Страница 15 из 55
— Гуннар ничего не говорил о том, что они поссорились?
— Наоборот. Хорошо посидели, говорит он. Договорились, что если одного из них сделают директором, то другой будет всячески ему содействовать и не станет вставлять палки в колеса. Они даже условились, что победитель сделает все возможное, чтобы другой получил какой-нибудь соответствующий пост. Кроме Шведского музея есть ведь другие музеи и научные учреждения.
— Интересно. Выходит, они там, за кухонным столом, выкурили трубку мира?
— Да, и я полагаю, что Андерс именно затем Гуннара и пригласил. В глубине души он был очень чувствительный человек и всячески старался избегать конфликтов.
Я посмотрел на нее. Она уже успокоилась и перестала плакать, но выглядела довольно жалко. Тушь на ресницах потекла от слез, а волосы были бесцветными и непричесанными. Я вновь вспомнил фильмы 50-х годов. Теперь Барбру была похожа на порядочную деревенскую девушку, которая вернулась домой, обнаружив, что большой город не только велик, но и опасен. Я улыбнулся. Она это заметила и удивленно взглянула на меня.
— Подумал об Андерсе, — объяснил я. — Мы же вместе выросли. Вообще-то, я могу понять, что он захотел прийти в себя, что ему было бы неудобно явиться к завтраку в таком виде. Свен Лундман все-таки его шеф и еще может сказать свое слово в отношении преемника. А выпивающий директор музея, как я понимаю, не самый удачный выбор. Поэтому, встав раньше всех остальных, он спускается к мосткам, раздевается и плывет на середину озера, чтобы протрезветь.
Она согласно кивнула и добавила:
— Да, вся одежда, в которой он был вчера, лежала аккуратно сложенной на мостках.
— А разве так обычно делают?
Она вопросительно посмотрела на меня.
— Стоит ли напяливать на себя с утра всю одежду, чтобы спуститься к мосткам и окунуться? Не проще ли было, отправляясь на озеро, надеть только плавки и халат? Другими словами, не переодеваться на мостках?
— Не знаю. Во всяком случае, его одежда там лежала, и уложил ее скорее всего он. Может, он просто хотел переодеться сразу после купания и идти готовить нам завтрак.
— Во всей этой истории есть одна странная деталь. — Я задумчиво глянул на нее.
— Что такое?
— Андерс не умел плавать.
— Не умел плавать?! Что ты хочешь этим сказать?
— То, что говорю. Андерс не умел плавать и панически боялся воды. Я знаю, потому что однажды в буквальном смысле спас ему жизнь. Андерс и раньше побаивался озера. Он, конечно, любил порыбачить, но всегда был крайне осторожен. А плавать он так и не научился с детства после того, как перенес воспаление среднего уха, и врачи рекомендовали ему избегать купания. Но однажды утром мы выехали побросать блесну, и у него клюнуло. Это была огромная щука, по крайней мере нам так показалось. Он подвел ее к борту лодки и собирался подцепить багром, но перестарался и вывалился в воду. Лодка накренилась, весла выпали в озеро, плоскодонку стало относить. Он то погружался, то всплывал на поверхность; я прыгнул в воду и со второй попытки ухватил его. Затем мне удалось вытащить его на берег. Не спрашивай меня как, но с криками о помощи я его кое-как вытянул. На берегу перевернул, вылил из него воду. Он долго лежал, его рвало до тех пор, пока он немного не оклемался. С тех пор Андерс близко не подходил к воде, если не было крайней необходимости. И насколько я знаю, он так и не научился плавать, даже в армии от плавания был освобожден. Он утверждал, что у него с ушами не в порядке и, если в них попадает вода, он теряет равновесие.
Барбру смотрела на меня так, будто не понимала смысла сказанного.
— Ты хочешь сказать, — произнесла она неуверенно. — Ты хочешь сказать…
— Я ничего не хочу сказать, — быстро перебил я. — Мы с ним много лет не виделись, и вполне вероятно, что он преодолел свой страх перед водой. Может, даже плавать научился. Что я знаю? Говорю лишь о том, что было в прошлом. И поэтому считаю странным то обстоятельство, что Андерс вдруг устраивает заплыв на дальнюю дистанцию. Хотя сейчас лето, на рассвете не так уж и тепло — ни на берегу, ни в воде.
