Страница 110 из 207
Сияя от счастья, Вера прошептала:
— Спасибо тебе, Клим! Действительно радостная весть.
Она уже хотела было посоветоваться с ним относительно сложившейся вокруг нее обстановки, но от станции спешил приемщик, на ходу крича:
— Арбайтен! Работайт!
Поднимаясь со шпал, Василий торопливо заговорил:
— Да, Вера, здесь на станции я слышал разговор по телефону коменданта, что, мол, обнаружена работающая в нашем районе радиостанция. Могут запеленговать. Так что работай накоротке.
— Хорошо! — кивнула Вера. Сердце в ее груди испуганно трепыхнулось.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Вера передала «Гиганту» сжатую радиограмму об отправке немецких эшелонов и сообщила, что прекращает передачи на три дня.
Утром, когда ее разбудила Устинья, комнату заливали лучи раннего солнца. Вера, еще не одетая, подбежала к окну.
— Погодка, слава богу, летная! Слава солнцу! Слава! Маша, одеваться!
Скрипнула в сенях дверь, и девушки юркнули за полог.
— Мир дому сему! Здрасте! — послышался хрипловатый голос вислогубого.
— Здравствуй, — ответила Устинья.
— А где девки-то?
— А тебе зачем?
Вера и Аня тихонько залезли на печь и там забились к самой стенке.
— Раз спрашиваю, значит, надо.
— На работу, что ль?
— Нет, по личному делу. — Семен (так звали вислогубого) прижал фуражку к сердцу и пошел к кровати. Там он рванул полог, потом заглянул под одеяло.
— Значит, ушли? — зло посмотрел он на Устинью.
— Значит, ушли, — с издевкой в голосе ответила взъерошенному Семену.
— Чего скалишься-то? — рявкнул Семен и ударил себя в грудь зажатой в кулак фуражкой. — Може, я сердцем томлюсь и, стало быть, хочу по-честному все сделать, по закону...
— Выбрось ты, Семен, эту дурь из головы...
— Как это выбрось? А коли я не могу. Коли эта штуковина, — он снова ударил себя в грудь и прижал фуражку к сердцу, — мне покоя не дает... Так что, я должен насупротив сердца идтить?
Устинья молчала, а глаза ее говорили: «Куда ты лезешь, олух царя небесного?»
Семен понял ее недружелюбный взгляд, вскипел:
— А ты как баба должна быть в понятии, что может получиться, если у мужика оно, — он несколько раз стукнул по груди, — требует соединиться со своей ухажеркой... Ну, чего молчишь? Не веришь? Аль, може, боишься? Предатель, мол... На фрицев, мол, работает... Работаю! Но фрицев я ненавижу! На них работаю только по ситуации. А так я свой человек. Русский... — И он подошел вплотную к Устинье. — А потом смотри, какая тебе от этого будет выгода. Тебя никто не тронет. Не из дома, а к тебе в дом все потечет... Потом...
— Потом ты... — Устинье хотелось бросить в глаза вислогубому «подлец!», но сдержалась, сказала по-другому: — Подожди! Не все сразу делается. А вообще-то, она, может быть, тебя и не любит вовсе...
— Это может быть, — задумался Семен. — А ты уговори ее. Ведь я хороший человек... Век тебя не забуду... Озолочу. А она мне по душе пришлась... Девка статная, красивая, да и работящая... и для дома хорошая...
Провожая Семена, Устинья бормотала:
— Хорошо, хорошо, поговорю... — Потом хлопнула дверью и выругалась: — Ах ты, мерин вислогубый, слыхали? Ну, Настя, теперь держись!
— Буду держаться, тетя Стеша, — слезая с печи, улыбнулась Вера.
— А ты не смейся, — погрозила ей Устинья. — От этого Евтиха жди лиха.
Девушки спрыгнули на пол, оделись, умылись, наскоро позавтракали и побежали на работу, но не улицей, чтобы не столкнуться с Семеном, а огородами. К воротам батальона подбежали в самый раз — было уже около семи. Они ринулись к кухне, чтобы вовремя показаться дежурному. Вдруг в той стороне, где в лесу сосредоточились части гитлеровской дивизии, загрохотали разрывы бомб, и над поселком заревели, взмывая ввысь, краснозвездные самолеты. На станции затюкали зенитки. Дежурный офицер, кинув злобный взгляд на девушек, гаркнул: «Цурик! Назад!»
