Страница 61 из 82
— Пришлите мне что-нибудь отбиваться от волков, — сказал Моррисон. — И еды. И послушайте, я хочу «Особый старательский».
— Хорошо, сэр. Все это будет вам телепортировано, если ваша заявка окажется достаточно ценной, чтобы окупить расходы.
Робот влез в вихрь и исчез.
Время шло, и волки снова начали подбираться к Моррисону. Они огрызались, когда тот швырял в них камнями, но не отступали. Разинув пасти, высунув языки, они проползли оставшиеся несколько ярдов.
Вдруг волк, ползший впереди всех, взвыл и отскочил назад. Над его головой появился сверкающий вихрь, из которого упала винтовка, ударив его по передней лапе.
Волки пустились наутек. Из вихря упала еще одна винтовка, потом большой ящик с надписью «Гранаты. Обращаться осторожно», потом еще один ящик с надписью «Пустынный рацион К».
Моррисон ждал, вглядываясь в сверкающее устье вихря, который пронесся по небу и остановился в четверти мили от него. Из вихря показалось большое круглое медное днище. Устье вихря стало расширяться, пропуская еще большую медную выпуклость. Днище уже стояло на песке, а выпуклость все росла. Когда наконец она показалась вся, в безбрежной пустыне возвышалась гигантская вычурная медная чаша для пунша. Вихрь поднялся и повис над ней.
Моррисон ждал. Запекшееся горло саднило. Из вихря показалась тонкая струйка воды и полилась в чашу. Моррисон все еще не двигался.
А потом началось. Струйка превратилась в поток, рев которого разогнал всех коршунов и волков. Целый водопад низвергался из вихря в гигантскую чашу.
Моррисон, шатаясь, побрел к ней. «Попросить бы мне флягу», — говорил он себе, мучимый страшной жаждой, ковыляя по песку к чаше. Вот наконец перед ним стоял «Особый старательский» — выше колокольни, больше дома, наполненный водой, что была дороже самой золотоносной породы. Он повернул кран у дна чаши. Вода смочила желтый песок и ручейками побежала вниз по дюне.
«Надо было еще заказать чашку или стакан», — подумал Моррисон, лежа на спине и ловя открытым ртом струю воды.
Сирил Корнблат
Гомес
Все это случилось двадцать два года назад. В одно холодное октябрьское утро я получил от редакции задание. Ничего особенного, задание как задание — встретиться с доктором Шугарменом, деканом физического факультета в нашем университете. Не помню точно, что послужило поводом — какая-то годовщина чего-то такого: первого атомного реактора, испытаний атомной бомбы или, быть может, Нагасаки. Во всяком случае в воскресной газете должен был быть разворот на эту тему.
Я нашел Шугармена в его кабинете в квадратной готической башне, венчающей скромное здание физического факультета. Он стоял возле стрельчатой арки окна, неохотно впускавшего в комнату пронзительную глубину осеннего неба. Этакий плотный толстячок с пухлыми щеками и двойным подбородком.
— Мистер Вильчек? — расплылся он. — Из «Трибюн»?
— Да, доктор Шугармен. Здравствуйте.
— Проходите, пожалуйста, садитесь. Что вас интересует?
— Доктор Шугармен, я хотел бы узнать ваше мнение по поводу наиболее серьезных проблем, связанных с атомной энергией, контролем над атомным оружием и так далее. Что, по-вашему, здесь самое важное?
В его глазах мелькнула хитринка — сейчас он постарается сразить меня.
— Образование, — изрек он и откинулся назад в кресле — переждать, пока я приду в себя от неожиданности.
Я должным образом удивился.
— Это очень интересный и новый подход к проблеме, доктор Шугармен. Расскажите, пожалуйста, подробнее.
Он был преисполнен важности.
