Страница 5 из 9
Бабушка устроила внучку на русской печи. Девочка оказалась, на удивление, очень спокойной. Накормят ее жеваным хлебом с молоком и медом – она и спит, только посапывает. Придет, бывало, в дом соседка Шура и спросит:
– Где у вас внучка?
– На печке спит, – ответит Анастасия Даниловна.
– Что-то молчит?
– Сытая – вот и спит.
– Без материнского молока растет, – вздохнет соседка.
– Что поделаешь, видимо, судьба такая…
– Знает, наверное, что матери нет, и на руки не просится?
– Нет у меня времени на руках ее нянчить. На мне дом, корова, куры, гуси, пасека и огород.
– Нелегкая наша судьба бабья, – грустно скажет соседка, покидая дом.
Советская власть в сибирской глубинке установилась значительно позже, чем в центральной России. Александр Георгиевич Михайлов воспринял ее без энтузиазма, но не враждебно.
В июльский жаркий день, когда селяне изнывали от жары и покосом занимались только по утрам, в село приехали сотрудники НКВД. По их сведениям, в селе скрывались контрреволюционеры. К поиску посторонних подключился комитет бедноты. Они обошли село и обыскали каждый дом, но никого подозрительного не нашли.
– Не может быть, чтобы в селе не было контры, – произнес сотрудник НКВД.
– Надо посмотреть у лесника, – предложил нетрезвым голосом председатель комбеда Федор.
– Обыскать дом лесника! – приказал уполномоченный.
Трое комитетчиков, обливаясь потом, поспешили к колхозной конюшне. Стояла июльская жара, почти месяц не было ни одного дождя. В дверях их встретил сторож – дед Кондратий:
– Куда разогнались?
– Открывай ворота! – приказал Федор.
– Это еще зачем?
– Коней седлать будем.
– Мне указание дать коней не поступало.
– Я тебе разве не указ? – произнес Федор и грубо оттолкнул старика от дверей.
Его товарищи распахнули ворота, а он подошел к вороному племенному жеребцу и отвязал недоуздок. Конь мотнул головой, вырвал недоуздок из рук и поднялся на дыбы. Федор еле успел отскочить в сторону, чтобы не попасть под копыта.
– Не тронь жеребца! – закричал дед Кондратий. – Зашибет!
Федор не на шутку испугался. Он никогда не имел своих лошадей. Поле пахал ему брат. Выбрав смирную лошадь, снял со стены седло и накинул на круп.
– Что творишь, бестолочь, положи сначала подседельник, – произнес сторож, а сам подумал: «Голь перекатная, коня запрячь не может, а туда же, в начальство лезет».
Кондратий помог запрячь лошадей и напутствовал:
– Жара стоит несусветная, езжайте шагом, а то запалите лошадей, не дай Бог.
– Знаем, – ответил Федор и пустил лошадь рысью.
Он торопился. Ему очень хотелось отличиться, задержав контру. До дома лесника было пять верст по накатанной дороге вокруг лесного массива. Федор знал тропу через лес, которая короче в несколько раз, и свернул на нее. Лесная прохлада освежала вспотевшее лицо, легкие наполнял воздух с запахами хвои и смолы. Ударив лошадь голыми пятками и дернув уздечку, погнал быстрее. За поворотом перед ним неожиданно оказалась наклоненная поперек дороги вершина березы. Федор растерялся и не успел пригнуться к шее лошади. Удар пришелся в грудь. Обняв ствол руками, он повис над дорогой и закачался на высоте около сажени. Лошадь, освободившись от седока, убежала по тропе.
Подъехавший первым Иван с ухмылкой спросил:
– Федя, зачем на березу залез?
– Перестань зубы скалить, помоги слезть.
– Прыгай, здесь невысоко.
Федор, осторожно отпуская ствол, ухватился за толстую ветку, повис на ней и спрыгнул на землю.
– Пешком пойдешь или нас здесь подождешь? – спросил Иван у горе-наездника.
Федора взбесил издевательский тон Ивана, и он обрушил на него поток отборного мата.
– Не кипятись, – примирительным тоном сказал Иван, – садись сзади меня.
