Страница 3 из 22
Сегодня у Екатерины, как было и при ее жизни, есть почитатели и критики – как внутри России, так и за ее пределами: их отношение к личности императрицы всегда неуязвимо для выводов исторической науки. Будучи единомышленниками, они, тем не менее, не объединяются в политические общества, партии и союзы: речь идет о читателях биографической литературы, среди авторов которой большинство – женщины, о зрителях, которые смотрят фильмы об эротических приключениях в придворном обществе[17], или группах экскурсантов, посещающих дворцы и музеи Санкт-Петербурга и его окрестностей. В этой традиции поистине мифических масштабов достигли скандальные легенды о сексуальности Екатерины, которые были подхвачены и развиты писателями, не имеющими никакого отношения к научным институтам и сферам научной коммуникации. Их порнографические версии основаны на преданиях, едва ли поддающихся реконструкции[18]. Тот факт, что академическая историография Екатерины дистанцировалась от этих эротических легенд, причем молча, а не негодуя открыто, можно считать вторым выводом из ее истории.
Третье умозаключение вытекает непосредственно из второго: несмотря на живой и по сей день интерес широкой общественности к жизни императрицы, лишь единицы профессиональных историков обращались к ее биографии. Что касается российской до– и послереволюционной исторической науки, то тому можно найти по меньшей мере две причины. С одной стороны, и в самодержавной России, и в Советском Союзе цензура затрудняла доступ в архивы, препятствовала публикации важных источников, переводу опубликованных за рубежом трудов, научной работе над целым рядом проблем и, кроме того, открытому обсуждению подробностей, считавшихся щекотливыми в политическом или моральном смысле[19]. С другой стороны, до революции 1917 года биографические штудии о представителях дома Романовых были несовместимы с научной этикой и общественной позицией многих историков, поскольку именно в этой сфере свобода научных изысканий существенно ограничивалась.
По мере того как качество историографии приближалось к научным стандартам, созданный самой Екатериной образ императрицы-просветительницы перестал быть объектом некритического восприятия[20]. С постепенным открытием архивов в 1860-е годы принадлежавшие преимущественно к либеральному лагерю русские историки, обратившись к многочисленным документальным материалам для исследований по истории государственной власти, общественного устройства и права, взяли за ориентир парадигму, согласно которой самодержавие развивалось постепенно в конституционное государство. Тем самым они идентифицировали, или сравнивали, программу просвещенного абсолютизма со своими собственными буржуазно-освободительными идеями – в целях как апологетических, так и критических. Для представителей апологетического направления внутри конституционалистского спектра именно правление Екатерины ознаменовало начало разделения властей и возникновение современной государственности, основанной на праве. Изучая созванную императрицей и работавшую под ее руководством Комиссию по сочинению проекта нового Уложения, либеральные историки, называвшие ее хотя и неточно, но характерно для их собственных представлений Законодательной комиссией, концентрировались на представительских сторонах этого собрания, упуская из виду то функциональное значение, которое Комиссия имела для абсолютистской политики Екатерины[21]. По мнению многих либеральных историков, в том числе и В.О. Ключевского[22], Екатерина II, наделив привилегиями дворянство и горожан, положила успешное начало освобождению «сословий» от государства, несмотря на то что социальную иерархию она не ликвидировала, а всего лишь «спрятала» в новых общественных корпорациях. Причины краха дальнейших реформ, проводившихся в соответствии с постулатами западноевропейского Просвещения, лежали, как полагали эти историки, лишь в отсталости экономики, общества и системы образования, а в отдельные периоды – и в чрезмерной вовлеченности императрицы во внешнюю политику и войны. Бóльшая часть дворянства, полагали историки-«апологеты», настаивала на сохранении крепостничества, и императрица под давлением Пугачевского восстания, но прежде всего – Французской революции, в конце концов оставила свои просвещенческие амбиции 60-х годов. Однако ее имя по-прежнему осталось тесно связанным с огромной важности культурным, научным и просветительским подъемом второй половины XVIII века.
В противоположность историкам первой группы, противники самодержавия из числа либералов и социалистов-революционеров рубежа XIX–XX столетий считали себя духовными наследниками критиков придворного общества XVIII века, «упадка нравов» и социальной несправедливости. По мнению представителей этой традиции, Екатерина с самого начала всего лишь кокетничала с Просвещением и просветителями, стремясь скрыть за ширмой реформаторских убеждений нелегитимность своего правления. В действительности же она якобы цинично пользовалась своей властью, обращаясь к государственно-правовой и камералистской литературе своей эпохи лишь в целях трансформации традиционной самодержавной власти в бюрократическую монархию Нового времени[23]. Критикуя Екатерину, эта часть историков утверждала, что, благоприятствуя дворянству, государство шло против принципа «общего блага», возведенного им же самим в ранг своей главной цели, при этом вовсе не закладывая основ для освобождения всех подданных от государственной зависимости, а напротив, обостряя политические и социальные противоречия.
