Страница 4 из 23
Когда Хью и Мэри выехали с двухлетней дочерью из Вашингтон-Нью-Холла, чтобы вести собственную, более спокойную жизнь, это наверняка вызвало у них огромное облегчение. Однако счастье длилось недолго. После рождения второго ребенка, Мориса, в семьдесят первом году красивая, но хрупкая Мэри прожила всего три недели.
На время Хью стал предметом острой жалости. Когда он строил вблизи Редкара Ред-Барнс, то представлял себе здоровую и счастливую жизнь с семьей на берегу моря. Теперь же к нему переехала сестра Ада – вести хозяйство и присматривать за детьми. Хью шесть дней в неделю работал в Кларенсе, а воскресенья приходилось проводить с сестрой, нянькой и примерно полудюжиной слуг. В свободное время он гулял по берегу или на природе со своей непоседливой маленькой дочкой – Морис был еще слишком мал для прогулок, – разговаривая с ней и разглядывая ее открытое лицо в поисках сходства с матерью. С этих дней и на всю ее жизнь между ними установились теплые и доверительные отношения.
Положение Хью было очень заманчивым. Привлекательный вдовец, оставшийся с двумя осиротевшими детьми, он был бы желанной добычей даже без перспектив наследования огромного состояния. Мягкое чувство юмора, озорная, но добрая улыбка еще усиливали его обаяние. Тем не менее дочери аристократов сочли бы брак с кем-нибудь из Беллов шагом вниз, а Хью мог быть кем угодно, но только не снобом. Мэйзи преодолела сопротивление леди Стэнли Олдерли, выйдя замуж за ее остроумного сына Люлфа, впоследствии лорда Шеффилда. Эта замечательная женщина была известна своей привычкой, отвернувшись от собеседника, сказать соседу с другой стороны: «Как же утомительны дураки!» Она была матерью Бертрана Рассела и входила в число основателей Гиртон-колледжа в Кембридже. Давая согласие на свадьбу своего сына и Мэйзи, леди Стэнли считала, что проявляет огромную широту взглядов: в конце концов Беллы – это же «торговля». «Так как сэр Хью был мультимиллионером, я не особенно удивился», – говорил впоследствии Бертран Рассел.
Ада, хорошенькая и общительная, скучала по Лондону и наверняка была не в восторге от выпавшей ей роли тетушки – старой девы, так хорошо известной незамужним женщинам викторианской эпохи. Поэтому довольно скоро она и ее сестра Мэйзи наметили для Хью пару и постарались свести этих двоих вместе.
С двадцатидвухлетней Флоренс Эвелин Элеонор Оллифф они познакомились на почве общего интереса к музыке. Она училась в Ройал-колледже и пела в хоре Баха. В семидесятом году Флоренс переехала в Лондон из Парижа, где ее отец, достойный и приятный сэр Джозеф Оллифф служил врачом при британском посольстве. Пасхальные каникулы она проводила в Суррее в доме деда, сэра Уильяма Кьюбитта, члена парламента, когда-то – лорд-мэра Лондона. В другие времена Флоренс оставалась у двоюродного деда Томаса[2] в его хэмпширском имении Пентон-Лодж. Летние каникулы проходили в Трувиле или Довиле – модных морских курортах для богатых парижан. Когда при начале Франко-прусской войны ее отец скоропостижно скончался, семье пришлось быстро покинуть Францию. В девятнадцать лет Флоренс должна была распрощаться с Парижем и начать куда менее гламурную жизнь в доме номер 95 по Слоун-стрит в Лондоне, в тесном грязном доме, среди пыльного красного бархата и тяжелой мебели с неистребимым запахом котов. Английское общество того времени, описанное однажды как «набор закрытых дверей», не могло не казаться отвратительным контрастом к блестящему космополитическому миру, только что покинутому ею.
Флоренс была высокой, стройной девушкой, с синими глазами и темными волосами, отличалась общительностью и по-английски говорила с очаровательным французским акцентом. Мэйзи постаралась, чтобы, когда Хью приезжал в Лондон, Флоренс участвовала в семейных вечеринках, а Ада пару раз пригласила ее в Ред-Барнс. После этих визитов тетка попросила шестилетнюю Гертруду написать Флоренс теплое письмо, подписавшись «ваша преданная маленькая подруга».
