Страница 11 из 40
- Это точно. Наши кремлёвские мудрёны задумали через них остальных "чехов" прижать. Только кадыровский-то тейп - всего лишь один из семи крупных, и далеко не самый уважаемый. Ну, дали им право нефть крышевать, да только против их пятнадцати только здесь в городе и из ближних станиц в любой момент тысяч сорок выйти может. Других желающих.
- Ну, а чеченский ОМОН, они же "кровники"?
- Забудь. Из чехов никто за Россию не воюет. За те бабки, что они от Кремля имеют, можно двадцать русских ОМОНов в шоколаде купать. А сколько они ещё и с местных стригут - никогда не посчитать. Здесь - как? Хочешь стать рядовым ППС - плати тонну баксов, а в ОМОН меньше, чем за двадцать пять не берут.
Доцветающее дерево жужжало пчёлами и звенело цветочными мухами, дырявые тени покачивали скамьи и зелёный дощатый квадрат стола, под которым развалившиеся Фитиль, Чех и Стрелка терпели ненарочные пинки и толчки, изредка дергаясь, чтобы наскоро загрызть доставшее насекомое. Рыжий коротконогий Фитиль и белая Стрелка - дворняги-старожилы, от самого начала базы, им, как ветеранам, всё вообще пофиг, могут спать везде и при любых обстоятельствах, а вот годовалый полуазиат Чех прибился недавно, и ещё перед всеми заискивает. По всему видать, что, не смотря на молодость, бедолага успел поголодать и побродяжничать.
От крыльца к курилке, чему-то смеясь, подходили начштаба Кайгородов и зампотылу Вахреев. Оба, хоть и без брони, но в разгрузках и с автоматами. Кайгородов, продолжая улыбаться, похлопал Андрея по плечу:
- Ну, что, дружище, опять выиграл? Любишь ты молодых обижать. Ладно, ладно, не оправдывайся! Оружие здесь? Тогда пойдём с нами. Ещё двое желающих найдутся?
Славка и Равиль подскочили одновременно:
- А куда?
- В магазин. Тут рядом, хозяйственный.
Андрей и Равиль оставались на крыльце, Славка караулил изнутри около дверей, а Кайгородов и Вахреев изучали витрины и стенные полки переделанного в магазин сборно-щитового домика. Посреди обычного набора "исчезнувших" с армейских складов обуви, камуфляжа, консервов, одеял и матрасов, довольно большой угол занимали импортные дрели, "болгарки", шлифмашины и прочее строительное электрооборудование. Молоденькая, совсем ещё девчонка, по брови укутанная в белый платок продавщица выкладывала перед офицерами лампочки и предохранители, выключатели и розетки, при этом умудряясь не только не проронить ни слова, но даже и не взглянуть в лица покупателей. В полутёмном углу на раскладном стульчике сидела толстая старуха во всём чёрном и, тоже не поднимая глаз, вязала чёрный же носок.
Выпустив офицеров, Славка напоследок оглянулся и поймал широко распахнутые любопытством блестящие глаза не ожидавшей такого девчонки. А личико-то у "Гюльчатай" ничего, красивое, и шея длинная. Что там на эту тему у Михаила Юрьевича? - "Черны глаза у серны молодой, Но у неё глаза чернее были...".
И зачем Славка подмигнул?
ДВАДЦАТЫЙ ДЕНЬ.
Далеко-далеко в темноте лениво перебрёхивались собаки. Осевшая к ночи влага щекотливо залепляла брови и нос, прохладно нежила шею. За служащей окном артиллерийской пробоиной в бетонной плите забора давно никаких признаков жизни - дорога не магистральная, серая полоска обломанного по краям асфальта плавно выгибается и тонет в зарослях, в глубине которых парят горячие источники, на которые днём чеченки ходят стираться. Посмотреть бы, как они, эти источники, выглядят. А, может, и искупаться - вдруг целебные?
Этот пост при въездных воротах: прошитые и промятые пулями и осколками тяжеленные железные створы, за которыми на средневековый манер наклонно вкопаны в землю трубы - если грузовик брюхом налетит, то так и останется, как жук на иголке. На противоположной стороне от ворот мутно высвечивается когда-то белая двухэтажка с напрочь выломанными окнами и дверьми. На её крыше тоже стационарный пост, с которого днём в бинокль хорошо просматривалась промзона: километры и километры давно разбомбленных и разграбленных заводских руин с новеньким куполком мечети и нефтяными факелами. Сейчас факелы, наверное, ещё виднее - небо с того края розоватое.
