Страница 2 из 112
Лу Болдт почувствовал вонь пожара еще до того, как увидел его. Призрак пожара, подобно вывалившимся внутренностям, накрыл собой большую часть Уоллингфорда, осев легкой туманной дымкой на озеро Лейк-Юнион. От него совсем не пахло смертью, скорее, сырым древесным углем. Но если Болдта, сержанта отделения преступлений против личности, вызывали на пожар, это значило, что погибли один или несколько человек, и начальник пятой команды уже сообщил о подозрительных причинах. Кто-то поджег здание. И кто-то еще погиб.
Каждый год в Сиэтле случалось много пожаров. Впрочем, по общенациональным меркам, немногие из них влекли за собой гибель людей, но когда это происходило, то всегда — всегда, повторил он про себя — погибал кто-то из пожарных. Последним по счету самым страшным пожаром был пожар в Пенге: при его тушении погибли четверо пожарных. И хотя с тех пор прошло четыре года, воспоминания о нем были еще свежи в памяти жителей города. Болдт работал над этим делом. И еще одного такого же ему не хотелось.
Когда ему позвонили, он был не на дежурстве. Строго говоря, расследованием должен был заниматься другой детектив, а не он. Но как-то так получилось, что сейчас он, Лу Болдт — слегка полноватый мужчина с седеющими висками, немного волнуясь, гнал потрепанный служебный «шевроле» — «шеви», по адресу, нацарапанному им на листке бумаги, вырванном из блокнота, который ему подарили на Рождество. Он был очень обязательным, с чрезмерно развитым чувством долга, вот так. Болдту, как «заслуженному ветерану» убойного отдела — эвфемизм, означающий, что он уже староват для такой работы, — чаще других доставались грязные и запутанные дела. При его работе успех одновременно являлся и наказанием.
Он много раз размышлял о том, что лейтенант Фил Шосвиц поручал ему самые сложные дела, чтобы убедить его подать заявление и добиться должности лейтенанта. Но Болдту нелегко было расстаться со своим положением. Бумажной работе он предпочитал работу с людьми.
Сцены пожарищ внушали ему страх даже на расстоянии. Дело было не в полицейских мигалках — к ним он давно привык. И не в переплетении шлангов, или в мокром, блестящем тротуаре и сверхъестественном виде пожарных, в их рабочих костюмах, шлемах и масках. Во всем виноват был сырой, мускусный запах — запах сгоревших отбросов, сопровождающий любой пожар, и живое воображение Болдта слишком реалистически рисовало ему картину: запертая комната, пожираемая языками пламени, и он, пожарный, стоит в самой ее середине, угодив в огненную ловушку, отчаянно орудуя пожарным шлангом; вот проседает горящий потолок, под ногами проваливается пол, обрушивается стена. Смерть в огне была худшим, что он мог себе представить.
Командир дивизиона Уитт, одетый в блестящий противопожарный костюм, встретил Болдта у одной из пожарных машин, экипаж которой убирал уже ненужное оборудование. Лицо Уитта побагровело, а в глазах полопались кровеносные сосуды. Он напоминал Болдту ирландского пьяницу, вроде тех, кого можно встретить чуть не в каждом баре Бостона. Они крепко пожали друг другу руки.
— Начальник пятой там, — сказал Уитт, показав на то, что осталось от дома, то есть практически ничего.
Сегодня, погожим сентябрьским днем, было достаточно тепло, не говоря уже о жаре, которую все еще источало пожарище. На Болдте были ветровка цвета хаки, хлопчатобумажный свитер и брюки защитного цвета. Он держал руки в карманах, но не для того, чтобы согреться. В его позе чувствовались напряжение и скованность; на шее у него выступили жилы, а на скулах играли желваки.
— Он вызвал сюда нас, спецов по поджогам, — сообщил ему Болдт. — Должно быть, упомянул и тело, потому что они позвонили мне.
— Пока что тела не нашли, — объяснил Уитт. — Хотя сосед говорит, что он видел ее дома за пару минут до вспышки. — Он повторил: — Вспышки, а не взрыва, — словно это должно было что-то объяснить сержанту. Болдт ощутил, как у него желудок подступил к горлу. Ему предстояло многое узнать, и все на бегу.
— Дело твоего отдела, — честно сказал Болдт. — Или начальника пятой. Меня волнует только тело.
— Если мы вообще найдем его.
