Страница 53 из 54
Бой с великаном утомил вождя морских братьев.
Когда новгородцы бросились на выручку и поединок превратился в общую свалку, Одноглазый уже не мог склонить победу на свою сторону.
Схватка была жаркая, разбойникам пришлось оставить русское судно — атака была отбита. Когда головной корабль разбойников отошел от борта «Шелони», мореходы стали искать Дмитрия: на лодье его не оказалось, среди убитых его тоже не было.
— В полон взяли Дмитрия!.. — вздохнув, сказал Труфан Федорович. — А ты, Егорий, — увидел старик мальчугана, — чего здесь? Воевал разве?
— А на что мне снаряда дадена! — важно ответил мальчик. — Когда он, кривой черт, Дмитрия ломить стал, я в него копьем пустил, и попал, дедушка, ей-бо, пра! А он обернулся да как на меня взглянул — страшно сделалось. Вот черт кривой!.. — повторил мальчик и, посмотрев на Труфана Федоровича, смутился. Он долго не знал, что сказать, и мялся в нерешительности с ноги на ногу.
Труфан Федорович смекнул, в чем дело.
— Я тоже кривой черт! — сказал он нарочито строго. — Ну, спасибо, Егорий, порадовал старика.
— Одно дело — ворог, — серьезно сказал мальчик, — а тебя я кривым чертом и в жизнь не назову.
Труфан Федорович рассмеялся:
— Ладно, Егорий! А по мне назови хоть горшком, только в печь не ставь.
Сражение с морскими братьями окончилось полной победой новгородцев. Пять исправных разбойничьих судов стали добычей дружинников, один корабль сгорел.
Несколько дней после битвы прошли незаметно; погода, благоприятствовала плаванию. Ровный попутный ветер быстро гнал Амосовы лодьи на восток. Благополучно миновали устье реки Наровы, и дружинники с нетерпением ждали Котлинских берегов.
Быстроходная «Шелонь» стала отставать от остальных ло-дей. На судне открылись старые раны, полученные на пути в Данию: опять отказал руль, стали пропускать заплаты, поставленные на разошедшиеся пазы обшивки. Трюм быстро наполнялся водой. Необходимо было остановиться и исправить повреждения. Вместе с «Шелонью» должны были остановиться и остальные корабли.
— Пусть идут лодейки, Труфан Федорович, — посоветовал Савелий, — все равно Котлина им не миновать. А мы мигом свое дело спроворим. Пока ребята привал празднуют — забодай их бык! — и «Шелонь» у Котлина будет. А тут всем делать нечего, свои ведь берега вокруг.
— Хоть и длинные руки у морских братьев, — согласился Амосов, — а сюда им не достать. Пусть идут вперед лодьи…
Амосовы корабли один за другим скрывались из виду, а на «Шелони» убрали паруса и, пользуясь спокойной погодой, принялись поправлять судно. Работали весело, с песней.
В обеденный час ветра не стало, и сразу наступила какая-то необычная тишина. Амосов посмотрел по сторонам, удивился.
— Ну и тишь! — раздумывал он вслух. — На реке так-то не всегда увидишь… И морской птицы не слышно. В чем причина? А утресь от птичьего толка покою не было.
На небе ни облачка, на море ни морщинки. Яркое солнышко ослепительно сверкало на гладкой поверхности моря.
Штилевая погода держалась недолго. Вскоре задул ровный восточный ветер. Дружинники расставили паруса так, чтобы лодью не сносило назад.
Труфан Федорович вышел на палубу. Глянув на дозорного, развалившегося в карбасе, он хотел было ругнуть его за нерадение, да понадеялся на погоду и махнул рукой.
Сегодня по маловетрию было особенно, по-летнему тепло; несмотря на сентябрь, дни стояли солнечные, ясные. Амосов, расстегнув одежды, цветным платком вытер обильный пот.
— Егорий! — крикнул он сидевшему поодаль мальчику. — Ну-ка, водицы принеси умыться. Истомило, чуть жив поднялся.
Егорий, зачерпнув деревянным ведерком воды из-за боота, стал поливать на морщинистую шею старика.
— Дедушка, — сказал он, когда старик, обмывшись, принялся расчесывать бороду, — в немецкой стороне тучка черная низко над водой видна. Кругом небо синее, а там облачко махонько, что дым черно.
— Облачко, говоришь? — живо обернулся Труфан Федорович. — Где?