План Ады и Мэйзи едва не дал осечку. Они слишком старались свести этих двоих вместе, и Флоренс довольно быстро догадалась, что они задумали. Она объявила, что никогда не выйдет замуж за англичанина, и повторяла это все увереннее в течение тех двух лет, что Хью не делал ей предложения. На попытку сестер женить его вторично он заявил Аде, что этого никогда не будет, и еще глубже погрузился в работу. Но то, как Флоренс описывала свою первую встречу с Хью в туннеле роз в саду у Мэйзи, дает основания полагать, что она передумала сразу. Она увидела его «красивым, но очень печальным… с густыми кудрями и ярко-каштановой бородой».
По мере увеличения интереса Хью к Флоренс ему все труднее было представить, как девушка, выросшая в самом утонченном высшем обществе самого красивого в мире города, осядет навеки рядом с Миддлсборо. Одна из биографов Гертруды описала свои впечатления от этого города в тот же период, когда она впервые навестила живущую там тетку: «Район возле Миддлсборо и берег Тиса вплоть до моря были покрыты сажей… на двадцать миль вокруг воздух провонял химией, пеплом и копотью, а сбившиеся в тесную кучу дома пахли капустой, сыром и кошками. Фундаменты… покрывала черная липкая грязь, стоило только начаться дождю». Термин «дневная тьма» появился для характеристики промышленного смога, а Миддлсборо и Кливленд, говоря словами одного современника, «особенно преуспели в том, чтобы почти полностью затмить дневной свет».
Редкар, мощеная деревня, пропаханная штормовой силы морскими ветрами Северного Йоркшира, которой предстояло вскоре развиться в небольшой город, была спальным районом для многих преуспевающих промышленников, строивших там свои семейные дома. (Например, соседний с Беллами дом принадлежал одному выдающемуся металлургу.) Здесь вдали от сажи и загрязненного воздуха они растили детей, формировали элитное общество, все еще несколько отстающее от того, к которому привыкла Флоренс.
Жизнь в таком месте была, наверное, удручающей перспективой для молодой женщины, выросшей в особняке на рю Флорантен с элегантным двором, надежно скрытым за декоративными воротами XIII века. Рожденная в 1851-м – первом бурном году Второй империи, – Флоренс ежедневно гуляла с няней в саду Тюильри, где каталась в украшенных каретах, играла в обруч или покупала леденцы и имбирные пряники в киосках с полосатыми зубчатыми навесами. Прямо за углом ее дома располагалась Пляс-де-Конкорд с «изукрашенными радостно брызгающимися фонтанами». Намного позже ей предстояло написать: «Какая это привилегия – родиться в Париже! Прежде всего на свете узнать Париж, знать его всегда, вырасти в одной из самых красивых его частей, принимать это все как должное, быть в нем своей и ощущать его как свой город. Разве этого мало?» Вопреки гражданским бурям у Флоренс было очень счастливое детство, удачно проведенное в маленьких учебных cours, дававших образование, среднее между индивидуальным обучением и маленькой частной школой, где учат в основном хорошим манерам и музыке. На самом деле женщина, которую Ада и Мэйзи выбрали для Хью, была исключительно правильной кандидатурой. Дочь врача, Флоренс не принадлежала ни к «торговле», ни к аристократии, и у нее были две страсти, которые перевешивали все недостатки Миддлсборо: она обожала детей и домашнюю жизнь. Это то, чего была лишена недавняя иммигрантка, бродящая по Лондону и все еще тоскующая по Парижу. Флоренс жаждала безопасности собственного дома и уже сформировала десяток правил по образованию детей и ведению хозяйства. Жизнь не могла бы предложить ей ничего более захватывающего, чем поднесенный в дар собственный удел, где бы он ни был.
И Хью наконец поддался чарам Флоренс – это случилось во время любительского представления оперы, написанной ею. «Синяя борода» была исполнена друзьями и родственниками 4 июня 1876 года в доме леди Стэнли на Харли-стрит. Пели Ада и Мэйзи, играл пианист Антон Рубинштейн. После представления Хью спросил у Флоренс разрешения отвезти ее домой. Выйдя из кареты у дома 95 по Слоун-стрит, он провел Флоренс в гостиную. «Леди Оллифф! – обратился он к ее матери. – Я привел вашу дочь домой – и пришел спросить вас, позволено ли мне будет увести ее».
2
Тот самый Томас Кьюбитт, который перестроил для королевы Виктории и принца Альберта замок Осборн на острове Уайт.