Крылов

— Ничего, брат Алеша, ничего! — подбодрил вскоре приехавший в Петербург Николай Александрович, увидев похудевшего сына. — Перемелим, аки зерно на крупорушке, а?

— Всенепременно, господин бомбардир, ваше благородие господин прапорщик! — бодро ответил кадет Крылов, вытягиваясь перед отцом. — И Сонечке ни словом не обмолвимся, — вспомнив, как он долгое время в детстве называл мать, добавил Алексей, прищелкнув каблуками.

— Аминь! — сложив крупные ладони в лодочку, ответил Николай Александрович. — Вот теперь я вижу, что все в порядке, веди меня и показывай, где и как живешь, что делаешь.

Алексей, как хозяин, повел отца по огромнейшему зданию, в котором ему предстояло пробыть шесть лет.

Начал он это пребывание с высшей, 12-балльной оценки по всем предметам. Он опередил, по крайней мере, пятерых из шестерки претендентов на экзаменах в младший приготовительный класс: из 240 поступающих в Морское училище было принято лишь 40 юношей.

— Шаркуном, смотри, не заделайся, Алексей, — проговорил Николай Александрович после осмотра, пораженный великолепием гостиных, богатой картинной галереей, строгой роскошью всех помещений, от столового зала, огромного и сияющего, как само море, до уютных спален и будуаров. — Тут медведь-шатун неженкой станет… дэ-а, не в пример нашему корпусу, где все было по-солдатски.

— Не извольте беспокоиться, вашбродие, тут, значится, такая огромаднейшая библиотека, что пока всю ее одолею — пора придет в отставку подавать, не до расшаркиваний, господин бомбардир, — на манер обращения к раннему Петру Первому заверил отца Алексей.

— Ну, коли так, тогда за дело, сынок, с богом, давай, брат Алеша, прощаться.

Необъятный столовый зал, бронзовая статуя основателя русского флота в нем, нескончаемый поток мрамора и золота на стенах, там и тут уместившиеся на них связки боевых знамен, модель непобедимого брига «Наварин», вечные памятные доски с именами достойных выпускников училища, украшенные георгиевскими лентами, трофейные флаги и среди них гюйс, плененный пароходом «Владимир», — все это торжественно возвышало и звало свершить что-то до сих пор незнаемое.

Алексей вчитывался в настенные строки: «…Вид сего флага да возбудит в младых питомцах сего заведения, посвятивших себя морской службе, желание подражать храбрым деяниям, на том же поприще совершенным».

«Шаркуном, смотри, не заделайся», — вспомнилось отцовское предупреждение. Отдраенный и навощенный паркет блестел и разливался без конца и края…

Очень скоро распорядок дня стал таким, что времени не оставалось ни на разглядывание реликвий и мудрых наставлений на стенах, ни на изнеженное расхолаживание в роскошных училищных гостиных.

В 6 часов 30 минут серебряный горн трубил подъем, за побудкой — пятнадцатиминутная физическая зарядка. Ровно столько же времени — на завтрак. А там — пять часов уроков и четыре часа на так называемые свободные занятия. Это ведь только кажется, что их много — 240 минут; улетучиваясь без остатка, они полностью уходили на расширение кругозора, как то настоятельно рекомендовал делать в письмах отец, как то звало делать обещание, произнесенное вместе с Сашей Ляпуновым, — во имя России.

История. Математика. Вязание морских узлов и канатов. Математика… Математика. В мире чисел — необъятный простор для мыслей Алексея Крылова. Ему видятся не просто цифровые изображения, формулы, но за ними нечто конкретное, осязаемое, нужное и полезное, воплощение абстрактных знаков в человеческие дела.

Он гонит из своего воображения эти дела. Слишком рано. Сейчас ему нужна лишь стройность числовых выкладок.

— Кадет Крылов!

— Есть кадет Крылов!

— Отдайте приветствие шествующему навстречу вам адмиралу.

— Есть отдать приветствие шествующему навстречу его превосходительству адмиралу…

Полтора часа ежедневных строевых занятий совершенно необходимы, отношение к ним самое серьезное: четкость действий тела отражает гибкость и подвижность ума. Во многом отражает.