Егорий снова взглянул на черное облачко. Оно было уже ближе и во много раз больше.
Старый мореход сразу понял, в чем дело.
— Сюда, ребята! — раздался его громкий голос. — Паруса роняй! — И он бросился к середовой мачте.
А Егорий, не разбирая ступенек, скатился в поварню и будил спящих дружинников.
— Скорея, скорея! — повторял он. — Беда, скорея!..
Когда молодцы выскочили на палубу, было уже поздно. Черное облако было совсем рядом.
— Смотри, смотри! — испуганно закричал кто-то.
Ошалелые дружинники увидели, как из тучи высунулся извивающийся отросток, похожий на хобот огромного слона. Быстро набухая и удлиняясь, хобот, как живой, тянулся к морю, а море под ним забурлило и вздыбилось пенящейся шапкой. Из тучи потянулись вниз еще две черные руки, но тут же ушли обратно.
В какой-то миг облако соединилось с морем: все закружилось в бешеном водовороте. Порывом ветра с Егория сорвало шапку и унесло куда-то. Вокруг потемнело; загремел гром, сверкнула молния. Проливной дождь водопадом обрушился на судно, скрыв все с глаз мальчика.
В этот же миг две мачты с грохотом вырвались из своих гнезд и вместе со снастью и парусами исчезли за бортом. Лодью, захлестнув водоворотом, стремительно унесло куда-то в сторону.
Но Егорий ничего этого уже не видел и не слышал. Волна смыла мальчика за борт, и он отчаянно барахтался, стараясь не захлебнуться в бурлящей воде.
Через несколько минут шторм стал стихать. Молния сверкала все реже и реже, но дождь все еще лил как из ведра. Егорке показалось, что близко от него плавает что-то черное. С трудом он добрался к бесформенной куче дерева и, уцепившись за какую-то доску, заплакал.
«Сгиб!» — подумал Егорка, стуча зубами от испуга и холода. Ему сделалось страшно.
— Дедушка! — закричал мальчик изо всех сил. — Дедушка!..
Оправившись от страшных ударов волн, Амосов сразу бросился в трюм. Предположения его оправдались: в носовой части лодьи появилась сильная течь. К счастью, на разошедшиеся пазы можно было положить заплату — смоленый кусок парусины, растянутый за углы веревками. Люди встали за насосы. Когда в деревянных трубах с хлопаньем и хрипеньем стали ходить поршни, на душе у Амосова сделалось легче.
И тут он вспомнил о Егорке.
— Егорий! — закричал старик. — Егорушка!!
Амосов искал всюду — Егорки нигде не было.
В поисках мальчика забегали остальные мореходы, но следов его на лодье не нашли. Осталось подумать только одно… Дружинники молчали. Наконец Савелий не выдержал и подошел к Амосову.
— Труфан Федорович, — переминаясь с ноги на ногу, начал он, — не деревом ли мальца зашибло… снастью опять могло зацепить…
Старый мореход оглянулся: ни карбаса, ни маленькой лодочки на палубе не было, все снесло смерчем. Ни слова не говоря, он, как-то сгорбившись, ушел к себе.
— Жалеет Егория, — нарушил молчание Савелий, — а помочь нечем…
Через два часа дождь перестал, небо очистилось от облаков, и скоро солнце снова засияло на синем небе. И море и небо были такими, словно ничего и не случилось.
Как раскаивался теперь Труфан Федорович, что отпустил все свои корабли. Но делать было нечего, приходилось ждать, пока на «Шелони» не поставят новые мачты, не поднимут паруса, не натянут снасти.
Несколько раз старый мореход выходил на палубу и молча смотрел, как идет работа. Задолго до солнечного заката дружинники соорудили мачты из оставшихся на лодье бревен, починили старые запасные паруса. Косые лучи солнца еще золотили спокойную поверхность моря, а Савелий, забравшись на самый верх средней мачты, продергивал снасть для подъема паруса.
«Да, — думал он, работая, — говорят, и рогожный парусок дороже крашеных весел; без паруска-то, выходит, и ни туды и ни сюды…»
Закончив свое дело, Савелий полез было вниз, но его остановил Амосов.
— Глянь-ка, Савелий!.. — Старик стоял без шапки, прикрыв одной рукой глаз, а другой указывал куда-то в море. — На птиц смотри! — крикнул он. — Вон их сколько кружится.