Королева пустыни

Когда в 1904 году умер ее дед Лотиан, Гертруде исполнилось тридцать шесть. Хью унаследовал титул баронета, и семья перебралась из Ред-Барнс в Раунтон-Грейндж, поднявшись по социальной лестнице. Солидный загородный дом с массивными дымовыми трубами, центр имения в три тысячи акров, был построен архитектором Филиппом Уэббом в семьдесят шестом году как образчик стиля «Искусства и ремесла». Медового цвета дом с красной крышей волнистой черепицы – характерная для Беллов черта – стоял среди старых деревьев, которые Лотиан не разрешал срубать. Вряд ли среди жителей двух деревень, расположенных на этих акрах, нашелся бы человек, не работавший в Раунтоне. Работники жили на небольшом расстоянии от дома в деревне, тоже построенной Уэббом. У Флоренс работали несколько дочерей рабочих с заводов Кларенса, она обучала их работе горничных и прачек и следила, чтобы «дом отдыха», построенный для того, чтобы их семьи могли отдохнуть в выходные в селе, никогда не пустовал.

В постройке этого дома, самого большого на тот момент проекта Уэбба, использовались элементы постсредневековых украшений и готические мотивы. Из холла с огромным камином спиралью уходила вверх широкая лестница, сводчатая галерея шла вдоль всей стены дома с одной стороны. Гостиная, с камином стиля Адама и двумя большими роялями, была укрыта таким большим ковром, что для ежегодного выбивания его выносили восемь человек. По всей комнате стояли столы и стулья, готовые принять самую большую из домашних вечеринок. В столовой, богато украшенной Уильямом Моррисом, висел фриз, иллюстрирующий «Роман о розе» Чосера, вышитый за несколько лет леди Белл и ее дочерьми, сестрами Хью, по проекту Морриса и Берн-Джонса.

Имелось помещение для дворецкого, домоправительницы и шеф-повара плюс двухэтажная прачечная и холл для слуг. Каждые четверть часа на конюшне звонили «Раунтоновские часы». Вскоре Хью пришлось пристроить «автомобильный дом» для шоферов и семейного парка машин.

Рождественский список 1907 года, написанный рукой Флоренс, указывает двадцать человек домашней прислуги и подарки для них: платки, броши, пояса, кардиганы и шляпные булавки для женщин; булавки для галстуков, носовые платки и ножи для мужчин. Для родственников – кошельки и книжки, боа, несессеры, «Энциклопедия Ларусса», перчатки и наборы инструментов, лошадки-качалки и погремушки для детей. В том же году отмечены подарки для четырех постоянных слуг в Лондоне. В 1900 году, после смерти леди Оллифф, в чьем доме всегда предпочитали останавливаться родные при наездах в столицу, Флоренс получила в наследство дом 95 по Слоун-стрит и переделала его изнутри сверху донизу, даже перестелила полы. Гертруда, у которой были там свои комнаты, писала Чиролу на Рождество: «Дом 95 растет невероятно быстро. Когда вернетесь, увидите, что мы сделали самый красивый дом во всем Лондоне!» Через месяц она была рада сообщить, что на ее подругу Флору Расселл дом произвел «огромное впечатление».

Гертруде было тридцать шесть, когда семья переехала в дом деда. Нельзя сказать, чтобы она жила как старая дева, но Раунтон расширил ее мир в двух важных смыслах. Будучи вместе с Флоренс хозяйкой дома, она могла теперь приглашать в гости больше людей, а периоды времени, проведенные в Англии, стали разнообразиться вечеринками с друзьями и родными. Этот поток светской жизни начался в 1906 году блестящим новогодним балом для всех друзей и знакомых.

Гертруда сразу же взяла на себя заботу об обширном саде со стрижеными газонами, рощей с нарциссами, розарием и двумя озерами – одно таких размеров, что можно на лодках кататься. Ей доставляло огромное удовольствие разбивать новые участки под определенные растения, работать с Тэвишем – шотландским садовником – и дюжиной его помощников, и довольно скоро она превратила Раунтон в один из образцовых садов Англии.

