Страница 87 из 207
«Как она возмужала, — подумал он. — Давно ли была девчонкой?.. За нее, бывало, беспокоилась Нина: «Как она будет там, в институте?.. Долго ли до беды!..»
Вера рассказывала о своем полке, о друзьях и подругах, о благородном поступке Кости, о том, как они со своих У-2 бомбили колонну фашистов.
— Бомбили дорогу Локотня — Звенигород? — удивленно переспросил отец.
— Да. А погода была, папа, отвратительная, нелетная. Ну мы их и расчихвостили! Вот так — вдоль дороги да прямо по танкам!.. — Для наглядности она жестами помогала своим объяснениям, как самый заправский летчик. Показывала, как она развернулась, как сбрасывала бомбы, как петляла, когда ее ранили. Яков Иванович приподнялся и крепко поцеловал дочь.
— Спасибо, Верушка! Большое тебе и вашим летчикам спасибо!.. Если бы ты это рассказала нашим бойцам, они бы тебя на руках несли до самой Москвы!..
Вера широко раскрыла глаза.
— Папа! Значит, это ваша дивизия там была?..
— Да, дорогая, наша. Мы тогда еле-еле держались. Ты, Вера, себе даже не представляешь, как поднялось настроение у бойцов, когда вы появились над полем в ливень, в тот момент мы уже отчаялись, что нас смогут поддержать с воздуха!..
Вошедший в этот момент Куликов увидел девушку, прижавшуюся к комдиву, смутился и хотел было уйти.
— Знакомься, Иван Захарович, моя дочь. Летчица, — сказал Яков Иванович.
— Очень рад! — Куликов подал Вере руку. — Может, товарищ полковник, поездку отложите на завтра?
— Что ты, что ты, Иван Захарович! Это невозможно!.. Сейчас поедем. А дочка меня подождет. — Яков Иванович виновато посмотрел на Веру. — Позавтракает пока, отдохнет...
— Поезжай и скорей возвращайся! — Вера обняла отца. — Я буду у тебя до завтра...
— Вот и хорошо. — Пропустив Куликова вперед, Яков Иванович вышел из землянки. Вера из-за двери услышала голос отца, отдававшего распоряжения Никитушкину:
— Дочь здесь одна остается, так ты там — чайку и позавтракать. В общем, позаботься!..
— Будьте спокойны, товарищ полковник, — сказал Никитушкин. — Обижаться на нас не станет!..
Потом до Веры донесся женский голос, который показался очень знакомым.
— У меня к вам неотложный разговор, товарищ полковник, — говорила эта женщина. — Во-первых, предлагаю снова организовать женскую снайперскую команду. А то за последнее время почти всех снайперов выбили...
— Простите, Ирина Сергеевна, я должен сейчас ехать. Часа через три вернусь, тогда обо всем поговорим... А пока заходите в землянку. Там дочь, Верушка, сегодня прилетела...
Вера уже стояла на пороге землянки.
— Здравствуйте, Ирина Сергеевна! — крикнула она. — Я вас по голосу узнала!.. Папа мне писал, что вы тоже здесь.
Валентинова обняла Веру, и они крепко расцеловались.
— Смотри, какая большая стала! Молодец, Верунчик! — Ирина Сергеевна назвала Веру так, как звала ее дома.
Они обнявшись вошли в землянку. За ними, придержав ногой дверь, шагнул Никитушкин, неся в руках деревянный поднос, заставленный тарелками.
Вера хотела помочь ему, но Никитушкин отстранил ее:
— Что вы! Что вы! Вы ведь гостья!
За столом Ирина Сергеевна рассказала Вере о своем горе:
— Единственная у меня цель — найти ребят. Я живу сейчас только ради них... И даже в мыслях не допускаю, что они погибли... Работаю очень много. Иначе бы меня тоска загрызла...
— Смотрю я на вас, Ирина Сергеевна, — сказала Вера, — и мне представляется мама. — Вера взяла письмо и развернула его. — Работает на заводе. Ударница! На доске Почета вывесили ее фотографию... Я маму не узнаю...
— Ты просто не знала свою маму...
— Может быть... Но теперь я ее хорошо понимаю... У нее есть потребность приносить пользу. Так и должно быть у всякого, кто считает себя настоящим человеком. Ужасно, что есть еще люди, которые этого не понимают. Вот мама пишет, что с нею туда приехала из Белоруссии молодая, здоровая женщина, какая-то Карпова Галина Степановна. Она думает только о том, чтобы сберечь свою красоту, и из-за этого не хочет работать...