— Не так уж это и странно, — сказала она чуть погодя. — Он слишком много выпил и, вероятно, вообще не плавал. Спустился к озеру и вместо утреннего душа прыгнул в воду у самых мостков, чтобы остудиться и протрезветь. Там же можно встать на дно и держаться за край причала. А потом от холодной воды у него схватило сердце, а тело оттащило течением от мостков.
— Возможно. Избыток спиртного отбивает рассудок. Скорее всего так оно и было.
Но я не был убежден в том, что говорил. Озеро Вибю — мелкое, равнинное, и ему грозит постепенное зарастание из-за избыточного применения удобрений в окрестностях. Белые лебеди еще гордо плавают по сверкающей сини водного зеркала, но зеленая стена тростника неумолимо наступает все дальше, и зеленые ладошки кувшинок покрывают все большую поверхность. Вряд ли там могут быть сильные течения.
— Совершенно ясно, что это был несчастный случай, — быстро сказала Барбру, как бы убеждая себя. — Полицейские тоже так сказали, они приезжали вместе со «скорой».
— Вскрытие будет?
— Не знаю. Разве это обязательно?
— Насколько мне известно, вскрытие делается во всех случаях, если смерть наступила вне больничных стен.
— И при несчастных случаях тоже? Скажем, при утоплении?
— Может быть, и нет. Наверное, если причина смерти ясна, в нем нет необходимости. Полагаю, в данном случае для заключения им будет достаточно обнаружить необходимое количество алкоголя в крови.
Барбру поднялась и подошла к двери на террасу; постояла, молча глядя на летний вечер.
— Хорошо, что ты оказался дома, — тихо сказала она. — Я тебе звонила, звонила, а никто не подходил. Решила поехать наудачу. Подумала, что ты вышел за вечерними газетами или телефон выключил.
— Я обычно выдергиваю телефонный шнур из розетки. Избавляюсь таким образом от звонков телефонных торговцев и ошибающихся номером, пока слушаю музыку. А никто другой почти никогда не звонит.
— Бедняжка, — мягко сказала она и погладила меня по щеке. — Включи телефон снова, может, что-то изменится. — И она улыбнулась мне.
— Мне нужно было кому-нибудь выговориться, — сказала она после этого и отвела взгляд. — А ты — самый подходящий человек. Ты так хорошо знал Андерса, и к тому же ты совершенно нейтрален.
— Невесело это звучит. Я имею в виду — когда тебя называют нейтральным.
— Пойми меня правильно. Я только хотела сказать, что не могла бы поговорить со Свеном или Гунна ром так, как с тобой. И с Элисабет тоже не смогла бы. — Она замолчала.
— Выйди лучше на террасу и посмотри на Старый город! — сказал я. — Увидишь перспективу человеческого бытия. Здесь люди живут с начала XII века.
Прозрачный купол сумерек уже накрыл крыши и дома. В переулках было спокойно и тихо. Внизу, на Чепманторьет кто-то внезапно громко рассмеялся, рядом с рестораном «У Эрика» на Эстерлонггатан завели машину. Со стороны Юргордена доносился прохладный ветерок, и темные очертания Скансена едва угадывались вдали, почти сливаясь с небом.
— Так что Гуннар теперь — единовластный хозяин, — тихо сказала она, любуясь вечерней картиной. — Хозяин-барин.
— Ты имеешь в виду — в музее?
Она кивнула.
— По меньшей мере, его самый сильный конкурент устранился. Самый опасный конкурент. Конечно, гарантии никакой не было — никогда не знаешь, что надумает правительство. Но если рассуждать логически, то вопрос был решен. Но как это несправедливо! — Она обернулась ко мне, ее голубые глаза потемнели.
— Андерс был ученым, исследователем, признанным на международном уровне специалистом по Рубенсу. И он был прекрасным администратором, его любили сотрудники. Еще он был хорошим человеком. Если бы он стал директором, сколько это могло бы значить для музея! А теперь… — Она замолчала.
— Теперь будет все иначе?
Барбру ответила не сразу, смотрела на остров Шеппсхольмен, где острые мачты парусника «Аф Чапмэнс» торчали над силуэтами крыш.