Страница 41 из 207
— Александр Никифорович, не узнаешь разве? — неожиданно услышал он знакомый голос.
Польщиков выскочил из машины и бросился навстречу Железнову.
— И вправду не узнал, товарищ полковник. Как похудели!.. До чего же я по вас соскучился!.. — И против обыкновения, не дожидаясь, пока Железнов протянет ему руку, он сам стал трясти ее, да так сильно, что Яков Иванович невольно поморщился от боли.
— Что вы делаете? Что делаете? — закричала, подбежав к ним, Маруся. — Разве так можно?.. Вот и пусти вас одних! — Она укоризненно посмотрела на Железнова и очень сурово на шофера.
— Да я же не знал!.. — испуганно вскрикнул Польщиков. Он осторожно провел ладонью по шершавому рукаву пальто. — Не повредил, товарищ полковник?
— Ничего, все в порядке! — улыбнулся Якоз Иванович.
«Эмка» покатила по военной Москве. Обезлюдевшие дома холодно поблескивали стеклами, в которых отражалось серое небо. Ощетинились баррикадами дворы и улицы. По проспектам и шоссе двигались к фронту длинные колонны людей в шинелях, беспрерывным потоком шли грузовики.
На улице Горького «эмка» остановилась: в сторону Химок ускоренным маршем шагала стрелковая дивизия.
Вырвавшись наконец на Садовое кольцо, машина покатила мимо задравших дуло зениток, но на перекрестке ее опять задержала колонна пехоты, шагающей в сторону зоопарка. По нечеткому ее строю, по тому, что среди бойцов много насчитывалось немолодых уже людей, было видно, что эта дивизия переформирована из ополченцев. Во главе колонны ехал на коне старый, но еще бравый командир.
Якову Ивановичу эти люди казались знакомыми, словно он с ними уже не раз встречался: вот марширует командир, суровый бородач лет пятидесяти; другой командир, немного помоложе, в очках, своим видом напоминает ученого; третий совсем еще молод, он браво размахивает руками, изо всех сил старается походить на бывалого вояку; четвертый, пожилой мужчина с прямыми усами и рубцом через всю щеку, наверно, уже побывал в боях — он держится по-строевому.
Вместе с колонной по обеим сторонам ее шли вереницы женщин и детей. Они провожали своих близких туда, где грохотала канонада и по ночам высоко в небе поднималось зарево.
И Яков Иванович вдруг понял, почему все это кажется ему таким знакомым. Ему вспомнился Петроград девятнадцатого года. Вот так же шли тогда рабочие полки Петросовета на защиту своего города.
Польщиков заметил небольшой интервал в рядах шагавшей колонны и хотел было проскочить, но Яков Иванович остановил его:
— Не надо! Ведь они на фронт идут. Сворачивай направо, а там поедем переулками.
Трясясь по булыжной мостовой, они ехали узкими и кривыми улочками Красной Пресни. Вдруг вдалеке затараторили зенитки. И сразу совсем близко, почти над самым ухом, ахнуло крупнокалиберное орудие, за ним другое, третье. Артиллерия ПВО заговорила так громко, что в «эмке» зазвенели последние уцелевшие стекла.
— Товарищ шофер, остановите машину! Переждем, — заволновалась Маруся.
Только Польщиков хотел завернуть в переулок, как путь машине загородил мужчина в сером пальто. Польщиков со злостью рванул ручной тормоз, машина несколько раз вздрогнула и остановилась.
— Что случилось, гражданин? — высунувшись из машины, спросил Польщиков.
— Товарищи, помогите! — дрожащим голосом взмолился незнакомец.
Воспользовавшись остановкой, Маруся заставила Железнова и Хватова выйти из машины и, схватив их за руки, потащила за собой в распахнутый подъезд. Вслед за ними пошел и Польщиков.
Незнакомец не отставал, ни на минуту не умолкая и быстро размахивая руками.
— Понимаете, позавчера мне сообщили, что мое учреждение должно эвакуироваться, — говорил он. — Так вот я эвакуируюсь самостоятельно. И видите, какое несчастье: не успел из города выехать — уже второй прокол, а клея нет. Мне бы немножко клейку на дорогу.
— Удираете? — спросила Маруся. Но незнакомец не удостоил ее ответа. Он подобострастно заглядывал Польщикову в глаза.