— А мы? — Болдту приходилось кричать, чтобы быть услышанным в лязге механизмов, треске радиостанций и перекликающихся пожарных, все еще остававшихся на месте происшествия. — Найдем его? — закончил он.
Уитт ответил уклончиво:
— Судебно-медицинский эксперт едет сюда.
Доктор Рональд Диксон, один из ближайших друзей Болдта и одновременно горячий поклонник джаза, был главным судебно-медицинским экспертом графства Кинг-каунти. Про себя Болдт обрадовался его участию.
— Что это значит? Тело есть или нет?
— Сержант, здесь было жарко, очень жарко. То, что тут началось и чем закончилось, — это «две большие разницы», понимаешь? Два разных зверя. — Уитту тоже приходилось кричать, чтобы его услышали. — Если эта женщина там, то от нее немного осталось. Вот что я хочу сказать. Жарко, — зловеще повторил он. — Я не видел ничего подобного. И больше не хочу видеть никогда, понятно? Это было настоящее светопреставление, вот что я тебе скажу.
— Нас вызвал начальник пятой? — спросил Болдт, чтобы убедиться, что причина пожара была признана подозрительной. Глаза Уитта оглядывали пожарище. Кажется, он что-то не договаривал, и это беспокоило Болдта.
— Наверное, — ответил командир. — Иначе почему бы ты здесь оказался? Я прав? — Он добавил: — Послушай, сержант, мы складываем мокрый хлам на красные тряпки. Остальным занимается начальник пятой.
— Тебя что-то беспокоит? — прямо спросил Болдт.
— Оно вспыхнуло, не взорвалось — если верить свидетелю. И огонь был по-настоящему жаркий. Похожее наблюдалось только в Блэкстоке или в Пенге. Обычно нам требуется от четырех до шести минут, чтобы приехать на вызов. Сюда мы прибыли через шесть, ну, может, через восемь минут. Не худшее, но и не лучшее наше время. Но дом развалился задолго до нашего приезда. Буквально раскололся, вот что я хочу сказать. Лопнул от жара, прямо по центру; интересный пожар, доложу я тебе. Обратись в Управление воздушным движением, сержант. Честно советую тебе. Я бы сказал, в первые тридцать секунд столб пламени достигал в высоту шести сотен, может, тысячи футов. Примерно так. Что-то очень большое. Большое и вонючее. Ты в этом деле столько же, сколько и я, и такое дерьмо пугает меня до смерти, вот и все. Пугает до смерти. — Он отошел прочь, а Болдт остался стоять и смотреть на струящуюся под ногами воду, чувствуя во рту привкус древесного угля.
Именно этот привкус и служил подтверждением. Этот привкус сохранится еще два или три дня — он знал это в тот момент, когда ощутил его на языке. Самый гнусный привкус, который только может ощущать человек.
Труп. В этом не было сомнения.
Глава третья
— Убирайся отсюда. Ступай наверх, посмотри телевизор или займись еще чем-нибудь.
Бен еще не видел мужчину именно с этой девушкой, но она не слишком отличалась от остальных — официантка или, может, девчонка из бара: большие сиськи и тесные джинсы — да, не слишком отличалась.
Мужчина, который называл себя отцом Бена, но на самом деле им не являлся, подошел ближе.
— Ты слушаешь меня, малыш? — Определенно, бар. От него пахло сигаретами и пивом. Он моргнул пару раз остекленевшими глазами, не в силах сфокусировать их. Наверняка и травка, подумал Бен. Мужчина часто курил марихуану. По выходным, примерно около полудня, он выкуривал первый косячок с утренним кофе.
Мужчину звали Джек Сантори, и у Бена была такая же фамилия, впрочем, не от рождения. Он ненавидел мужчину, хотя «ненависть» было слишком мягким словом.
— Ты велел мне прибраться в кухне, — запротестовал Бен, напомнив Джеку об отданном ранее распоряжении. Он чувствовал себя смущенным и рассерженным. Уставшим до смерти. Как он хотел, чтобы ему было восемнадцать, а не двенадцать; ему хотелось встать, выйти в двери и больше не возвращаться — как поступила когда-то его мать. Иногда он просто страшно скучал по ней. — Я постирал простыни, — сказал мальчик, надеясь заслужить благодарность. Ему было сказано постирать простыни до того, как прибираться в кухне, и именно так он и сделал, так что, может, теперь этот гад позволит ему побездельничать.