Король Парижа

   — Я должен повидать Гейне перед отъездом из Парижа, — объяснил Дюма. — До отхода поезда у нас достаточно времени.

   — В столь ранний час? — удивился Александр. — Ведь ещё ночь!

   — Не волнуйся, Гейне будет бодрствовать, — ответил Дюма. — Он, подобно мне, никогда не спит. Я не сплю потому, что слишком здоров, а он потому, что совсем болен.

Гейне действительно бодрствовал в своей спальне, где стоял тяжёлый запах лекарств и истерзанной болезнью плоти. Великий поэт покоился в своей «матрацной могиле», над которой свисали десятки верёвок, с помощью которых он мог менять положение тела.

Его прелестная жена Матильда придвинула гостям стулья.

   — Ага, вот и господин Шехерезада! — воскликнул Гейне, приподняв пальцем парализованное веко правого глаза, и протянул Дюма руку.

Потом, посмотрев на Александра, спросил:

   — Вы тоже намерены стать таким же великим рассказчиком, как ваш отец? Вы даже не догадываетесь, как много значат его книги для страдающего бессонницей. Видите, у меня под рукой их целая полка.

   — Я вижу, вы продолжаете писать, — заметил Дюма, показав на разбросанные поверх одеяла листки.

   — Пишу «Мемуары», — ответил Гейне. — Мои родственники-миллионеры дали бы любые деньги, чтобы помешать их напечатать. Они обещали Матильде пенсию, но, если после моей смерти они не сдержат слова, она всегда сможет пригрозить им этой публикацией.

   — Вы уверены, что вас правильно лечат? — осведомился Дюма. — Не следует ли вам сменить врача?

   — Я перепробовал все виды лечения и все религии. Когда я был здоров, в сердце всегда был язычником, какую бы веру тогда ни исповедовал. Сейчас, больной, я всего-навсего старый еврей, и не важно, какому Богу я молюсь.

   — Друг мой, — сказал Дюма, — я вижу, что ваш ум остёр, как никогда, и вы по-прежнему любите пошутить.

   — Шутить легко, — возразил Гейне. — И потом, видите этот нож, которым Матильда разрезает мне книги, и этот пузырёк с опиумным порошком, которым она присыпает мои язвы, чтобы я смог уснуть хотя бы на несколько минут. Либо нож, либо опиум в любую секунду принесли бы мне смерть, но пока жизнь для меня гораздо привлекательнее.

Мне пишет Карл Маркс, пытаясь обратить в коммунизм. Мне это учение не нравится, но когда я думаю, что в один прекрасный день оно сможет стать силой, которая раздавит немецких аристократов, преследовавших меня всю мою жизнь, то начинаю любить и Карла Маркса, и коммунизм.

Кстати, я не нуждаюсь в столь возвышенных мыслях, чтобы чувствовать себя счастливым; мне вполне довольно созерцать через окно красоты природы: например, пса, задирающего ногу у дерева. Правда, если я чихаю, боль почти разрывает меня на куски, а кашель дерёт мои лёгкие словно грабли; правда, во мне осталось ровно столько крови, чтобы я мог говорить, и мне придётся принести извинение червям за то, что мои останки предоставят им на обед одни кости. Но, пока я жив, я должен считать себя счастливцем.

   — Счастливцем?! — пролепетал Александр, мертвенно побледнев.

   — Ну да, я счастливец! — продолжал Гейне, подмигнув ему здоровым глазом. — Разве ещё кому-нибудь выпала удача авторитетно рассуждать о том, что представляет собой жизнь после смерти? Я — живое доказательство бессмертия: Элизей на матраце, а не на златой колеснице.

Александр на всю жизнь запомнил этот утренний визит к Гейне; он подтвердил его подозрение, что отец угадал, кто скрывался под железной маской; Дюма обдуманно не разоблачил сына, а использовал поединок для того, чтобы показать ему: жизнь надо любить при любых обстоятельствах, любовь к себе — основополагающая любовь, без которой нельзя ни любить Бога, ни исполнять его заповедь чтить отца и мать.

В течение тех двадцати лет, что ещё предстояло прожить Дюма, Александр неизменно изъявлял сыновью любовь, уважение и восхищение тем, кто дважды даровал, ему жизнь.

Однако теперь он старался как можно реже бывать в обществе отца.