— У вас, гражданин, наверно, перегруз. Смотрите, вон как рессоры сели, да и колеса тоже, — сказал Польщиков. — Вам клей не поможет. Резина старая, слабая, а вы на большой скорости.
Яков Иванович посмотрел на новенькую черную лакированную «эмку». Ей действительно было тяжело: крыша, казалось, гнулась под громадными узлами, поверх которых, словно феска на голове, сидела красная картонка; машина осела от непомерной загрузки; крышка багажника была задрана и прикреплена проволокой к окнам; из багажника торчали концы досок, на которых, видимо, примостились самые ценные пожитки — ящики и чемоданы. Железнов перевел взгляд на обладателя «эмки», всмотрелся в его бесцветное лицо, вытянутый нос и подумал, что этот-то давно уже унюхал для своей персоны теплое местечко в тылу, подальше от фронта.
— Наверно, сами-то начальник? — словно угадав мысли Якова Ивановича, спросил Польщиков.
— Я — директор, — ответил обладатель новенькой «эмки».
— Кто же ваше учреждение эвакуирует?
— Как кто? Мой заместитель... Комиссия.
— А заместитель, может, тоже учреждение бросил, погрузился в машину и кроет в тыл, — присвистнул Польщиков.
— Этого не может быть!.. Он порядочный, партийный человек. — Незнакомец подошел в Польщикову поближе. — Молодой человек, выручите меня из беды, дайте клейку...
— Не дам! — отрубил Польщиков.
— Помилуйте, товарищи! Это, по меньшей мере, бессердечно. Неужели в такую тяжелую минуту вы не можете помочь?
— Клея мне не жаль, но вам дать его не хочу! — Глаза Польщикова вспыхнули гневом. — Ты, шкурник, за свое барахло трясешься, бросил свое учреждение, своих людей и, как паникер, драпаешь подальше от войны. Ишь как машину нагрузил, кулацкая твоя душа!
— Вы, гражданин, потише! — попятился к тротуару «директор». — Пользуетесь тем, что сейчас война, и начальника из себя корчите! Распоясались!..
— Дайте ему клею! — крикнул Яков Иванович Польщикову, еле сдерживая негодование.
Польщиков удивленно пожал плечами, вытащил из бокового ящичка тюбик и отдал бушующему «директору».
— Зря клей ему дали, товарищ полковник, — недовольным тоном сказал он.
— Надо было дать! — ответил Яков Иванович. — Пусть убирается отсюда поскорей. Без таких, как он, Москва чище будет.
Выехали на широкое Можайское шоссе. По правой стороне, вдоль недостроенных домов, шагала пехота — еще одна колонна ополченцев. Обогнав ее, Польщиков помчал машину по широкой магистрали.
Все узенькие боковые улочки, как и ворота домов, были забаррикадированы.
Шоссе в нескольких местах было перегорожено толстыми, выложенными из камня стенами. Словно штыки, направленные в сторону врага, торчали из этих стен куски железных прутьев, рельсов, водопроводных труб. Впереди было несколько рядов противотанковых рогаток, сделанных из массивных тавровых балок.
«Неужели здесь будет бой?.. Неужели гитлеровцы прорвутся?..» — подумал Яков Иванович.
На горизонте, там, где находилось Дорохово, темно-серой стеной поднимался дым пожарищ. Туда на бешеной скорости мчались грузовики с бойцами, пушки, «катюши»...
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
В палату постучали. Дверь приоткрылась, и показались две детские головки — беленькая и чернявенькая. Обе девочки были курносые, с большими алыми бантами в волосах.
Они, робея, подошли к Железнову, и чернявенькая, которая была побойче, вложила в его руки сверток, перевязанный красной лентой, с подсунутым под ленту письмом.
Пока Яков Иванович раскрывал конверт, дезочки отдали такой же пакет Хватову. Потом чернявенькая, глотая слова и запинаясь, заговорила:
— Дорогие товарищи! Моя мама, и мама Любаши, и еще мой папа, и мы с Любашей поздравляем вас с праздником Октябрьской революции. Вот вам от нас на память. — Она взглянула на подругу и спросила ее: — А еще что?.. — Потом спохватилась и добавила: — А, вспомнила! Папа сказал: «Пожмите им руки и передайте, что я на заводе тоже помогаю Красной Армии».