За спиной, в окружённом двойной колючкой дворе, из незнакомого, размашисто-длиннолистого кустарника осторожно пощёлкал соловей. Помолчал, помолчал, и выдал трель: "Чу-фи, чу-фи, чи-чочочочо-чок-чок, чуфиирррр"! Тотчас же из-за забора через дорогу откликнулся другой: "Чирри-чу, чир-чу, чир-чу-чу, чок-чок-чок-чок...". Ну, братцы, какая ж сейчас красота пойдёт! Если, конечно, дурная стрельба не распугает.
Выставив на кирпичном бруствере шипящую и иногда что-то вдруг неразборчиво выкрикивающую радиостанцию так, чтобы была на расстоянии вытянутой руки, Иван Петрович попытался поудобнее притереться к дерматиновой спинке изодранного автобусного сиденья, пристроенного под крышей постовой будки. Разгрузку он снял, оставшись в бронежилете, автомат на коленях - обход не раньше часа, можно слегка, вполглаза, покемарить.
"Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат..."
"Чу-фи, чу-фи, чи-чочочочо-чок, чу-фи-ирррр"! В первый и последний раз такого Иван Петрович наслушался в Орле, где гостевал с семьёй у брата в ... да, восемьдесят третьем. Эх. Когда ж это было! "Чирри-чу, чир-чу, чок-чок-чок...".
"Пусть солдаты немного поспят..."
Служба в органах бывает розыскная, бывает караульная. И выбираешь её не ты, а она тебя. И этот расклад вовсе не надуманный, не от сиюминутного желания или выпавших обстоятельств, а от врождённых качеств. Так точно есть собаки "охотничьи", с чуткими длинными носами и большими ушами, а есть "цепные", недоверчиво рыкающие, предупреждающе зубастые. Вот так и милиционеры делятся по породам - на "легавых" и "рексов". Существуют, правда, ещё и боевые псы, выведенные специально для драк, и в перестройку в органах появились ОМОНы и СОБРы.
Иван Петрович из "цепных", вся жизнь прошла в караулах и конвоях, где главное - не перегореть, не устать заранее. И, что тут спорить, для этого особые нервы нужны, толстые-толстые: для засады-то, многочасовой, многодневной, а если необходимо, то и многомесячной. Чтобы быть уверенным в своём конечном перетерпении, своей пережилистости над преступником, убеждённости в том, что когда "это" произойдёт, "это" не окажется "вдруг", и он, как капкан или как самолов, сработает точно и безотказно. Так что полубдеть-полуспать с прищуренными, ловящими только движение, глазами, с расслабленным слухом, настроенным только на новый, малейше отличный от фона звук, у Ивана Петровича все двадцать пять лет очень даже получалось. Любое шевеление или ничтожный шорох - и он не вскакивал, не дёргался, а только приподнимал оружие, из-под приопущенных век высматривая опасность. Именно опасность, ибо с этими же годами опытно накопилась убеждённость в том, что всё новое в карауле чревато, ибо милиционер и блатной - как пёс и волк, враги непримиримые, насмерть, и только ментовская взаимопомощь против общака - единственно реальная защита. Иван Петрович даже "красных" зеков всегда сторонился и брезговал, не веря в искренность "сотрудничающих с администрацией". Ну, а, тем более, с чего бы это аферистка, выманивающая у восьмидесятилетних инвалидов войны их последние крохи, или педофил-насильник, вдруг да "встали на путь исправления"? Волк есть волк, это его природа. Как и у пса.
Кстати, взводный точно так же осматривается, не крутя головой. Значит, тоже в засадах посидел.
А вот откуда-то снизу и третий соловей подключился: "Юи-лит, юи-лит. Юрь-юрь-юрь...". Первые аж взвились, и пошло, поехало: "Чу-фи, чу-фи, чи-чочочо-чок"... "Чири-чу, чири-чу, чок-чок"... "Юи-лит, юи-лит"....
Конечно, из-за возраста его стараются пристроить на спокойные места, с меньшим риском для всех. Но, из-за нехватки личного состава, постовую службу отряду приходится нести по усложнённой схеме: четыре часа через четыре - днём, три через три - ночью, и, с учётом хозработ, выходных на все шесть месяцев командировки никому не предусмотрено. Вообще. Даже болезнь - предательство. Поэтому вчера он в паре с Сергеем-Сержем опять потел на ОКПМ.