Федор уселся на лошадь позади Ивана, ухватился за его пояс руками, и они продолжили путь. Его душила злость на убежавшую лошадь, в груди отдавалась боль при прикосновении к Ивану.
Домик лесника стоял на поляне около небольшой речки. С одной стороны за забором из жердей виднелся огород и посадки картошки. С другой стоял сарай для скота и стог свежеубранного сена.
Спешившись у крыльца, комитетчики ураганом ворвались в дом, надеясь застать незнакомого человека. Их встретила беременная женщина. На ее красивом лице появился испуг.
– Где лесник?
– Где же ему быть? В лесу, на объезде.
– В доме кто есть?
– Кому быть кроме меня, когда мужа нет.
– К нему кто-нибудь приезжал?
– Некому к нему приезжать.
– С кем он в лес уехал?
– Один. Ей-богу, один! Вот вам крест, – и она перекрестилась.
– Ты брось эти штучки-дрючки, Бога нет, – произнес Федор и взял женщину за руку. Она стала вырываться. У него заиграла кровь, он схватил ее в охапку и потащил к кровати…
По селу разнеслась весть, что жена лесника изнасилована.
Виновников арестовали, увезли в райцентр, по слухам, их судили. Вскоре они вернулись в село, видимо, своих за решетку не сажают.
В это время Александр Георгиевич был в отъезде. Когда вернулся, односельчане наперебой рассказывали ему о неслыханном раньше в их селе случае. Он задумался и произнес:
– Если представители власти так ведут себя, как мы будем жить дальше?..
Кто-то из односельчан, слышавших эти слова, написал донос. Через несколько дней в село приехали трое сотрудников НКВД, Александра Георгиевича арестовали и повели к черной автомашине «Эмке». Анастасия Даниловна смотрела им вслед. Мужа сопровождали люди в темно-синей форме с кобурами на поясных ремнях. Она не могла предположить, что видит мужа последний раз.
Через два дня собрала передачу и поехала в Абакан, надеясь на свидание с мужем. Передачу у нее приняли, но свидания не разрешили. Она спросила у дежурного:
– Можно в следующий раз привезти теплое белье и носки?
– Все можно, – ответил тот.
Трижды возила Анастасия Даниловна передачи мужу, а на четвертый раз ей сообщили, что он отправлен на лесоповал.
– Скажите, пожалуйста, его адрес, чтобы мне можно было написать ему письмо…
– Адресов не даем, дождитесь от него письма и узнаете адрес, – был ответ.
Тогда шел 1938 год. Миле шел двадцать второй год. Она стала дочерью врага народа. Анастасия Даниловна ждала письма от мужа, но так и не дождалась. Она до конца жизни ждала его возвращения.
Только в восьмидесятые годы двадцатого века Михайловы узнали, что Александр Георгиевич реабилитирован. Он был расстрелян на третий день после ареста.
После окончания учебы в Абакане Миля поступила работать агентом Заготживсырья. Она одна, на лошади, запряженной летом в телегу, зимой в сани, ездила по деревням и по ведомости собирала у жителей шкуры скота. В то время существовал порядок, по которому при забое скота хозяева обязаны были сдать шкуры государству.
В одну из поездок за лошадью погналась стая волков. Оторвавшись от стаи хищников, Миля долго не могла успокоиться. Руки тряслись, сердце учащенно билось в груди, словно сама убегала от погони.
Кладовщик, пересчитав шкуры, спросил:
– Где еще одна шкура? По ведомости должно быть на одну больше.
– Я бросила ее волкам.
– Государственным добром разбрасываешься? – возмутился кладовщик.
– Они могли задрать лошадь и меня.
– Не рассказывай сказки! Мне придется написать докладную начальству о недостаче. Они решат, что с тобой делать.
В августе 1932 года вышло постановление ЦИКа «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов, кооперации, укреплении общественной социалистической собственности». Размер похищенного не имел значения. Наказание предусматривалось вплоть до расстрела. Это был политический заказ, позволяющий избавиться от врагов Советской власти и пополнить лагеря дешевой рабочей силой.
Милю арестовали. Следователь поверил ее рассказу, но когда из личного дела подозреваемой узнал, что она дочь врага народа, то, следуя установкам борьбы с антисоветскими элементами, передал дело в суд.