Страница 38 из 207
— Раз надыть, так надыть.
— Идем, Степанида! Бог за воинство гневаться не будет!
— Дело спешное — картошка. Только вот как погода-то?
— Радио предвещало вёдро, — ответил Крутовских, упорно глядя на Пелагею Гавриловну. Он знал, что, если она согласится, за ней пойдут остальные.
А Пелагея Гавриловна раздумывала: она за всю свою жизнь и одной обедни не пропустила и боялась, как бы бог не покарал за этот грех ее сыновей.
— Мамынька, не гневайся на меня. Что я тебе скажу... — заговорила вдруг Стеша.
— Знаю я, что ты, комсомол, скажешь, — ответила Пелагея Гавриловна.
— Ведь ты тоже хочешь, чтобы картошка была убрана... Ты же знаешь, если мы выйдем семьей, то завтра все поле за Заячьим Перелогом уберем... Идемте, мамынька!
— Вот что, Петр Петрович, — сказала наконец Пелагея Гавриловна. — Разреши мне одной, на духу, подумать. Утром, как к заутрене идти, и скажу.
Почти всю ночь Пелагея Гавриловна простояла на коленях перед образами.
— Будя тебе бубнить-то, ложись спать! — ворчал с печи Назар.
Но Пелагея Гавриловна выстояла долгие часы перед образами, тускло освещенными мерцающей лампадой, прочитала все молитвы за заутреню и обедню, помянула с молитвой о здравии ушедших на войну сыновей и зятьев. А утром со всей семьей пошла в поле.
Поле пестрело разноцветными платками и ушастыми шапками. Женщины согнувшись шли за сохами (здесь сохи сохранились только для пропашки и копки картофеля) и собирали клубни; старики в стороне копали ямы, ребята свозили картошку к этим ямам. Барсучий Угол, где они работали, находился далеко от деревни, почти у самого леса.
За сохой, которую направляла Стеша, собирали картофель Пелагея Гавриловна, Железнова и Карпова.
— Надыть, милая, картошку-то всю собирать, — ворчала на Галину Степановну Пелагея Гавриловна, — и большую, и маленькую, не то, пожалуй, половина ее в земле останется.
Издалека чуть слышно донесся благовест. Русских выпрямилась, глубоко вздохнула, перекрестилась. Потом, взяв наполненную корзинку, пошла к телеге, куда ссыпали собранную картошку.
Карпова обрадовалась, что хоть ненадолго освободилась от ее попреков. Разминая спину, потянулась:
— Ох, Нина Николаевна, как я устала! Ведь никогда такой работы не делала.
— Нужды не было, потому и не делала, — не столько осуждая, сколько сочувствуя, отозвалась Железнова.
— Кажется, еще немного поработаю — и упаду.
— А ты рукой в колено упрись, все полегче будет, — советовала Нина Николаевна. — Вот смотри, как я. У меня раньше тоже с непривычки спина болела, а теперь ничего. Уходить нам с поля, Галина Степановна, никак нельзя: засмеют, а то и еще хуже — осудят.
Карпова взяла корзину с картофелем и тоже пошла ссыпать его в телегу. У телеги стоял Юра, с видом заправского кучера держа в руках вожжи. Тут к ней подскочил счетовод — «этакий фартовый городской перец», как определил его Крутовских, — принял из ее рук корзину, одним махом высыпал картошку в телегу и так же проворно вернул корзину Галине Степановне.
— Да-с, товарищ Карпова! — многозначительно сказал он. — Для вас эта работа — убийство. Ваши ручки сотворены для фортепьяно или какой-нибудь там другой музыки.
Карпову возмутил его развязный тон, и она повернулась к счетоводу спиной.
— Не волнуйтесь, мадам! Мы ведь можем вам облегчить положение!
В это время Пелагея Гавриловна прошла назад по борозде Карповой, собирая оставленную ею в земле картошку.
— Ну и раззява эта Галина Степановна! — показала она Нине Николаевне на борозду, где отовсюду желтыми глазками выглядывали картофелины. — Сколько добра опять позади себя оставила!
— Да она к этому труду непривычна, — вступилась та за Карпову.
— А по моему разумению, просто непутевая. Не буду греха таить: не люблю таких людей!
— Она женщина хорошая, но жила все время при родителях. Вот ничего и не умеет. Есть же у нас в городе такие люди.
— Ей нужно в учителя, Николаевна, злую нужду! Вот нужда-то ее и выучит!..
