в них вместе с Дюма на Сицилии оказались Жаден и его бульдог Милорд. Писатель и художник вдвоём осматривали достопримечательности, спорили об истории и географии, совершали восхождения на Этну, и с ними происходили всевозможные приключения из-за проделок здорового бульдога Милорда.
31
Демустье Шарль-Альбер (1760—1801) — французский литератор, автор книги «Письма к Эмилии о мифологии».
32
Скульптура «Меркурий» (1564) работы итальянского скульптора Джамболоньи (по-французски Жан из Болоньи) (1529—1608) хранится в музее г. Болонья.
33
Эбер Жак (1757—1794) — деятель Великой Французской революции, левый якобинец. Был редактором популярной в народе газеты «Папаша Дюшен».
34
Жаден Луи-Годфруа (1805—1882) — французский художник, мастер изображения сцен охоты.