Побежденный

— Говорю вам, не знаю.

— Уже вылетел в Ливан?

— Не знаю.

Вошли два деревенских карабинера, откозыряли и сели за соседний столик. Вид у Эрхардта стал еще более обеспокоенным. Полковник улыбнулся и вопросительно глянул через плечо. Старший из карабинеров слегка кивнул.

— Если вылетел, вы жестоко поплатитесь за обман. Наступила пауза. В деревню внеслись на мотоциклах двое карабинеров и остановились напротив кафе, не слезая с седел.

— Итак?

— В сотый раз говорю вам: не знаю.

Полковник улыбнулся снова, в высшей степени обаятельно.

— Поскольку я проник в ваши секреты, — негромко заговорил он, — будет вполне справедливо посвятить вас в мои. Местные полицейские наблюдали за нами. Я распорядился, чтобы они присоединились ко мне, когда сяду за ваш столик. Те двое на мотоциклах по другую сторону улицы из соседней деревни. Крытый грузовик с подкреплением отсюда не виден. Для чего они здесь? Раз они уже прибыли, скажу. Если не скажете, где Винтершильд, я арестую в обмен на Шуберта ваших немцев, всех пятнадцать, как и обещал. Ну?

— Вы этого не сделаете!

— Почему же? Они сейчас все в одном месте. Сделать это проще простого.

На лбу Эрхардта выступил пот.

— Ну, ладно, — сказал он. — Человек, которого вы разыскиваете, во Флоренции… В отеле «Бельсоджорно».

— Под какой фамилией? Мендельсон?

— Доктор Коэн.

— Я слегка ошибся. Переоценил вашу любовь к музыке. Валь ди Сарат возбужденно подскочил.

— Еду. Полковник улыбнулся.

— Я бы поехал с тобой, но терпеть не могу быстрой езды. Последую в своем лимузине. Встретимся там.

Когда Валь ди Сарат со всех ног выбежал из кафе, Эрхардт раздраженно произнес:

— Надеюсь, вы удовлетворены.

— Не совсем, — ответил полковник. — Не люблю, когда меня обманывают. Карабинеры останутся в деревне, пока преступник не будет арестован. По крайней мере, в течение двух часов этого не произойдет. Однако человек я добрый…

Его прервала девушка из почтового отделения, принесшая Эрхардту телеграмму.

— Вскройте ее, — сказал Убальдини. — Увидите, какой я добрый.

«Музыка будет. Лопес», — гласила телеграмма.

— Видите? — улыбнулся полковник. — Хотя Винтершильд все еще на свободе, я выпустил Шуберта. Телеграмма пришла еще до обеда, но я распорядился не доставлять ее, пока не просижу здесь пяти минут. — И рассмеялся замешательству Эрхардта. Потом посерьезнел снова. — Однако, надеюсь, вы не считаете меня таким дураком, который сделает вам подарок и не потребует кое-чего взамен?

— Чего же?

— Вас, — ответил полковник, словно бы опуская нож гильотины.

Эрхардт поднялся.

— Меня?

— В обмен на Шуберта, полковник эс-эс Дигельхрадт, и вы будете в заключении, покуда Фромм не найдет кого-то равного звания, пригодного в обмен на вас. Отныне кто-то из ваших будет постоянно находиться в тюрьме, чтобы вы не забывали о существовании итальянского правительства и законов страны. Фромм уже в курсе дела. Зиг хайль, мой друг.

Когда карабинеры увели Эрхардта, Таку свистнул.

— Черт возьми, вот так история! Какая замечательная сцена для фильма!

Полковник скромно улыбнулся.

— Вы устроили нам развлечение. Я сделал все возможное, чтобы ответить вам тем же. Таковы законы гостеприимства.

