Страница 114 из 207
«Дорогие соотечественники! — писала она печатными буквами. — Не верьте фашистской брехне. Воронеж и Лиски наши. Наши подводники вчера потопили в Баренцевом море самый лучший немецкий линкор «Тирпиц». Да здравствует Советская Родина! Смерть немецким оккупантам!
Народные мстители. 9 июля 1942 года».
— Ты что? С ума сошла? Сейчас же спать ложись! — Аня выхватила листок из рук Веры и тут же сожгла его на загнетке, а Веру толкнула к кровати. — Не твое это дело.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Устинья вернулась, когда девушки уже завтракали. Опустив мешок с покупками на скамью около шкафчика, она спросила как бы между прочим:
— Вы уже снедаете?.. А что едите? — Лицо ее было веселым, а глаза так и искрились радостью. Подсев к столу и взяв из чугунка картофелину, Устинья зашептала: — Девчата мои дорогие, сегодня у фрицев страшный переполох. Народные мстители понаклеили везде листовки. В них говорится, что наши потопили какой-то большой фашистский корабль. Говорят, что куда-то пропал вновь испеченный староста... Меня, когда возвращалась, схватили, все из мешка вытряхнули. Один солдатишка, дрянной такой, плюгавенький, во время обыска вытащил у меня деньги и хотел было присвоить. Так обер-фельдфебель Кнезе как гаркнет. Он испугался и сунул мне деньги назад. А на базаре жуть, страсть: полицаи шуруют, бабы кричат, главный полицай свистит...
В избу вошла соседка Федориха. У порога перекрестилась, сказала: «Хлеб да соль» — и села на лавку.
— Устинья, девки, что на поселке творится!..
Все сделали вид, что ничего не знают. И соседка повторила все то, о чем только что говорила Устинья.
— Партизаны перехватили машины у Крутого Лога, — передохнув, продолжала она. — Перебили всю охрану и наших освободили...
— А Егора Егоровича? — спросила Устинья.
— Говорят, и его освободили, — ответила соседка. — Накось, дело-то какое — староста и коммунист. А мы-то ему какую только напасть не сулили. Ну, кто б мог подумать?.. — Федориха всплеснула руками. Высказав все, что знала, ушла. Вслед за ней пришла Лида.
— Осипа сейчас повели в комендатуру, — сообщила она. — Один, какой-то гражданский, нес фуражку Семена...
Вера мигнула, чтобы она не проболталась, и пригласила завтракать. Лида села за стол.
Вдруг дверь распахнулась, с порога соседский мальчик Гераська крикнул:
— Тетя Стеша, гестаповцы шуруют!
Все как сидели за столом, так и замерли. Потом Лида сорвалась с места и бросилась к двери. В дверях она столкнулась с хромоногим Кириллом, который дал мальчишке подзатыльник:
— Чего орешь, дурень?
Вера и Аня вышли во двор.
На улице было спокойно, только почти у каждого дома, прижавшись к углу, или из-за косяка двери, или в окна выглядывали испуганные люди. Вера оставила Аню за стеной у поленницы, а сама вернулась в избу.
— ...Гераська правду сказал, шуруют, — глуховатым голосом говорил Кирилл Устинье. — Если что есть, то прячь подальше, а то дай мне, я припрячу.
— Что мне прятать-то? Разве муку, что ль? — как бы не понимая, о чем говорит Кирилл, ответила Устинья. — Так пусть берут...
Вера прошла за полог и стала собираться на работу, прислушиваясь к разговору.
— Не о муке я говорю...
— А о чем же?
— Я говорю, что, может быть, что-нибудь непотребное, опасное.
— Что ты, Кирилл Кириллович. Да откуда у меня такое? Не приведи Христос. С чего ты взял?..
— Да так...
Вера слышала, как Кирилл прошелся по избе, потом, видимо, снова подошел к Устинье и тихо сказал:
— Рад, Устинья, что у тебя ничего нет... А то, правду сказать, я за тебя побаивался... А мне это не безразлично. Ну, я пошел, — сказал он полным голосом и вышел из избы.
Вера показалась из-за полога.
— Тетя Стеша, кто он такой? Что за человек? Наш или чужой?.. — спросила она.