По всем общим предметам и специальным дисциплинам у Крылова одна оценка, высшая — 12 баллов. Это не такое уж частое явление в Морском училище, и потопу па усердного воспитанника с незаурядными способностями обращено двойное внимание — товарищей и начальников.

Начальству, право, впору хоть выдумывать для Крылова отдельный, тринадцатый балл для оценки знаний. Недолго думая, один из преподавателей, капитан 2-го ранга Бартенев, своеобразно пошел па нечто подобное. Выслушав ответ кадета Глотова о построении путей, лежащих между полюсом и дугою большого круга, которые длиннее этой дуги и короче локсодромии, преподаватель удивился четкому объяснению довольно сложного вопроса. Узнав же, что перед занятиями кадет Глотов консультировался по данному ответу у кадета Крылова, кавторанг Бартенев пожал руку Алексею и сказал:

— Вам у меня учиться нечему; чтобы не скучать, занимайтесь на моих уроках чем хотите, я вас спрашивать не буду, а раз и навсегда поставлю вам двенадцать.

Заниматься на уроках тем, чем хочется, то есть ничегонеделанием, — это не в крыловских правилах. Навигация — предмет, который вел Бартенев, за давностью лет формирования нуждается в серьезных теоретических поправках. Именно ими и стал заниматься кадет Крылов па свободных уроках. Для этого нужно было самостоятельно овладеть расширенным курсом математики. По ускоренной программе это делалось за училищными стенами под руководством «дяди Саши», когда Алексей, так же как и будущий великий математик, гостил в доме у «тети Кати» — Екатерины Васильевны Сеченовой, урожденной Ляпуновой.

Навигация как отрасль знания о море и движении на нем, его законы — мост к проникновенной крыловской «Теории корабля».

Двенадцать баллов по всем изучаемым предметам в крыловском матрикуле, а вот по бальным танцам у Алексея — нуль. Правда, уроки танцев не входили в обязательную учебную программу, но все равно у него по танцам круглый, как филипповский бублик, нуль. Такой же на вид привлекательный и полновесный от абсолютного неумения совершить хоть одно-проединственное па.

«Не стань, смотри, шаркуном», — звучало неотступно, хотя отец, прознав, и недоумевал в письмах, почему сын так буквально понял его предостережение, что отказывается учиться танцевать и посещать училищные балы.

Не одни шаркуны ведь там, в столовом зале, освещенном ниспадающими потоками света хрустальных люстр.

Тысяча пар вот-вот готовы закружиться в вихрях музыки. Сам свиты его величества контр-адмирал, начальник Морского училища Арсеньев откроет вальсом рождественский бал.

…Нет и нет, бал и его красоты не для него.

Взглянув с высоких хоров на вспыхнувшее под первыми тактами музыки торжество танца, Алексей ушел в глубину бывшего дворца графа Миниха.

«Звериный коридор», картинная галерея, компасный зал с беломраморными бюстами открывателей земли: Галилей, Колумб, Коперник, Магеллан…

Хорошо думалось в тишине, что обрели великие…

— Крылов, ты?

— Я.

Володя Менделеев вынесся, наверное, из «холодного коридора». Вслед за восклицанием он скороговоркой выпалил:

— Отец просил тебя завтра быть у нас.

— Спасибо.

— Придешь?

— Ну, конечно, сам Дмитрий Иванович…

— А, Дмитрий Иванович, Дмитрий Иванович — отец, он и есть отец, а вот что Лизонька Драницына будет, это тебя, значит, совсем не интересует, да? Признавайся, да? Молчишь? Молчи, а я побежал!

— Беги.

— А ты?

— А я похожу.

— Ага, походишь… ну, ходи и помни — Лизонька Драницына завтра у нас непременно будет.

— Беги, беги.

«Смешной Володька: «Отец, он и есть отец». Так ведь это же — Менделеев!.. А впрочем, ему-то он и в самом деле просто отец».

Хорошо обо всем думалось в пустых помещениях большого здания дворца. Из окон виднелась скованная льдом широкая Нева. На снежном невском покрове отчетливо пролегли перекрещенные иксом тропы. По ним к берегам поспешали маленькие фигурки петербуржцев. Люди, конечно, торопились к рождественским столам.