Страница 36 из 81
— Если ты столь щепетильна, — продолжила врач, — быть может, ты не на своем месте.
Лейтенант Оун в ярости развернулась и вышла, не сказав больше ни слова. Я повернулась и приблизилась к столу, слегка волнуясь. Этот сегмент уже противился, и я знала, что этого врача совершенно не трогает, будет ли мне больно, когда она вставит броню и остальные имплантаты.
Вначале, пока я привыкала к новому сегменту, он всегда был очень неуклюжим, время от времени ронял предметы, от него исходили сбивающие с толку импульсы, он испытывал приступы то страха, то тошноты. Все шло, казалось, наперекосяк. Но через неделю или две он успокаивался — по большей части. Иногда сегмент так и не начинал функционировать нормально, и его следовало удалить и заменить. Тела, конечно, обследуют, но гарантий это не дает.
Его голос оказался не таким, какие мне нравились, и он не знал никаких интересных песен. Таких, что я бы не знала. Я никак не могла избавиться от некоторого определенно абсурдного подозрения, что медтехник выбрала именно это тело, чтобы меня позлить.
После быстрого мытья, в котором я оказала содействие, и переодевания в чистую форму лейтенант Оун предстала перед командиром Тиунд.
— Оун. — Командир подразделения указала лейтенанту на стул напротив. — Я рада, разумеется, что ты вернулась.
— Благодарю, командир, — сказала лейтенант Оун, садясь.
— Я не ожидала увидеть тебя так скоро. Я была уверена, что ты пробудешь внизу несколько дольше. — Лейтенант Оун не ответила. Командир Тиунд подождала пять секунд в тишине, а затем сказала: — Я бы спросила, что произошло, но мне приказано этого не делать.
Лейтенант Оун открыла рот, вдохнула, чтобы заговорить, и остановилась в удивлении. Я ничего не сказала ей о приказах не спрашивать о случившемся. Лейтенанту Оун соответствующих приказов ничего никому не говорить не поступало. Я подозревала, что это некая проверка, которую — я была в этом вполне уверена — лейтенант Оун пройдет.
— Что, плохо? — спросила командир Тиунд. Жаждая узнать больше, искушая судьбу уже этим вопросом.
— Да, командир. — Лейтенант Оун опустила взгляд на свои руки в перчатках, лежащие на коленях. — Очень.
— Твоя вина?
— Все, что у меня под надзором, — на моей ответственности, не так ли, командир?
— Да, — подтвердила командир Тиунд. — Но я с трудом представляю, чтобы ты сделала что-нибудь... неправильное. — Это слово было очень важным на радчааи, имея отношение к триаде справедливости, правильности и пользы. Используя его, командир Тиунд подразумевала нечто большее, чем просто ожидание, что лейтенант Оун будет следовать уставу или профессиональной этике. Она намекала на свои подозрения, что за произошедшими событиями таилась некая несправедливость. Хотя она, несомненно, не могла сказать это простым языком — она не знала никаких обстоятельств дела и, конечно, не желала создать впечатление, что они ей известны. И если лейтенанту Оун предстояло наказание за некое нарушение, она не хотела открыто принимать сторону Оун вне зависимости от своего частного мнения.
Командир вздохнула — возможно, из-за подавленного любопытства.
— Ладно, — продолжила она с наигранной живостью. — Теперь у тебя много времени, чтобы налечь на спортзал. И ты изрядно отстала в подтверждении сертификата снайпера.
Лейтенант Оун выдавила лишенную веселья улыбку. В Орсе не было ни спортзала, ни места, хотя бы отдаленно напоминающего стрельбище.
— Есть, командир.
— И, лейтенант, пожалуйста, не поднимайся на медицинскую палубу, если только не будет действительно нужно.
Я видела, что лейтенант Оун хотела возразить, пожаловаться. Но это тоже оказалось бы повторением уже состоявшегося некогда разговора.
— Есть, командир.
— Свободна.
К тому времени как лейтенант Оун наконец вошла в свою каюту, почти наступило время ужина — официального приема пищи в кают-компании вместе с другими лейтенантами Эск. Лейтенант Оун сослалась на изнеможение — и это на самом деле не было ложью: она спала менее шести часов с тех пор, как покинула Орс почти три дня назад.