Цветы Гертруда обожала с девяти лет – тогда у нее появился свой участок, где она выращивала «первоцветы и падснежники». В первом дневнике видно, как часто она «хадила в сад» смотреть на цветы. Начав писать дорожные дневники, она не думала скрывать своей любви к диким цветам и их влиянию на ландшафт: описывая, например, древнюю стену, Гертруда надолго останавливается на пучках диких фиалок, забившихся в щели. Орошенная пустыня поражает ее своими чудесами вдруг возникающего цвета и аромата. «Я поставила лагерь в рощице абрикосовых деревьев, снежных от цветов и гудящих пчелами. Трава густо усыпана анемонами и алыми лютиками», – напишет она потом. И дальше:

«Когда мы вышли на Иорданскую равнину – невероятно, но все вокруг цвело как роза. Совершенно незабываемое зрелище – по пояс в цветах. Я здесь нашла такие прекрасные ирисы, которых не видела никогда: большие, со сладким ароматом и такие темно-лиловые, что свисающие лепестки казались почти черными. Сейчас они стоят у меня в шатре».

Исследуя Альпы, Гертруда пишет домой сестре с просьбой прислать книжку по альпийской флоре, чтобы можно было определить «завораживающие» цветы, которые ей попадались. Она писала, что возле Глиона видела «луга, полные цветов. Склоны были белы, будто на них снег выпал, белы от огромных одиночных нарциссов. Никогда не видела ничего столь же красивого. Это поразительно, как меняется флора от долины к долине…»

Преодолевая нижнюю часть склонов Шрекхорна в 1901 году, Гертруда постоянно отвлекалась на аромат фиалок: «Я шла по склону, собирая гербарий, пока мои проводники варили суп. На этом возделанном склоне растут почти все виды альпийских растений, я нашла даже очень милые бледные фиалки под большими камнями. И все это было мне одной».

Гостя у своих друзей Розенов в Иерусалиме в девяносто девятом году, Гертруда «жарко занималась садоводством» в консульстве. В письмах к Чиролу частота упоминаний растений и садовых работ наводит на мысль, что этот интерес у них был взаимный: «Мои японские деревья зацветают, а сирийские корешки отлично всходят. Когда приедете, я вам покажу букет черных ирисов из Моава!»

Она привозила с собой, а иногда присылала домой самые сенсационные ботанические образцы. Однажды это были шишки ливанского кедра – один посадили в Раунтоне, другие все еще можно увидеть в Вашингтон-Холле, родовом гнезде Тревельянов – семьи, в которую вошла Молли, сводная сестра Гертруды. В другой раз она прислала мандрагору – загадочное растение, чьи клубни и разветвленные корни под розеткой листьев напоминают человеческую фигуру. В Средние века считалось, что когда корень вытаскивают, он «стонет» – и эти стоны могут свести с ума. Старинные рисунки показывают, как люди закрывают уши, а к корню привязана цепь от ошейника, надетого на собаку. Когда мандрагору вытащат, сойдет с ума собака, а не люди. И вот в Раунтоне появилась своя мандрагора. «Посылаю вам пакетик семян, – писала Гертруда. – Они более интересны ассоциациями, нежели красотой растений: это знаменитая и прославленная мандрагора. Кстати, корни мандрагоры вырастают до двух ярдов, так что, наверное, кто-то стонет, когда ее вытаскивают. Если не мандрагора, то ее сборщик».

В кругосветном путешествии с Хьюго после торжества в 1903 году Гертруда остановилась в Токио на достаточный срок, чтобы увидеться с Реджинальдом Фаррером, «великим садоводом». Фаррер восторгался сдержанной красотой японских садов, пренебрегая популярными английскими «имитациями» того времени. Рожденный с заячьей губой и говорящий с большим трудом, он прикрывал свой изъян большими черными усами. Происходил Фаррер из Клэпэма в Северном Йоркшире, что недалеко от родового гнезда Беллов. Его ждала слава одного из самых крупных коллекционеров растений в мире. В садоводстве Фаррер предпочитал естественность и писал о ней уайльдовской прозой. В Баллиоле он влюбился в Обри Герберта, сына графа Карнарвона. Герберт был атташе британского посольства в Токио, а Фаррер – одним из оксфордских друзей, которых он к себе пригласил. У Фаррера имелся там дом, и он ездил с Гертрудой и Хьюго по сельской Японии и Корее. В письме от 28 мая она описывает, как он спускался с горы Фудзи, неся «розовую кипродию [кипрепедию]». «К нам приехали Реджинальд Фаррер, Коллиеры и мистер Герберт и увезли Хьюго в чайный домик провести вечер в компании гейш! Интересно мне, как он там приспособился к обстановке».