Екатерина II, Германия и немцы

Императрица сохранила в памяти и визиты к другим родственникам, например в Кведлинбург, где в монастырском приюте жили незамужние голштинские принцессы: тетка ее матери – аббатиса, представлявшая лично один из штатов Священной Римской империи, а также старшая сестра Иоганны Елизаветы. Посещали они и расположенный в Ольденбурге Йевер, принадлежавший цербстским князьям, – одну из тех мелких побочных земель, которые были так характерны для Северной Германии[206]. В 1739 году в эйтинской резиденции голштинских епископов юная София впервые встретилась с принцем Карлом Петром Ульрихом из Киля, сыном герцога Карла Фридриха Голштинского и внуком Петра I, рассматривавшимся в качестве претендента как на шведский, так и на российский престол. Впоследствии, ретроспективно, она относила его якобы уже тогда заметные дурные качества и манеры на счет слишком строгого воспитания[207]. Однако ни пьянство, ни отказ соответствовать требованиям, предъявляемым к наследным принцам, не помешали матери и дочери согласиться на брак именно с этим кузеном, когда несколько лет спустя императрица Елизавета избрала его наследником российского престола.

Если несчастный Петр Голштинский всю жизнь боролся с нормами придворной жизни самыми неподходящими средствами[208], то Екатерина, как показывают ее автобиографические заметки, в полной мере усвоила устремления и честолюбие матери, поскольку они касались и ее собственного жизненного пути. Ее цель – через выгодное замужество добраться хотя бы до нижней ступеньки, ведущей к императорскому престолу, – была достигнута никак не по принуждению и отнюдь не благодаря неслыханному везению: за этим стоял упорный труд по поддержанию личных отношений с коронованными особами. И поэтому цена, которую ей пришлось заплатить за этот шанс, покинув Германию четырнадцатилетней, никогда не казалась Екатерине чрезмерной.

Напротив, возможная перспектива вынужденного возвращения в Германию, возникшая однажды во время Семилетней войны, стала для нее самым серьезным кризисом на пути к власти. Источником проблем стал прибывший в Петербург в 1755 году британский посол сэр Чарльз Уильямс. С одной стороны, ему было поручено добиться заключения нового договора с Россией, сократив при этом размеры получаемых ею от Лондона субсидий. С другой стороны, с помощью солидных сумм он пытался настроить ответственных за внешнюю политику сановников, прежде всего канцлера Бестужева, против Франции и – вплоть до неожиданного изменения в союзных отношениях – против Пруссии[209]. Поскольку он считал, что именно Екатерина, «случись что, будет здесь править» («who in case of accidents will rule here»), а великая княгиня, любившая пожить на широкую ногу, накопила значительные долги, то они оба были заинтересованы в том, чтобы от английского правительства в ее пользу поступали денежные ассигнования. Уильямс, со времен своей учебы в Итоне друживший с Генри Филдингом и сам писавший сатирические произведения, в истории британской дипломатии считается дилетантом, сеявшим хаос на всех должностях, которые ему доводилось занимать. Великой княгине он импонировал своим «остроумием и познаниями», однако их личные взаимоотношения значительно окрепли благодаря началу любовной связи великой княгини и Станислава Понятовского, прибывшего после жизни в Вене, Гааге и Париже в Россию в составе свиты Уильямса по делам прорусского «семейства» Чарторыйских и лишь позднее утвержденного в качестве посланника дворянской республики – Речи Посполитой[210]. К моменту начала Семилетней войны летом 1756 года у британского посланника оказалась информация, не доступная ему иначе, чем через Екатерину: известия о настроениях при дворе и даже сведения из дипломатической переписки правительства[211]. Правда, Бестужев пытался постепенно уклониться от влияния посланника, однако через Уильямса к прусскому королю продолжали доходить важные сведения о мобилизации в России и даже слухи о планах наступления, намеченного на весну 1757 года[212]. В изменнических связях с Фридрихом II зимой 1757–1758 годов императрица Елизавета Петровна заподозрила не только канцлера Бестужева, но и великую княгиню Екатерину. Однако, поскольку и Бестужев, и Екатерина успели, видимо, уничтожить порочащие их документы, степень обоснованности этих подозрений до сих пор неясна. Как бы то ни было, собравшись с духом и предложив императрице отправить ее к родственникам – отец к тому времени уже умер, а обнищавшая мать влачила жалкое существование в Париже, – Екатерина сумела выпутаться из этой некрасивой истории. Как и следовало ожидать, Елизавета Петровна не только отклонила хорошо продуманное прошение об отъезде, но и стала проявлять особую благосклонность к умной супруге недалекого и неотесанного наследника престола[213]. Благодаря и собственной ловкости, и участившимся недомоганиям императрицы, Екатерина еще на шаг приблизилась к столь желанной власти. Возвращение же в Германию грозило ей жизнью в бедности и политической беспомощностью, чему она видела живые примеры, посещая с родителями одиноких чудаковатых тетушек, живших по монастырским приютам для незамужних дворянок в Северной Германии[214]. Задаваясь вопросом о том, почему немецкая принцесса, став великой княгиней и будучи затем уже императрицей, всеми силами пыталась утвердиться в России, необходимо всегда помнить об этой альтернативе.