Не успел заглохнуть тревожный рев паровозных гудков, как из-за леса снова показалась эскадрилья наших бомбардировщиков, держа курс на станцию. Самолеты вышли на уровень водокачки, и сразу же, с воем, выворачивающим душу, полетели вниз бомбы. Оглушительные взрывы потрясли округу. Вера и Аня, словно подтолкнутые взрывной волной, бросились в ближайшую щель. Спрятавшись за кустики маскировки, они, еле сдерживая радость, наблюдали, как по их наведению бомбардировщики «утюжили» уже дымившую черными клубами станцию.
Вера сжала руку Ани, как бы говоря: «Смотри наша работа!» Аня, взглянув на Веру беспокойным взором, прошептала:
— Вера! Там Клим...
— Клим, Анечка, не дурак. Его, наверное, там уже нет. — И вдруг из ее груди вырвался стон: «Аня!» Там, в небе над станцией, в хаосе разрывов, густо задымил краснозвездный самолет, накренился и с нарастающей скоростью полетел вниз. Вера, скрипнув зубами, еще сильнее сжала руку Ани.
— Ты чего? — тревожно взглянула на нее Аня.
— Как неудержимо хочется, Анюта, бежать туда... Не Костя ли?..
Аня ничего не сказала, лишь щекой прижалась к щеке подруги. И тут же, где-то за станцией, раздался взрыв.
Из укрытий повыскакивали ликующие солдаты. Они кричали, прыгали, толкали друг друга, тыча руками туда, где упал советский самолет. Эту неистовую оргию прекратил обер-фельдфебель. Пальнув из пистолета вверх, он скомандовал:
— Строиться!
Послышался тяжелый топот множества сапог: к станции бежал батальон, поднятый по тревоге. Когда за воротами батальон потонул в пыли, девушки быстро выбрались из щели и направились было домой, но их окликнул повар, требуя принести дров и воды. В этот момент снова показались советские самолеты, и повар опрометью кинулся в блиндаж. Теперь Вера и Аня не стали прятаться в щель: ликующая радость подавила в них всякий страх, и они стоя наблюдали, как наши самолеты продолжают бомбить станцию.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Возвращаясь с работы, Вера и Аня завернули на станцию. Их туда не пустили. Но то, что они увидели, вызвало у девушек восхищение. Славно поработали советские летчики. Здание станции сгорело дотла. Вокруг него сплошь чернели воронки. Искореженные вагоны с треском догорали. На путях, обливаясь потом, солдаты извлекали из-под обломков обгоревшие трупы.
Аня молча смотрела на группу рабочих, растаскивавших с путей разный хлам. Глаза ее заблестели:
— Клим!.. Там Клим!..
Среди рабочих разогнулась широкоплечая фигура Василия. Он снял кепку, чесанул козырьком затылок, что означало: «вижу, но подойти не могу», и снова принялся за работу.
Домой возвращались в сумерки. Устинья торопилась на край поселка к свояченице и, показав, в каких горшках еда, ушла. Не успели девушки отужинать, как в избу ввалился Семен и бесцеремонно протянул свою лапищу Вере:
— Здорово, Настя! Чего вскочила-то? Садись! Чай, я не зверь.
— Маша, зажги коптилку, — сказала Вера, обдумывая, как бы скорее выпроводить непрошеного гостя.
— Марья, не надыть! — остановил Семен. — В темноте сподручнее.
Но Вера настояла на своем. Тогда Семен потребовал занавесить окна, буркнув:
— У меня с тобой, Настя, особой статьи разговор.
И как Вера ни сопротивлялась, он сам одеялами и большим платком закрыл окна и снова сел к столу.
— А где Устинья? — спросил Семен. Услышав, что ее нет, почувствовал себя вольготнее.
— Ты, Маша, пойди-ка погуляй чуточку. А мы с Настей покалякаем.
Аня отказалась, села на кровать, Семен подошел к ней, обнял, намереваясь вывести. Вера оттолкнула Семена от подруги.
— Слухай, Настя! Я понимаю тебя. Ты боишься, что я тебе сделаю зло. Скажи, боишься? Злодей, мол, Семен!.. Предатель! Не бойся! — И он облапил Веру.
Веру передернуло, и она, разжав руки Семена, выскользнула из его объятий.
— Не бойся, тебе говорю, пусть Марья выйдет, посидит на ступеньках. Ведь, если что, ты ж крикнешь, и она тут как тут. Даю слово, не трону. Понимаешь ты, дуреха... Эх, Настя, Настя, несурьезная ты девка! У меня к тебе сурьезное, как тебе сказать, политическое дело есть, а ты чертом на меня смотришь... Оно ж и для тебя и для меня, может быть, настоящее счастье открывает, богатство дает... Подь, подь, Марьюшка, на крылечко...