И сегодня сохраняют свое значение опубликованные впервые за пределами России, в обход цензуры, труды лучших в то время знатоков екатерининского царствования и его исторических источников – профессора Дерптского университета Александра Густавовича Брикнера (1834–1896) и Василия Алексеевича Бильбасова (1838–1904) – ученика немецкого историка Генриха фон Зибеля. Еще в 1871 году, оставив профессуру в Киевском университете, Бильбасов посвятил себя свободным писательским занятиям. Однако ни он, ни Брикнер не создали законченной биографии императрицы: обширная панорама екатерининской России, представленная у последнего, содержит немало информации о личности императрицы, однако сама по себе является составной частью многотомной Всеобщей истории, изданной Вильгельмом Онкеном в виде исторических очерков об отдельных государствах[24]. Бильбасовское же жизнеописание императрицы, в основе которого лежит широкий пласт источников и которое, по замыслу историка, должно было состоять из двенадцати томов, обрывается на 1764 годе[25]. За исключением этих известных имен, остальных историков – как конформистов, так и критиков политической системы – привлекали главным образом история территориальной экспансии России и складывания ее доминирующих позиций в Европе и Азии, история внутреннего устройства и социальной структуры империи, причины ее экономической отсталости и вновь – возможности реализации альтернативных моделей политического и социального развития. Кем бы ни был автор, судивший об исторических шансах реформ, – их сторонником или противником, – он был сосредоточен, как правило, на целях правительства, истории законодательства и противоречиях между общественными силами, однако ни один не прибегнул к биографии как форме повествования.
Тем более не отвечало описание жизни Екатерины II потребностям советской историографии, познавательные интересы которой определяла коммунистическая партия. Несмотря на временный перевес той или иной конкурирующей модели в рамках марксистской интерпретации, в историографии преобладающей парадигмой для описания XVIII века оставался переход от феодальной общественной формации к капиталистической. Этой проблематике были подчинены и открытые дебаты об историческом месте абсолютизма в России и Европе, в период обострения политической ситуации переключавшиеся на идеологию и создававшие в то же время пространство для применения различных исследовательских подходов[26]. Главным предметом изучения были крестьянские и городские восстания, критическая – прежде всего антикрепостническая – публицистика, а также рост производительных сил в ремесле и торговле, чему уделялось определенно больше внимания, чем аграрной истории. С середины 1930-х годов, и особенно с началом Великой Отечественной войны, историческая наука оказалась на службе у внешней политики и военной стратегии. Она должна была легитимировать создание и территориальную экспансию многонациональной Российской империи в эпоху екатерининского царствования, в том числе и разделы Польши[27]. Однако если политическая педагогика, историография и искусство сталинской эпохи с конца 1930-х годов сумели включить в советскую патриотическую традицию царей Ивана IV, Петра I и екатерининских полководцев Петра Александровича Румянцева и Александра Васильевича Суворова[28], то исторический образ самой императрицы от культа личности нисколько не выиграл.
17
К вопросу о «второй жизни» Екатерины – на сцене и на экране – см. великолепную научную биографию: Alexander J.T. Catherine the Great. Life and Legend. N.Y.; Oxford, 1989. P. 335–340. В высшей степени критично высказался об этой книге немецкий историк Манфред Хильдермайер в своей рецензии, опубликованной в: HZ. Bd. 254. 1992. S. 471–472. Поскольку ученые-историки в течение двух столетий пренебрежительно высказывались по поводу романной литературы о Екатерине, не отваживаясь при этом на собственные биографические изыскания, а Джон Александер, выступая преимущественно как социальный историк, подошел к этой проблеме с явным научным интересом и однозначно научными методами, я полагаю, что нетерпимость, проявившаяся в критических замечаниях М. Хильдермайера, не соответствует случаю. Заостренное внимание Дж. Александера к вопросам сексуальности императрицы подвергается критике в другой рецензии на эту книгу: Cracraft J. Great Catherine // SR. Vol. 52. 1993. P. 107–115.
18
По поводу эротических легенд, связанных с Екатериной, см.: Alexander J. Catherine the Great. P. 329–335; Cross A.G. Catherine the Great: Views from the Distaff Side // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. Essays for Isabel de Madariaga. London, 1990. P. 203–221. Из недавних работ, посвященных важным аспектам проблемы фаворитизма при дворе Екатерины II, следует указать на следующие: Meehan-Waters B. Catherine the Great and the Problem of Female Rule // RR. Vol. 34. 1975. P. 293–307; Madariaga I. de. Russia in the Age of Catherine the Great. P. 343–358; Alexander J.T. Politics, Passions, Patronage: Catherine II and Peter Zavadovskii // Bartlett R., Cross A., Rasmussen K. (Ed.) Russia and the World of the Eighteenth Century. Columbus (Ohio), 1988. P. 616–633; Idem. Favourites, Favouritism and Female Rule in Russia, 1725–1796 // Bartlett R.P., Hartley J.M. (Ed.) Russia in the Age of the Enlightenment. P. 106–124.