Германия не была специальной темой автобиографических записок Екатерины. О том, что помнила она больше, чем оставила в своих «воспоминаниях», говорят те сведения о Штеттине, которые удалось выведать у нее Гримму. Вообще, ее письма свидетельствуют, что она свободно ориентировалась в фактах своего прошлого, вспоминая о переживании и его обстоятельствах. Она прибегала к ним спонтанно, выборочно, интерпретируя их в зависимости от цели всякий раз, когда это представлялось ей уместным по литературным соображениям. Например, в 70-е годы она продолжала писать о людях, которых знала в юности.

Подводя итог, можно сказать, что та Германия, о которой шла речь начиная с 50-х годов в автобиографических записях великой княгини, а затем и императрицы Екатерины, практически без исключений сводится к воспоминаниям о воспитании, полученном ею в Штеттине, и к жизни правящих домов, наблюдавшейся ею в северогерманских столицах и резиденциях. С пространственной точки зрения ей были знакомы немецкие земли к югу от Балтийского и Северного морей до линии Цербст – Вольфенбюттель и те, что находились на протянувшейся с запада на восток линии от Восточной Фризии до Мемеля и далее до остзейских провинций Российской империи, где преобладало немецкое население. В политическом смысле эта северогерманская территория к западу от государственной границы с Россией находилась под гегемонией Пруссии, а в конфессиональном здесь доминировали лютеранство и кальвинизм. Посредством политических браков Гогенцоллерны связали себя крепкими родственными узами с герцогскими домами Брауншвейга[215] и Голштинии, и князь Христиан Август Ангальт-Цербстский, вступив в брак с представительницей голштинского дома, также вошел в эту семью, повысив тем самым значимость своей должности на прусской службе. Между тем родственные связи прусской клиентелы распространялись и на Южную Германию: как уже упоминалось, мать княгини Иоганны Елизаветы происходила из рода князей Баден-Дурлахских[216]. А когда Христиан Август после смерти в 1742 году своего кузена Иоганна Августа переселился из Штеттина в Цербст и близлежащий Дорнбург, чтобы править там вместе со своим братом, с ними в доме оставалась жить Гедвига Фридерика – вдова покойного князя, дочь герцога Вюртемберг-Вейлтингенского[217]. При прусском дворе принцесса София повстречалась и с юными принцами Вюртембергскими – Карлом Евгением, Фридрихом Евгением и Людвигом Евгением[218].

