Страница 54 из 70
— Куда это вы уставились? — спрашивает он, и я фыркаю, искренее сочувствуя тому, кого он поймал с поличным. — Я говорю, куда это вы уставились, Раптор?
— Я? — Вот те раз.
— Вдоволь насмотрелись?
— Да.
— Да, что?
— Да… доктор.
— Так-то лучше. — Доктор Соломон выхватывает у Джонсона свой ходунок и устремляется в центр нашего кружка — топ, хлоп-хлоп, топ, хлоп-хлоп, — выказывая при этом совершенно невероятную для дина его возраста и немощи скорость.
— Прежде чем изложить мое видение ситуации, — чеканит он, с тевтонским усердием выговаривая каждое слово, — возможно, кто-то из вас хочет сказать нечто важное? Нечто, не терпящее отлагательства?
Ни одна лапа не поднимается.
— Хорошо, — продолжает Соломон. — В таком случае, будьте любезны не забывать держать варежку закрытой, пока я говорю. Никаких вопросов и домыслов, пока не закончу.
Мы снова принимаем его требования. Доктор Соломон вытягивается в струнку, обводит взглядом комнату, заглядывая в глаза каждому из нас. Он начинает с краткого обзора мироздания, первичного питательного бульона и одноклеточных организмов, ни на что более не способных, кроме как бултыхаться, мутировать и делиться. Мы добираемся до ранних форм многоклеточной жизни, и доктор заводит бормотание про ДНК, генетические коды и белковые нити.
Где-то через тридцать минут, в течение которых миссис Ниссенберг то и дело тыкает меня вязальной спицей, чтобы я не заснул, я высоко поднимаю руку и спрашиваю:
— Нельзя ли попроще?
Доктор глазом на меня не ведет и продолжает свою речь:
— … следовательно, с рибосомами, использующими доступный материал…
Но я полон решимости освободиться к обеду.
— Простите меня, доктор Соломон, но какое отношение все это имеет к бумагам Валлардо?
Доктор, пылая взором, переключается на меня:
— Вам подавай все просто! Вот ваше поколение, вы хотите все сразу, на тарелочке. Вы не желаете думать над ответом — вы хотите, чтобы другие делали за вас всю работу. Так? На это вы рассчитываете?
— Короче не скажешь, док. — Я оглядываю комнату, и присутствующие, похоже, разделяют мои чувства. — А теперь ближе к делу, пожалуйста.
Соломон вздыхает, качая головой от жалости к нам, невежественным массам:
— Бумаги доктора Валлардо, наряду с некогда замороженным эмбрионом в этой пробирке, указывают на межродовое скрещивание, — просто говорит он.
— Нам это известно! — кричит Джонсон. — Мы знали это уже полгода назад!
— Шесть месяцев! — взвизгивает Хандельман, желая испытать голосовые связки. — Шесть месяцев!
Остальные тоже вступают в перепалку, кляня Соломона за то, что он угробил полчаса нашего времени на научную болтовню, но доктор трижды хлопает в ладоши — шлеп-шлеп-шлеп, — и в подвале снова воцаряется тишина.
— Если вы прекратите тявкать, — говорит он, прокладывая льдом каждое слово, — то, возможно, окажетесь способны не просто слушать, но и услышать меня. Услышать. Доктор Валлардо долгое время занимался межвидовым скрещиванием. Но я говорил вам вовсе не о том.
Хандельман опять за свое:
— Шесть месяцев!
— А я говорил, — продолжает Соломон, — что все эти свидетельства, если я правильно их понял, указывают на то, что он начал эксперименты по межродовому скрещиванию.
— Межродовому? — повторяет Колон, сомневаясь в определении термина.
— Как например? — подает голос Оберст.
— Как… как собака и кошка? — вылезает Колон.
— Или мышка и петушок? — подхватывает миссис Ниссенберг.
— Осел и рыба! — визжит Курцбан.
Но я уже все понимаю, всю картину в целом, полный набор, всю шатию-братию и все мотивы в придачу. Ладно, не все, но во всяком случае большую часть. Я делаю шаг вперед:
— Как насчет скрещивания динозавра и человека? — спрашиваю я, нисколько не сомневаясь в ответе. — Не над этим ли работал доктор Валлардо?
Соломон небрежно хмыкает в мою сторону.
— Видите, — говорит он, — кто-то из вас все-таки способен услышать.