19
Многочисленные намеки на давление со стороны цензуры в России на изучение Екатерининской эпохи начиная с правления Павла I вплоть до Николая II см. в комментированной библиографии В.А. Бильбасова: Bilbassoff B. von. Katharina II., Kaiserin von Rußland, im Urtheile der Weltliteratur. 2 Bde. Berlin, 1897. Bd. 2. S. 4, 7, 164, 170, 214–217, 363–364, 366, 378, 614, 618–621, 669. См. также обзор этой проблемы в работе: Kaiser F.B. Zensur in Rußland von Katharina II. bis zum Ende des 19. Jahrhunderts // FOG. Bd. 25. 1978. S. 146–155.
20
См. здесь и далее: Scharf С. Das Zeitalter Katharinas II. S. 528–532.
21
См. критику российской либеральной историографии в работе: Sacke G. Zur Charakteristik der gesetzgebenden Kommission Katharinas II. von Rußland // AKG. Bd. 21. 1931. S. 166–191; здесь S. 166–170; Idem. Die Gesetzgebende Kommission Katharinas II. Ein Beitrag zur Geschichte des Absolutismus in Rußland. Breslau, 1940. S. 10–34.
22
См.: Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. 5. С. 126–129.
23
На современные исследования все еще оказывает серьезное воздействие написанная с позиций критики идеологии работа историка-правоведа Тарановского: Тарановский Ф.В. Политическая доктрина в Наказе императрицы Екатерины II // Сборник статей по истории права, посвященный М.Ф. Владимирскому-Буданову. Киев, 1904. С. 44–86.
24
Brückner A. Katharina die Zweite. Berlin, 1883. (Allgemeine Geschichte in Einzeldarstellungen / Hrsg. W. Oncken. 3. Hauptabteilung. Tl. 10). (Рус. пер. см.: Брикнер А.Г. История Екатерины Второй. СПб., 1885 (репринт: М., 1998). – Примеч. науч. ред.)
25
Э.В. Борнтрэгер заблуждался, утверждая в своей диссертации, что труд В.А. Бильбасова мог быть издан лишь за границей: Bornträger E.W. Katharina II. Die „Selbstherrscherin aller Reussen“. Das Bild der Zarin und ihrer Außenpolitik in der westlichen Geschichtsschreibung. Fribourg, 1991. S. 2 (см. мою рецензию на эту работу: HZ. Bd. 256. 1993. S. 498–499). Бесспорно, однако, что в России он подлежал контролю со стороны цензуры: Бильбасов В.А. История Екатерины II (1729–1764). Т. 1–2/2. СПб., 1890–1891. 3-е издание этого труда вышло в Берлине, избежав цензуры (Берлин, 1900); пер. на немецкий язык см.: Bilbassoff B. von. Geschichte Katharina II. Bde. 1–2/2. Berlin, 1891–1893. Отдельные работы Бильбасова, написанные на основе богатого источникового материала, представлены в пятитомном собрании его избранных трудов. См.: Бильбасов В.А. Исторические монографии. Т. 1–5. СПб., 1901. Кроме того, большую ценность имеет упомянутая выше библиография публикаций на иностранных языках: Bilbassoff B. von. Katharina II., Kaiserin von Rußland, im Urtheile der Weltliteratur. Bde. 1–2.
26
В отличие от многочисленных западных критиков, автор и ранее подчеркивал, что такие дискуссии о периодизации и о возможности сравнительных исследований абсолютизма могут оказаться плодотворными и для западной науки: Scharf C. Strategien marxistischer Absolutismusforschung. Der Absolutismus in Rußland und die sowjetischen Historiker // A
27
Отдельные исследования, написанные в сталинскую эпоху, безусловно заслуживают научного признания, поскольку опираются на обширный источниковый материал. См., например: Зутис Я. Остзейский вопрос в XVIII веке. Рига, 1946; Дружинина Е.И. Кючук-Кайнарджийский мир 1774 года (его подготовка и заключение). М., 1955.
28
Весьма информативными интерпретациями советских патриотических представлений об истории в сталинскую эпоху можно назвать следующие работы западных историков: Black C.E. (Ed.) Rewriting Russian History. Soviet Interpretations of Russia’s Past. N.Y., 1956; Oberländer E. Sowjetpatriotismus und Geschichte. Dokumentation. Köln, 1967.