206

[Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 16, 25–27 (см. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 23 ff. – Примеч. науч. ред.). См.: Jevern (Jever) // Zedler J.H. Universal-Lexikon. Bd. 14. 1735. Sp. 495–498; Scheer. Die Herrschaft Jever unter Anhalt-Zerbstischer Verwaltung; Rogowski H. Verfassung und Verwaltung der Herrschaft und Stadt Jever. О побочных землях на северо-западе Империи см.: Vierhaus R. Die Landstände in Nordwestdeutschland im späteren 18. Jahrhundert // Gerhard D. (Hrsg.) Ständische Vertretungen in Europa im 17. und 18. Jahrhundert. Göttingen, 1969. S. 72–93, здесь S. 74–78.

207

[Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 20, 199, 443 (см. рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 17, 204, 463. – Примеч. науч. ред.); см. об этом: Bilbassoff В. von. Geschichte Katharina II. Bd. 1/1. S. 11 ff., 15 ff.; Мыльников А.С. Искушение чудом: «русский принц», его прототипы и двойники-самозванцы. Л., 1991. С. 20–22.

208

Fleischhacker H. Porträt Peters III // JGO. N.F. Bd. 5. 1957. S. 127–189.

209

Goriainow S. (Ed.) Correspondance de Catherine Alexéievna, grandeduchesse de Russie, et de Sir Charles H. Wiliams, ambassadeur d’Angleterre, 1756 et 1757. Moscou, 1909; Ilchester, Earl of, Mrs. Langford-Brooke. (Ed.) Correspondence of Catherine the Great when Grand-Duchess, with Sir Charles Hanbury Williams and Letters from Count Poniatowski. London, 1928; См. об этом: Koser R. Preußen und Rußland im Jahrzehnt vor dem siebenjährigen Kriege // PJ. Bd. 47. 1881. S. 285–305, 466–493, здесь S. 487–489; Тарле Е.В. Английский посол и Екатерина в 1756–1757 гг. // Он же. Запад и Россия. Статьи и документы из истории XVIII–XIX вв. Пг., 1918. C. 150–159 (переизд.: Он же. Соч. В 12 т. Т. 4. М., 1958. С. 469–480); Чечулин Н.Д. Екатерина в борьбе за престол. По новым материалам. Л., 1924; Horn D.B. Sir Charles Hanbury Williams and European Diplomacy (1747–58). London; Bombay; Sidney, 1933. P. 178–192; Sacke G. Die Gesetzgebende Kommission Katharinas II: ein Beitrag zur Geschichte des Absolutismus in Rußland. Breslau, 1940. S. 46–50; Mediger W. Moskaus Weg nach Europa. Der Aufstieg Rußlands zum Europäischen Machtstaat im Zeitalter Friedrichs des Großen. Braunschweig, 1952. S. 669–671; Petschauer P. The Education and Development of an Enlightened Absolutist. P. 372–376; о предшествовавшей миссии английского посла – в Берлине – см.: Hase A. von. Kritische Zeugenschaft. Friedrich der Große und seine Umwelt im Urteil von Sir Charles Hanbury-Williams // JGMO. Bd. 39. 1990. S. 161–177.

210

Об этих отношениях сохранились воспоминания обеих сторон: [Екатерина II.] Автобиографические записки. С. 361, 367–368, 371–372, 402–404 (см., например, в рус. пер.: [Она же.] Записки императрицы. С. 375–377, 387–388, 462–466, 571–572. – Примеч. науч. ред.); Mémoires du roi Stanislas-Auguste Poniatowski / Ed. S. Goriainow. Vol. 1. Sankt-Pétersbourg, 1914; Vol. 2. Varsovie, 1915; здесь использовано издание на нем. яз.: Die Memoiren des letzten Königs von Polen Stanislaw August Poniatowski. Bde. 1–2. Bd. 1. München, 1917. S. 205–252. Самый изящный литературный портрет Екатерины см.: Ibid. S. 217–219. См.: Herrma