Страница 2 из 7
Затем в один прекрасный день в уголовной полиции раздавался телефонный звонок какой-нибудь знаменитости, актера или кинозвезды, которые, вернувшись из Голливуда, Лондона, Рима или Ниццы, находили свою квартиру ограбленной.
Мегрэ не нужно было дослушивать до конца Жалобы пострадавших. Он сразу спрашивал:
— Холодильник?
— Пуст.
Домашний бар был также пуст, кроме того, можно было быть уверенным, что на кровати спали и пользовались пижамой, халатом и домашними туфлями хозяина дома.
Это и было «подписью Каноника» — привычкой, появившейся с самого начала его «деятельности». Возможно, прежде он действительно голодал и нуждался в теплой постели. Убедившись, что квартира осталась пустой на несколько недель, что в ней нет слуг, что консьержке не поручили ее проветривать, он проникал в нее без отмычек, ибо ему были известны тайны всех замков.
Очутившись на месте, он не спешил складывать вещи, драгоценности, картины, безделушки, а располагался надолго, вернее на то время, которое было необходимо, чтобы прикончить все съестные припасы.
Случалось, что после его пребывания обнаруживали до тридцати пустых консервных банок, а также изрядное количество пустых бутылок. Он читал книги. Он спал. Он блаженствовал в ванной и при этом никогда не возбуждал подозрения соседей.
Затем он отправлялся к себе домой и снова возвращался к своим повседневным привычкам. По вечерам он посещал подозрительный бар на авеню де Терн, где играл в белот. Завсегдатаи бара относились к нему с уважением, хотя и несколько недоверчиво, потому что он всегда работал один и никогда не рассказывал о своих подвигах…
— Она вам позвонила или написала?
Он задал этот вопрос с той грустью, которая напомнила Мегрэ его собственное недавнее настроение.
— О чем ты спрашиваешь?
— Вы сами знаете, месье Мегрэ. Без нее вам бы меня не поймать. Ваш инспектор (он повернулся к Лапуэнту) караулил на лестнице еще до моего прихода, и я думаю, что его коллега стоял на улице. Не так ли?
— Да, так.
На самом деле Лапуэнт провел не одну, а две ночи на лестнице дома в Пасси, в котором находилась квартира некоего месье Элевара. Этот Элевар уехал в Лондон на две недели. В газетах сообщали о его отъезде в связи с договором, который он заключил на постановку фильма с участием знаменитой кинозвезды.
Каноник никогда не спешил «въезжать» в квартиру сразу же после отъезда хозяев. Он выжидал некоторое время, принимал меры предосторожности.
— Я ломаю себе голову, как это я сразу не заметил вашего инспектора… Теперь, конечно, неважно!.. Получил хороший урок… Так она вам позвонила?
Мегрэ отрицательно покачал головой.
— Значит, написала?
Мегрэ кивнул.
— Вы, наверное, не можете показать мне ее записку? Хотя она, конечно, изменила почерк?
Положим, она даже не потрудилась это сделать, но не стоит ему рассказывать.
— Я так и думал, что это случится в один прекрасный день, только не хотел верить… Она просто уличная девка, извините за выражение… И однако, я не обижаюсь на нее… Я был счастлив целых два года, правда…
Долгие годя ничего не было известно о его любовных связях. И вдруг на сорок первом году жизни он внезапно поселился с девицей по имени Жермен, которая была моложе его на двадцать лет и незадолго до их знакомства ежедневно прогуливалась по авеню Ваграм.
— Ты женился на ней? В мэрии?
— Даже в церкви. Она же из Бретани. Она, наверное, уже переехала, к Анри?
Он имел в виду молодого сутенера по прозвищу Анри — мой глазок.
— Нет, это он перебрался в твою квартиру. Каноник не возмущался, не клял судьбу, он обвинял в случившемся одного себя.
— Сколько я заработаю?
— От двух до пяти. Инспектор Лапуэнт допросил тебя?
— Да. Он записал все, что я ему рассказал.
Раздался телефонный звонок.
— Алло! Комиссар Мегрэ слушает.
Он слушал, нахмурив брови.
— Повторите фамилию, пожалуйста.
Он подвинул к себе блокнот и записал: «Ляшом».
— Набережная де-ля-Гар?.. В Иври? Хорошо… Врач уже прибыл?.. Констатировал смерть?..
Каноник сразу отодвинулся на второй план, и казалось, что он сам это почувствовал: он поднялся с места, не ожидая разрешения.
— Я полагаю, у вас есть другие дела…
Мегрэ обратился к Лапуэнту:
— Отведи его в камеру, а сам немедленно отправляйся спать!
Мегрэ открыл шкаф, чтобы взять пальто и шапку, но внезапно повернулся и протянул руку толстяку с розовыми щеками.
— Не наша вина, старик.
— Я знаю.
Мегрэ не надел шарфа. Проходя через комнату инспекторов, он позвал Жанвье, который только что пришел и был еще свободен.
— Пойдешь со мной.
— Хорошо, патрон.
— А ты, Люка, позвони в прокуратуру, На набережной де-ля-Гар, в Иври, убит человек выстрелом в сердце. Его фамилия — Ляшом. Кондитерская фабрика Ляшом…
Это имя напомнило ему детство, проведенное в деревне. В то время во всех полутемных деревенских лавчонках, где рядом с овощами продавались галоши и литки, всегда можно было найти обернутые в целлофан пачки печенья с этикеткой «Кондитерская фабрика Ляшом». Там было и сухое печенье «Ляшом», и вафли «Лящом», впрочем, и то и другое имело одинаковый картонный привкус.
С тех пор он никогда не слышал этого имени и не видел картинок, на которых был изображен мальчуган с чрезмерно красными щеками, с идиотской улыбкой, поглощающий вафли «Ляшом». И только изредка в какой-нибудь заброшенной деревне можно было еще встретить эту фамилию, написанную полустертыми буквами на старой кирпичной стене.
— Предупреди оперативный отдел.
— Хорошо, патрон.
Люка снял телефонную трубку. Мегрэ и Жанвье спускались по лестнице.
— Возьмем машину?
Утренняя меланхолия Мегрэ совершенно рассеялась в привычной атмосфере уголовной полиции. Будничные заботы заполнили его мысли, ему было некогда задумываться о своей жизни, решать личные вопросы.
Воскресенье — опасная вещь и даже вредная! В машине он закурил трубку, которая снова обрела привычный вкус, и спросил Жанвье:
— Ты слышал о бисквитах «Ляшом»?
— Нет, патрон.
— Ясно. Ты слишком молод!
А может быть, их просто никогда не продавали в Париже? Существует множество изделий, которые производят специально для провинции. А бывает, что вещи, совсем вышедшие из моды, продолжают изготовлять для определенной клиентуры. Он вспомнил о знаменитых во времена его молодости аперитивах, нынче их можно найти только в заброшенных трактирах, стоящих далеко от больших дорог.