Страница 37 из 40
После третьего, точно такой же сеткой исчертившего всё небо от края до края, ослепительного и оглушительного разряда, град помешался с каплями дождя, а затем и вовсе уступил хлынувшим нераздельным струям нежданного потопа. Разряд! Разряд! Ещё и ещё. Воздух, точнее, непродыхаемая взвесь из воздуха и воды почти беспрерывно разряжалась сотнями и тысячами сплетённых змей и змеек, избавляясь от накопленного напряжения небесных претензий к тому, что творилось на этой, так скоро забывающей о заключённых заветах, так часто неверной своему обещанному земле. Треск угрожающе близких молний, гул сливающихся с крыши, брызжущих пеной водопадов, сникшие, переломанные плети ветвей и давно подзабытая прохлада настраивали на соответствующе вечное.
- Что, девчонки, любо? Вот силища-то! - Белозубо скалясь, Колян близко заглянул в лица жмущихся друг к другу поварих.
- В такие минуты только и понимаешь свой истинный размер. В сравнении с природой.
- А-а, человек ко всему привыкает, ничем не образумишь.
В мерцающей слепоте сместились все понятия о масштабах, и двор казался сплошным бурым морем, редко блестящим в кипящей бескрайности островками забитых трав. Насколько было видно сквозь тёмно-серый ливень и встречный ему светло-серый туман, придавленные небесным гневом деревья окончательно смирились и только подрагивали от боли.
Но вот между вспышками и громом появился тонкий, однако с каждым разом всё заметнее увеличивающийся зазор, и по сплошному разливу коричневой мути часто заиграли-запрыгали недолговечные серые линзы.
- Пузыри - это к концу.
- На югах грозы всегда короткие.
Поскрипев дверьми, за угол, мимо курилки, к ОКПМ полубегом по лужам прошлёпала отдыхавшая смена, спеша вне очереди подменить попавших под нежданный разгул стихии патрульных. Ох, и досталось же ребятишкам!
Где-то над центром ещё выплясывали тончайшие волоски молний, но долго докатывающийся гром дробился в неуверенное незлое бурчание. Вот и всё. Между верхней и нижней твердями вновь воссияло супружеское примирение: в синем-синем небе осветлённые, вспененные лёгкостью облака косо сползали к вычертившимся ледникам Сунженского хребта, а замыкавшую их отход двойную радугу звонко приветствовали высокие ласточки.
- Гроза над Грозным. Звучит-то как!
- А окопам - копец. Тоже звучит. Но грустно: придётся заново прокапывать.
- Да, каналы. Так, может, пока туда карпов запустить?
- И толстолобиков.
Стекающая со всего двора вода ручьями собиралась, заполняя почти до краёв, в яму для мусора. И вздувшаяся шапка хлама предательски выдавала чьи-то, казалось, насовсем упрятанные секреты быта и гигиены.
- Вот, оказывается, где мои шлёпанцы.
- А чего это к ним какая-то резинка прилипла?
- Это от твоих трусов.
- Странное соседство.
- Я бы сказал: занятная дружба.
Грязный, но чрезвычайно довольный собой Фитиль тащил в пасти выгнанного потопом из норки и тут же придушенного толстого чёрного хомяка. Полкан и Стрелка, след в след аккуратно обегая розово парящие лужи, заинтересованно эскортировали удачливого охотника.
- Блин, настоящий интендант: кому - война, а кому - мать родна. Хомяку горе, а кобелю добыча.
- Да, ладно ты, отстань: Фитиль правильный ветеран, имеет право на контрибуцию.
К восьми вечера солнце почти окончательно испарило все следы водяного буйства. Только облепленная взбитым песком трава, расправившись, возносила, как щиты павших героев, ещё совсем зелёные сбитые листья.
Пора на смену. Ивану Петровичу у любимых ворот, где свои четыре часа докарауливал Рифат.
- Держи! - Рифат отсыпал в протянутую ладонь горсточку кедровых орешков. - Последние, из дома. А что на ужин?
- Всё то же: еда. Гречка со свининой.
- Понятно. Слышь, старый, такое дело - там Черкас в самоволке, ты его потом запусти.
- Какой самоволке?
- Самой обыкновенной. Оне где-то тут недалече по садочкам с племянницей твоего лучшего другана прогуливаются. Младой Печорин юной Бэле романтические байки, поди, разводит. Про любимую жену, в том числе.