— Карпова? Из Белоруссии, говоришь? — перебила ее Валентинова и спросила с тревогой: — А ты ее знаешь?
— Нет, не знаю.
— Прочитай мне, что о ней написано.
Вера передала Ирине Сергеевне письмо, и она сама прочитала все, что говорилось о Карповой. «Что это: совпадение фамилий или она действительно его жена? — подумала Валентинова. — Может быть, именно поэтому он говорит о себе: «Семейный, но одинок...» Такой мужественный человек, а жена — пустышка...»
— Ну и бог с ними, с такими женщинами, — сказала Ирина Сергеевна. — Мы должны гордиться, что на них не похожи! Мы не сумели сохранить своей внешности, но зато в войну стали душевно богаче...
— Что, что вы, Ирина Сергеевна? — спросила Вера, почувствовав что-то необычное в ее голосе.
— Ничего, дорогая... Это я, Верунчик, просто так...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Дверь землянки открылась. Ворвавшийся ветер сбросил со стола листы бумаги и разметал их по полу. Вера собрала бумаги, положила на место. «Наградной лист», — прочла она на одном листе, и ее взгляд невольно остановился на имени того, кто стоял первым в списке. К ордену Красного Знамени представлялся Кочетов Николай Остапович. В углу листа была приколота записка, подписанная Хватовым: «Яков Иванович, листы просмотрел, — говорилось в записке. — Все достойны награждения. Следовало бы представить нижеуказанных товарищей к офицерскому званию. Они этого заслуживают». И в этом списке первой тоже стояла фамилия Кочетова.
Взяв несколько наградных листов, Вера села на кровать и, опершись локтем на подушку, стала читать реляции. Она читала их с интересом и восхищалась подвигами этих людей. Все они казались ей необыкновенно храбрыми и бесстрашными.
Невольно ей представился образ Павла Корчагина, мчавшегося на коне в самое пекло сражения... Он скрылся в дыму, и сразу же там загрохотали снаряды.
Задремавшая было Вера в испуге открыла глаза. В комнате было уже темно.
— Вера, ты здесь? — услышала она голос отца. И стены землянки заколыхались от колеблющегося света зажженной им спички. — Поспала?.. Вот и хорошо. Теперь весь вечер проведем вместе. Сейчас обедать будем... — Он подошел к столу и зажег керосиновую лампу.
В землянку с тарелками в руках вошел Никитушкин.
— А я нарочно вас не будил, — сказал он. — Уж очень крепко спали.
Яков Иванович вымыл руки и сел за стол против Веры.
— Я тебя сразу не спросил: что же ты думаешь теперь делать? Опять летать?
— Нет, — сказала Вера и оперлась руками на спинку стула. — Летать, папа, я теперь не могу... Но хочу так же, как и все, защищать Родину...
— Может быть, тебе вернуться в институт? — спросил Яков Иванович. Он говорил спокойно, а у самого все перевернулось в душе — бедная девочка, война уже покалечила ее... Как бы хотелось ему вновь увидеть ее маленькой, взять на руки, успокоить, уберечь...
— Нет, в тыл я не хочу. Понимаешь, папа, как бы тебе сказать... Не могу я жить на свете, если не буду защищать свою страну... Я знаю, ты, как отец, хотел бы мне сказать: «Не смей больше воевать, дочка». Ты так и говоришь, но только более осторожно, хочешь уговорить меня вернуться в институт... Но я уже не та Верушка, что была там, в Белоруссии, даже не та, что была в Москве...
— Какая же ты теперь? — спросил Яков Иванович, приглядываясь к дочери и не узнавая ее.
— Теперь я такая же, как и ты, — фронтовичка! И пока хоть один фашистский солдат будет на нашей земле, я с фронта не уйду!
— Но ведь ты сказала, что летать не можешь. Значит, ты в военной службе ограничена... А другой военно-тыловой специальности у тебя нет...
— Нет, — кивнула головой Вера.
— Что же ты теперь, дочка, задумала?
— Знаешь, папа, достаточно побыть в госпитале и послушать раненых, — уклонилась Вера от прямого ответа, — чтобы прийти к такому решению... И ты, папа, меня не уговаривай!..