Тусклое осеннее солнце проглядывало сквозь сизую дымку неба. Женщины шли к лесу и садились там полдничать. Окончив борозду, Нина Николаевна стряхнула с рук землю, сгоряча сняла жакет и накинула на плечи, но сразу почувствовала озноб от холодного ветерка и снова надела жакет в рукава.
Между стволами сосен показались фигуры одетых по-городскому людей.
— Вы что это, в нашем лесу строиться собираетесь аль дорогу прокладывать думаете? — спросил, подойдя к ним, Крутовских. В руках одного из мужчин он увидел полосатую рейку.
— Думаем вашими соседями стать, — ответил человек в кожаной фуражке, видимо, старший в этой группе.
— Соседями? — забеспокоился Крутовских. Он боялся, как бы кто-нибудь не посягнул на поля колхоза. — Лес рубить, что ль, будете?
— Нет, лес не тронем. Строиться будем, — затягиваясь самосадом, предложенным ему председателем колхоза, ответил старший.
— А где?
— Да здесь где-нибудь в округе поищем.
— Для нового строительства, по-моему, самое подходящее место будет — Бобровые Выселки, — сказал Крутовских, стараясь направить строителей куда-нибудь подальше от колхоза. — Там еще до той войны вон с такими планами, как у вас, ходили.
Женщины, понимая председателя, заговорили разом, нахваливая гостям Бобровые Выселки.
— Чего вы, дорогие, нас туда гоните? — усмехнулся щупленький человек в кепке и полупальто. — Мы ваши поля занимать не собираемся. — Стараясь отвлечь колхозников, он протянул председателю пачку газет. — Вот почитайте газеты. Небось давно не получали.
Карпова взяла часть газет и, просматривая одну за другой, искала самый поздний номер. Женщины окружили ее, они хотели, чтобы она прочитала им, что нового на фронте.
— «После многодневных боев наши войска оставили город Кременчуг...» — начала читать Карпова.
Пелагея Гавриловна перекрестилась и прошептала:
— Матушка, пресвятая богородица, разве на Руси сил нет одолеть проклятого супостата?
После того, как были прочитаны все сообщения с фронта, колхозники вернулись в поле, и газетами завладел Юра.
Он поудобнее уселся на передок телеги и, читая о подвигах воинов, представлял себя в самой гуще боя. Он даже не заметил, как позади него на телеге выросла гора насыпанной туда картошки.
Вдруг Юра сорвался с телеги и закричал на все поле:
— Мама! Мама! — Он понесся к Нине Николаевне, размахивая газетой.
Все работающие на поле обернулись. Испугавшись его крика, Нина Николаевна побежала навстречу сыну.
— Мама!.. Читай!.. Папа!.. Папа жив! Его орденом наградили!.. — тыча растопыренной пятерней в газету, кричал Юра.
Нина Николаевна почувствовала, что ноги у нее как-то сразу ослабли.
— Где, Юрочка? Где, сынок?.. — твердила она, ища глазами родное имя. Из-за навернувшихся на глаза слез она не различала текста.
— Да вот, смотри же... Орденом Ленина!..
Наконец Нина Николаевна догадалась вытереть глаза и прочитала: «...полковника Железнова Якова Ивановича...» Все вокруг перед ней потемнело, и она опустилась на вспаханную землю...
После работы первым прибежал домой Юра. Бабушка встретила его в дверях, он крепко обнял ее:
— Бабушка, папа жив!.. Его орденом Ленина наградили!
Аграфена Игнатьевна схватилась за сердце, села на лавку и, перекрестившись на образа, зашептала:
— Жив? Яша жив?.. Дай господи боже ему сил и здоровья...
— Бабушка! Зачем же ты плачешь?.. Ведь его орденом наградили, понимаешь?!
В это время в избу вбежала Нина Николаевна. Она бросилась к матери, обняла ее и тоже зарыдала.
Аграфена Игнатьевна приподняла голову дочери, и с минуту они молча смотрели друг другу в глаза.
— Живой он! — сказала наконец Аграфена Игнатьевна. — Живой!.. А раны бывают легкие — в руку или в ногу.
— Ох, если бы так! — плача проговорила Нина Николаевна.
Только теперь Юра понял, какие мысли тревожат мать и бабушку.
— А вы думаете, что папа... что папа... — сказал он и вдруг уткнулся лицом в кофту матери.