Она сидела на своей койке согнувшись, с широко раскрытыми глазами, пока не вошла я, расшнуровала ее ботинки и сняла куртку.
— Ладно, — сказала она тогда, закрыла глаза и подняла ноги на койку. — Я поняла намек. — Она уснула через пять секунд после того, как опустила голову на постель.
На следующее утро восемнадцать из двадцати моих лейтенантов Эск стояли в кают-компании подразделения, пили чай и ждали завтрака. По традиции они не садились за стол без самого старшего лейтенанта.
Стены кают-компании подразделения Эск — белые, с сине-желтым бордюром, проведенным прямо под потолком. На одной стене, напротив длинной стойки, прикреплены трофеи прошлых аннексий: обрывки двух флагов, красного и черно-зеленого; розовая керамическая черепица с выпуклым узором из листьев; древний револьвер (незаряженный) и его элегантная кобура; украшенная драгоценными камнями гаонианская маска. Целое окно из вальскаайского храма с витражом из цветного стекла: женщина с метлой в одной руке, у ее ног — три маленьких животных. Я помню, как сама извлекла его из стены и принесла сюда. В каждой кают-компании на корабле было по окну из того же здания. Облачение священников и храмовая утварь были выброшены на улицу или оказались в кают-компаниях на других кораблях. Обычной практикой являлось поглощение любой религии, которая встречалась Радчу, ее боги вписывались в и так уже сбивающую с толку своей сложностью генеалогию, либо просто говорилось, что верховное божество, создатель — это Амаат под другим именем, а остальным предоставлялась возможность разобраться самостоятельно. Какая-то особенность вальскаайской религии сделала это трудным для жителей планеты, и результат оказался пагубным. В числе недавних перемен в политике Радча Анаандер Мианнаи узаконила настойчиво обособленную вальскаайскую религию, и губернатору Вальскаая вернули здание. Поговаривали о возвращении окон, поскольку мы в то время еще находились на орбите вокруг самого Вальскаая, но в конце концов их заменили копиями. Немного спустя все палубы ниже Эск были опустошены и закрыты, но окна по-прежнему висели на стенах пустых и темных кают-компаний подразделений.
Вошла лейтенант Иссаайа, направилась прямо к иконе Торена в угловой нише и зажгла курильницу в красной чаше у подножия иконы. Шесть офицеров нахмурились, а двое удивленно заворчали. Высказалась только лейтенант Дариет:
— Разве Оун не придет к завтраку?
Лейтенант Иссаайа повернулась к лейтенанту Дариет с выражением удивления на лице, которое, насколько я могла судить, было неискренним, и сказала:
— О милость Амаата! Я совершенно забыла, что Оун вернулась.
Позади группы надежно скрытая от взора лейтенанта Иссаайи один очень юный лейтенант метнула взгляд на другого очень юного лейтенанта.
— Было так тихо, — продолжила лейтенант Иссаайа. — Трудно поверить, что она вернулась.
— Тишина и хладный пепел, — процитировала младший лейтенант, проявив большую отвагу, чем ее соседка, и получила в ответ многозначительный взгляд. Цитируемое стихотворение — это элегия по тому, чьими погребальными приношениями намеренно пренебрегли. Я видела, что лейтенант Иссаайа в некотором замешательстве: в следующей строке говорилось о приношении пищи, не сделанном для почившего, и младший лейтенант могла предположительно критиковать лейтенанта Оун за то, что она не пришла к ужину накануне вечером или к завтраку этим утром.
— Это действительно Один Эск, — сказала другой лейтенант, скрывая свою ухмылку после остроты юного лейтенанта, внимательно присмотревшись к сегментам, которые в эту минуту выставляли на стойку тарелки с рыбой и фруктами. — Может быть, Оун отучила ее от дурных привычек? Надеюсь, что так.
— Почему так тихо, Один? — спросила лейтенант Дариет.
— О, только не это, — проворчала другой лейтенант. — Слишком рано для этого шума.
— Если это из-за Оун, мило с ее стороны, — сказала лейтенант Иссаайа. — Хотя она немного опоздала.