И это легко понять: ведь Александр никак не мог гордиться своим поведением в отношении отца.

Эпилог

Ну вот, теперь, читатель, вы знаете наше объяснение картины Жерома «Дуэль после маскарада». Разумеется, на этом холсте сцена поединка изображена не совсем так, как мы о ней рассказали. Жерома не было во Франции во время дуэли Дюма с сыном: художник лишь решил воспользоваться идеей дуэли в маскарадных костюмах, и он, подобно многим людям, считал такой поединок одним из излюбленных рекламных трюков Дюма.

Дюма хотел купить эту картину, но, узнав, что её уже приобрёл герцог д’Омаль, ничуть не расстроился. Гнев его уже прошёл.

Было бы чудесно лично знать такого человека. Но если я и не знал Дюма, то имел удовольствие мысленно жить с ним вместе, денно и нощно, в течение многих лет.

И теперь, когда пришло время заканчивать книгу, у меня такое чувство, будто я приглашён на похороны близкого друга.

Ах, как неистово Дюма любил жизнь! Он хотел бы жить и наслаждаться жизнью бесконечно. В какой-то момент ему казалось, будто он открыл секрет вечной молодости. Веру Дюма в собственную выносливость поколебала смерть его друзей, которые один за другим уходили из жизни; смерть так часто наносила ему удары, что сумела разрушить и самого Дюма.

Первыми стали на редкость талантливые братья Жоанно, умершие совсем молодыми. За ними — Жерар де Перваль, кого зимним утром нашли повесившимся на фонаре. Потом — бывшая любовница Дюма Мари Дорваль, умиравшая в такой бедности, что со смертного одра писала ему: «Дюма, мой дорогой Дюма, во имя нашей прежней любви не дайте похоронить меня в общей могиле».

Сидя как обычно без денег, Дюма продал свой великолепный большой орден Низам, который лично повесил ему на шею турецкий султан, и купил Мари Дорваль место на кладбище.

Вместе с Виктором Гюго Дюма шёл за гробом Бальзака.

В соборе Парижской Богоматери Дюма в глубокой печали присутствовал при погребении своего доброго друга, герцога Орлеанского[126], сына короля Луи-Филиппа.

В прежние годы Дюма не мог появиться на улице или зайти в кафе, чтобы не слышать со всех сторон: «Смотрите, это же господин Дюма! Здравствуйте, господин Дюма!» Но с годами Париж, его обожаемый город, превратился для Дюма в кошмар. Париж утратил свою романтичность, когда барон Оссман снёс старые средневековые дома, проложив широкие современные проспекты. Жившие в новых доходных домах люди уже не узнавали Дюма; они перестали ценить его книги: романы «плаща и шпаги» казались им смешными.

Тем не менее Дюма, ненасытный к жизни, не сдавался. Его любовные авантюры и кулинарные увлечения становились всё более экстравагантными. Дюма не переставал колесить по Франции. Он посетил Англию и Россию; он присоединился к Гарибальди в его походе на Бурбонов, купив и снарядив корабль, навербовав и обмундировав солдат; Дюма даже издавал ежедневную газету на итальянском языке. Капитаном его небольшого военного корабля была особа женского пола, что само по себе очень необычно. Хорошенький, молоденький «адмирал» произвёл на свет дочь Дюма Микаэллу, крестным отцом которой стал Гарибальди.

К тому же он не переставал писать, и отдельные авторитеты утверждают, что его репортажи о походе гарибальдийцев заслуживают того, чтобы присвоить Дюма звание лучшего военного корреспондента в мире.

Но Дюма не только на похоронах встречался с сыном, который как драматург пользовался большой славой, женился и стал отцом семейства.

   — Как поживаешь, папа?

   — Я в добром здравии, мой мальчик. А ты?

   — Отлично, папа.

После этого они неловко, словно чужие, кому нечего сказать, пожимали друг другу руки; их разделяла тайна, которую каждый хранил до самой смерти.

Но всё-таки они по-прежнему любили друг друга. Когда наконец поставили «Даму с камелиями», Дюма приехал из Брюсселя на премьеру, и никто не аплодировал неистовее, чем он.

126

Герцог Орлеанский — здесь имеется в виду сын короля Луи-Филиппа, наследный принц Фердинанд, погибший в результате несчастного случая в 1642 г.