- Постой! Погоди: какая племянница? Чья?
- Да Хазрата. Ну, пигалица из магазинчика, от которой ты сам же ему записочки таскал. Не боись: Славка с "калашом", а я ему ещё гранатку подкинул. Всё, бывай, жрать охота.
Иван Петрович растерянно проследил уходящих за разводящим Рифата и Андрея, потом прильнул к пробоине-окошку: никого. Пустая дорога, мёртвые кусты напротив. Да что с такого угла увидишь? Они же, наверняка, вниз, в бывшие сады подались. Ох, ёкэлэмэнэ! Вот и дотаскал записочки. Если что, то всё теперь на нём будет, на старом дуралее. Если что случится.... Ладно, не нужно ничего заранее накручивать. Не нужно, пока ещё ничего не произошло.
Что бы хоть как-то отвлечься, Иван Петрович по возможности неспешнее расщёлкивал пересохшие мелкие орешки, по одному перетирая в зубах сморщенные ядрышки со вкусом такой далёкой родины. Не ценил дома-то, чаще семечки покупал. Ладно, надо будет по возвращении на даче кедр посадить. Самому не достанется, но внуки вспоминать будут. Внуки. Приятно-тревожное слово. Какое-то даже щекочущее, как бы слёзинка в носу. Эх, единственно, о чём они с Алкой не додумались, так это о том, что он в этой командировке снохины роды пропускает! Нужно было б на осень проситься, чтоб сноху из роддома принять, и успеть внука на руках подержать. Или внучку. Срок, по подсчётам, через две недели, если кто в эти подсчёты верит. Хотя сейчас наука - УЗИ и всякое другое. Хе-хе, две недели - и будешь ты, Старый, дедом.
Без четырёх девять.
Славки нет, а после десяти начнёт темнеть. Ёк-ёк-ёк! А эта соплячка, ну, чего ей-то надобно? Приключений? Каких? Ладно, случилась беда - влюбилась в русского, ну так вздыхай себе потихоньку. В платочек или в подушку. Всё равно ничего не получится. А, не дай Бог, узнают родственнички - забьют до смерти. Да что там "узнают", даже если заподозрят.
Без двух, а Славки нет.
Всё, старый дуралей, дотаскал записочки! Теперь пускай сопли. Ведь чуял, чуял, а смелости отказать не нашёл.
Где-то в "зелёнке" с лёгким эхом бабахнуло. Граната?! Воевода свесился с крыши:
- Ага, граната. Кажется, где-то возле водонапорной башни.
Всё.
Вот оно и случилось.
Затрясшейся рукой Иван Петрович ухватил с бруствера рацию, отжав кнопку, прижал к губам. И пропадающим голосом засипел:
- "База"? "База"! Это "Камчатка-1". У нас чэпэ. Черкас, Черкасов в самоволке. И сейчас слышали взрыв.
Десять бойцов через ворота, десять напрямую под проволоку. Промеж других пронырнул и Рифат. Не оглянувшись.
А начштаба светло-серыми ледышками всё больнее процарапывал под опущенный козырёк каски:
- Так когда он ушёл? При тебе? Во сколько?
Иван Петрович молчал. Молчал. Молчал!
- Ну, Павлов, сам всё знаешь. Молись пока.
Славка сразу догадался, что Лия поведёт его к той старой беседке. А где тут найти более романтичное место для свидания, да с объяснением? И как откажешь, если девушке "очень-очень нужно поговорить, очень нужно"? Сквозь расправляющуюся листву, счастливо искрящую тысячами мельчайших цветных капель недавно отошедшей грозы, узкими жёлтыми лучами косо прорезалось вечернее солнце, навстречу которому из травы покачивался жидкий парок. Ноги мгновенно до колен промокли, а головы и плечи то и дело шаловливо обрызгивали цепляемые ветви.
Славка шёл, болтал, буробил и балабонил что попало и о чём угодно, а сам всё мучительно искал: как бы умудриться помягче объяснить, объясниться, чтобы не обидеть, не оскорбить девчонку. Ну, если ж у неё появилось понимание своего положения, если нашлись силы на душевный протест "закону гор", то пусть лучше бежит отсюда, пусть уезжает в Россию, куда подальше. Что ей здесь? Полуживотное прозябание? А там уж где-нибудь и когда-нибудь она обязательно встретит своего... своё счастье.