16
Я улизнул сразу, как полетели перья, однако при отступлении умудрился схлопотать несколько случайных отметин от мелькающих когтей и хвостов. Хаос воцарился в тот момент, когда Соломон разложил все по полочкам, объяснив всем и каждому, что Валлардо пытался получить межродовое потомство, и тут же по всему подвалу вспыхнули разрозненные стычки, миниатюрные битвы, дающие выход ярости и замешательству. Доктор Соломон, явно не ожидавший столь острой, хотя и органически присущей Совету реакции, заработал ужасную рану на голове, прежде чем успел собраться с силами, чтобы рвануть к лестнице; у Джонсона, поглощенного борьбой без правил с Курцбаном, на этот раз и в мыслях не было помочь престарелому доктору.
В общем, как только кровь, пот и желчь брызнули на стены подвала, я подхватил миссис Ниссенберг и утащил ее в дальний угол.
— Вы должны засвидетельствовать, как я подписываю все это, — сказал я ей и вытащил копии бумаг об очищении Совета от моего присутствия. Все это время я уклонялся от хвостов и отражал когти, пытаясь сохранить относительную целость и невредимость.
После серии коротких движений: подписал — заверила, все кончено — я официально и навсегда вышвырнут из Совета. Миссис Ниссенберг пожелала мне удачи, и я, еще несколько раз бросив вызов смерти, добрался до лестницы.
Теперь, торопясь домой, ваш покорный слуга совершает не менее восьми грубых нарушений правил дорожного движения, в том числе проезд на красный свет, горящий уже добрых десять секунд. Кто-то там наверху испытывает ко мне симпатию или, по крайней мере, достаточно забавляется моими проделками, чтобы позволить мне пережить этот день.
Но как можно обвинять меня в нарушении нескольких ерундовых правил, когда голова битком набита совершенно иными проблемами? Мне нужно доехать до дому, собрать в кучу все ценное, что смогу отыскать, как можно дороже заложить эту кучу у Педро, парня, который держит на Вермонт-авеню лавку «Деньги за дерьмо», и оплатить очередной перелет в Нью-Йорк. Мне нужно встретиться с Валлардо, мне нужно встретиться с Джудит, мне нужно вновь отыскать Сару, хотя бы для того, чтобы пригласить ее на ужин, подавить в зародыше любые фантазии, касающиеся столь абсурдных отношений, и положить конец всему так нечаянно и неразумно начавшемуся.
Соломоновы комментарии к бумагам Валлардо подтверждают: Макбрайд окончательно спятил, но у сумасшедшего обезьянолюбца достаточно денег и таких же ненормальных приятелей, чтобы осуществить свои безумные мечты.
Но самое удивительное (самое отвратительное) то, что его любовь к человекообразному — его любовь к Саре — была велика настолько, чтобы ощутить необходимость стать отцом ее детей. Я уверен, узнай Сара, в какое скотоложство ее втянули, она оскорбилась бы до смерти, причем в свете этих новых сведений «до смерти» следует понимать буквально.
К дверям моей квартирки на первом этаже прикреплено извещение о лишении должника права выкупа заложенного имущества, я злобно сдираю его, рву в клочья и швыряю на землю. Замки тоже сменили, но бесполезная в других отношениях кредитная карта тут же отпирает мое — мое, черт возьми, — жилище.
Электричество отключено — я знал, что когда-нибудь это случится, — чем объясняется мерзкий запах протухших объедков, доносящийся из холодильника. Я брожу по квартире, натыкаясь в темноте на все подряд. Единственный плюс от отсутствия электричества заключается в том, что мне больше не подмигивает глазок автоответчика.
Микроволновая печь, миксер — ого, телевизор тоже на месте. Электроприборов, раскиданных по квартире, должно хватить на дешевый билет до Нью-Йорка; я соглашусь даже сидеть на крыле.
Но сегодня мне не успеть. Солнце уже клонится к закату, и даже если я как-нибудь ухитрюсь дотащить весь этот хлам до машины, все равно не успею к Педро до закрытия.
Мне совершенно необходимо вздремнуть. Последний раз я спал достаточно долго, чтобы достичь стадии сновидений… дайте припомнить… две ночи назад в «Плазе». Посчитав на пальцах — расплывающихся и разбегающихся, — получаю, что за последние часов сорок мне лишь пару раз удавалось чуток подремать; удивительно, что я вообще продолжаю функционировать. Они еще не унесли мою кровать, так что я решаю опустить шторы, лечь и смежить на пару минут очи.