— Кто? Обыкновенный, крестьянин. Да и крестьянином-то его назвать нельзя... Непутевый был. В крестьянстве у него ничего не получилось, да и на кирпичном чего-то не удержался. Работал одно время на чугунке, но и там чего-то не потрафил... Потом куда-то уехал. Вот только перед войной объявился и снова устроился на чугунку... Бабы болтали, что у него глаз тяжелый. Бывало, как поглядит своим черным глазом, так и жди какой-нибудь беды. Так его и прозвали «Хромой на черный глаз».
— А что он сейчас делает?
— Как что? Крестьянствует. Плохо, но крестьянствует.
— Да я не это хотела спросить, — понизила голос Вера. — Я хотела спросить... он партизан?
— А бог его ведает, кто он. Одно могу сказать, кажется, хороший человек. Случись что-нибудь у нашего брата — он тут как тут. Заболел? Он лекарствие достанет — травы знает... В деньгах нуждаешься? Есть у него — даст.
— Тогда почему же его так нехорошо обзывают?..
— А знаешь, как в народе? Потянул душок — пополз слушок. Ползет, воняет и как репей прилипает, — вздохнула Устинья.
— Тетя Стеша, а он знает, что ты связана с партизанами?
Устинья прикрыла своей шершавой ладонью рот Веры и прошептала:
— Тише!.. Откуда ты взяла?
— Догадываюсь...
— А если и догадываешься, то молчи!
— Ну, а он?
— Дура ты, Настя, вот что... Я тебя не расспрашиваю, значит, и тебе не след меня расспрашивать. Вот когда наши придут, тогда и будем расспросами заниматься...
— Не сердись, тетя Стеша, — по-дочериному обняла Вера Устинью. — Я только хотела знать, дядя Кирилл наш человек или...
— А кто его ведает, Настенька. Сразу трудно сказать. Сама знаешь, какое время. Одно мне кажется, что добрая душа... А иной раз эта его липучая доброта настораживает...
Вера поняла, что Кирилл Кириллович не партизан. «Тогда кто же он?» — задумалась она.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Внезапные нападения партизан на дорогах, таинственное исчезновение Семена и непрекращающаяся работа неуловимой радиостанции очень испугали гитлеровцев. Их обыски и облавы не прекращались. По ночам они трясли соседние деревни, а днем прочесывали леса. Поселок держали на чрезвычайном положении. С наступлением темноты улицы пустели, и всю ночь по ним прохаживались из конца в конец патрульные, беззастенчиво заглядывая в окна.
Девушек все это время мучила тревожная бессонница. Вот и сейчас Вера лежала с открытыми глазами и думала о Кирилле Кирилловиче: «Чего он так неосторожно себя ведет?» Вдруг невдалеке раздался выстрел. Вера вздрогнула, Аня испуганно приподняла голову. Ударила автоматная очередь. Девушки подбежали к крайнему окну и чуть-чуть приподняли скатерть, которой оно было занавешено. Уже занималась заря, а на улице не было ни души. Где-то вдалеке еще раз прострочил автомат, и снова все замерло.
— За кем-то гоняются, — сказала Вера.
— Эх, жизнь, жизнь, господи прости, — донесся с печи глубокий вздох Устиньи.
Аня подошла к ней.
— Спи, тетя Стеша. Мы печку сами затопим. — И, быстро одевшись, пошла за дровами.
— Осторожней, — бросила ей вдогонку Устинья.
Вера приподняла краешек занавески и принялась чистить полугнилую картошку, вчера купленную Устиньей на базаре.
— Как ты чистишь, так нечего варить будет. Поберечь надо, — ворчала Устинья. — Живодеры-то почувствовали, что нашим плохо, так ни за какие деньги не продают. Давай им натуру аль золото, кулачье проклятое.
По сеням протопали торопливые шаги, в избу влетела Аня с охапкой дров, она с грохотом бросила их у печки и, схватив Веру за руку, потащила в сени.
— Это ты, Настя, ты?.. — шипела Аня, потрясая измятым листком бумаги. — Это же безумие...
Вера выхватила из рук Ани бумагу, бросилась к приоткрытой наружной двери и там прочла:
«Товарищи, не падайте духом, держитесь! Наши неудачи временны. Красная Армия била и будет бить фашистов до полного уничтожения. Силы врага с каждым днем слабеют. Смерть гитлеровцам и их прихвостням!»
Чем-то родным повеяло от этих строк.