13

— Знаю, прекрасно знаю, что вы сами в состоянии произвести арест, но прошу тебя ради нашей старой дружбы — позволь сделать это моему племяннику. Потом ничего не стоит состряпать рапорты, разделить эту честь к нашему общему удовольствию, — говорил полковник Убальдини по телефону своему старому другу и врагу полковнику де Гратису, начальнику карабинеров Флоренции. — Сам выезжаю сию минуту и буду во Флоренции часа через два. Не забывай, Фульвио, я занимаюсь этим делом с самого начала. И вполне справедливо, что не остаюсь в стороне… Что?… Нет-нет; делаю это ради парня, он, как тебе известно, герой, но совсем без savoir-faire[75], безо всякого интереса к карьере. Надеюсь, чувство успеха, которое в нем пробудит этот арест, расшевелит его, заставит подумать о восхитительных горизонтах, которые откроются ему при желании… Я знал, что ты поймешь… Если нужны еще доводы, позволь напомнить об одном случае в Албании, когда тебе понадобилась моя помощь… Вот-вот… Я спас тогда твою шкуру… Напоминаю об этом не так уж часто, но теперь хочу напомнить, чтобы ты не вмешался и не испортил все. Полностью тебе доверяю. Конечно. Как дочка? Ах, у тебя сын? Надо ж так напутать. Очень рад слышать. Мне бы так везло с племянником. Arrivederci[76].

Утерев лоб, Убальдини втиснулся в уютный салон лимузина и сказал шоферу:

— Во Флоренцию, Альберто. Быстро не гони, особенно на поворотах, при моем весе меня швыряет туда-сюда. К тому же мне нравятся тосканские виды.

Тем временем Валь ди Сарат так гнал машину к Флоренции, словно возглавлял гонку. Маленький «фиат» подскакивал на неровной, петлявшей дороге, взвизги шин напоминали зловещие отзвуки бойни. Он чувствовал себя слившимся с машиной, ощущение это типично итальянское, и казалось, переводил все тонкости теории механики в поэму движения. Ему было весело. Маленький мотор работал ровно, влага вечернего холодного воздуха была для карбюратора живительной. К нему словно бы вернулась юность. На крутом правом повороте появилась красная «альфа-ромео», несшаяся прямо на него со скоростью не менее восьмидесяти миль в час. Валь ди Сарат, доверив руль инстинкту самосохранения, успел разглядеть в ней две белые фигуры. Столкновение казалось неизбежным. Машины на миг соприкоснулись. Рывок, лязг, и задний бампер «альфа-ромео» упал на дорогу, подняв фонтан засохшей грязи. Сама машина вынеслась в поле. Валь ди Сарат свернул к обочине и затормозил. Глянул назад из окошка. Двое сидевших в той машине, наверняка отпрыски какого-то богатого, праздного семейства, помахали ему и громко, истерично расхохотались. Он выкрикнул несколько отборных оскорблений, какие пришли на ум, включил скорость и поехал дальше. Сзади что-то раздражающе дребезжало, но он не потрудился выйти из машины и взглянуть на повреждение. Веселье исчезло: Он сигналил на каждом повороте и предавался раздумьям.

Несколько лет назад он, возможно, тоже расхохотался бы и потом бесстыдно приукрашивал в рассказах то, что произошло. «Я выжимал все сто пятьдесят километров на своем маленьком «фиате»… Понимаю, что звучит неправдоподобно, но я установил спаренные карбюраторы с нагнетателем… И вдруг какой-то псих в «альфа-суперспорт» выносится из-за поворота на скорости двести километров в час…» Теперь он стал сдержанным. Достиг того возраста, когда понимаешь ценность жизни. Те два парня по возрасту не могли участвовать в войне. В этом вся разница.

Валь ди Сарат задумался о своей жизни, о том, какой бессмысленной она была, как необузданно расточал он свои способности, не принося пользы ни себе, ни другим. Да, делал добро, сердце у него в положенном месте, но случайно, походя.

Начало его жизненного пути было многообещающим. Он изучал конструирование мостов — творческое, кропотливое дело. Однако во времена самых громких заверений фашистской власти оно казалось скучным. Невозможно сидеть в унылом кабинете, обдумывать сухие проблемы конструкции консоли, когда на улице щенки режима тявкают о своей преданности вновь обретенной силе и головокружительным устремлениям. Он отправился в Абиссинию легионером. В девятнадцать лет захватывающе быть одетым в черное, готовым идти навстречу смерти в костюме, утверждающем своей мрачностью, что подписан некий контракт с бессмертием. Пожилые дамы в трамваях уступали ему место, что позволяло проявить средневековую учтивость. В Абиссинии, однако, все оказалось по-другому. Во-первых, было жарко, во-вторых, вкус победы был неприятным, поскольку мощь западной военной машины была обращена против плохо экипированных разбойников, снискавших восхищение всего мира. Быть победителем в столь неравной борьбе удовольствия не доставляло.

75

Сообразительности (фр.).

76

До свиданья (ит.).