— Я хотел бы выразить беспокойство по поводу того, что широкая публика не понимает значения последних достижений науки. Люди недооценивают меня, я имею в виду — недооценивают науку, — потому что плохо представляют себе, что такое наука. Сейчас я покажу вам кое-что в подтверждение своих слов. — Он стал копаться в бумагах и вскоре протянул мне вырванный из блокнота разлинованный и покрытый ужасными каракулями листок. — Вот это письмо, представьте себе, было послано мне.
Я с трудом разобрал написанное карандашом послание.
«12 октября
Уважаемый господин!
Хочу представить себя Вам ученому-атомщику как молодого человека 17 лет с усердием изучающего математическую физику чтобы дойти в ней до совершенства. Мое знание английского языка не есть совершенно потому что я в Нью-Йорке только один год как приехал из Пуэрто-Рико и из-за бедности папы и мамы должен мыть посуду в ресторане. Поэтому уважаемый господин простите несовершенный английский который скоро станет лучше.
Я не решаюсь отнимать ваше драгоценное ученое время, но думаю вы иногда можете отдать минуту такому как я. Мне трудно рассчитать сечение поглощения нейтронов обогащенной бором стали в реакторе теорию какового я хочу разработать.
Реактор-размножитель требует для обогащенной бором стали
по сравнению с сечением поглощения нейтронов в любом бетоне с которым я потрудился познакомиться:
Отсюда получается уравнение
означающее только четырехкратный коэффициент размножения реактора. Интуитивно я не удовлетворился такой коэффициент и отрываю ваше время для помощи где я ошибся. С самой искренней благодарностью
Я рассмеялся и посочувствовал доктору Шугармену:
— Неплохой экземплярчик. Вам еще везет, что эти типы пишут письма. А у нас они прямо являются в редакцию, и вынь им да положь самого главного. Кстати, могу ли я использовать это письмо? Нашим читателям полезно знать такие вещи.
Он подумал, а затем кивнул головой:
— Ладно, берите, только не ссылайтесь на меня. Напишите просто «известный физик» или что-нибудь в этом роде. Кстати, я считаю, что все это скорее грустно, чем смешно, но у вас свои задачи, я понимаю. Малый этот, по-видимому, чокнутый, но и он, впрочем, как и многие другие, полагает, что наука — всего лишь набор фокусов, которыми может овладеть каждый…
Он еще долго распространялся на эту тему.
Я вернулся в редакцию и за двадцать минут накатал интервью. Гораздо больше времени и сил мне пришлось потратить, чтобы объяснить редактору воскресного выпуска, почему письмо Гомеса следует опубликовать на развороте, посвященном атомному юбилею. В конце концов он сдался. Письмо пришлось перепечатать, ибо пошли я его наборщикам в том виде, как оно было написано, нам не избежать бы забастовки.
В воскресенье, в четверть седьмого утра, меня разбудил бешеный стук кулаков в дверь моего номера в отеле. Еще не совсем проснувшись, я сунул ноги в тапочки, накинул халат и побрел к двери. Но те, за дверью, и не собирались ждать, пока я ее открою.
Дверь распахнулась, и в комнату ввалились администратор, редактор воскресного выпуска и еще какой-то немолодой человек с застывшим лицом в сопровождении трех решительного вида молодчиков. Администратор что-то пробормотал и поспешил ретироваться, а остальные двинулись на меня единым фронтом.
— Босс, — промямлил я, — что с-с-лучилось?
Один из решительных молодчиков стал спиной к двери, другой — к окну, третий загородил вход в ванную. Их шеф, холодный и колкий, как иней, пригвоздил меня к месту, обратившись к редактору резким начальственным тоном:
— Вы подтверждаете, что этот человек Вильчек?
Редактор молча кивнул.
— Обыскать, — бросил старик.
Молодчик, стоявший у окна, умело принялся за дело, не обращая внимания на невразумительные вопросы, которые я все еще пытался задавать редактору. Редактор старательно избегал моих глаз.