Суд идет

На противоположной стене теплилась золотистая солнечная полоска шириной в ладонь. Глядя на нее, Дмитрий загадал: «Если Ольга успеет вернуться, пока кусочек солнца будет еще жить в комнате, — произойдет чудо, и все страхи пройдут бесследно. Если же она опоздает — значит, чудес на свете нет, значит, прав был седой хирург-профессор…» А мысленно Дмитрий молил: «Не торопись, солнце!.. Не дай потухнуть маленькой иллюзии…»

Шадрин вздрогнул, когда дверь в комнату открылась и в нее вошли Ольга и врач из студенческой поликлиники. Это была Вера Николаевна, добрая, рано поседевшая женщина, которую студенты любили за ее кроткий нрав. Она не только лечила, но и по-матерински жалела студента даже в том случае, если он жаловался не на болезнь, а на безденежье, на плохую память, на то, что иногда сосет под ложечкой от недоедания. Вера Николаевна понимала, что такое карточная система и что такое аппетит здорового молодого человека. Она не жалела своего свободного времени, часами обивала пороги в профкомах, спорила с начальством, пугала тем, что будет жаловаться выше, пока наконец не добивалась своего — наиболее слабым студентам давали дополнительные обеденные талоны. Она на свой риск и страх направляла некоторых студентов в стационар, который был здесь же, при поликлинике. Сама следила, чтоб таким «больным» выделяли дополнительные порции. А однажды — это было года два назад — Вера Николаевна предложила и Дмитрию лечь на обследование, чтобы хоть в стационаре тот отдохнул немного от общественной работы. Но Шадрин отказался.

Врач прощупала пульс больного и стала расспрашивать о самочувствии. После некоторого молчания Дмитрий, глядя куда-то через плечо Веры Николаевны, тихо сказал:

— Ольга, выйди, пожалуйста.

В первую минуту Ольга не поняла просьбы, но потом, сообразив, что Дмитрий не только больной, но к тому же и мужчина, как-то сразу растерялась и молча вышла из комнаты.

Оставшись один на один с врачом, Шадрин не знал, с чего начать тяжелый разговор. Потом все-таки заговорил:

— Доктор, я об этом вам не говорил никогда. Но теперь, кажется, придется все выкладывать. Я тяжело болен… — И Дмитрий неторопливо стал рассказывать, как его ранило на подступах к Варшаве, как без сознания доставили на санитарном самолете в Москву в военный госпиталь, как известный профессор Николаев делал ему сложную операцию. Упомянул даже о разговоре профессора с ассистентом.

Историю болезни, которая лежала в чемодане Шадрина, Вера Николаевна достала сама. Быстро пробежав ее глазами, она остановилась на том месте, где врачебной комиссией по-латыни было написано заключение.

К тому, что было сказано в истории болезни, Вера Николаевна отнеслась внешне спокойно. Достав из своей аптечки жаропонижающие таблетки, она тут же заставила Шадрина выпить их и неразборчивым, как почти у всех врачей, почерком написала направление в больницу.

— Вот так, голубчик, придется вам недельки две полежать в клинике.

— Доктор, вы думаете, что на свете бывают чудеса? — невесело улыбнувшись, спросил Дмитрий, жадным взглядом стараясь прочесть выражение лица Веры Николаевны.

— Вы о каких чудесах говорите?

По губам Шадрина снова проползла горькая болезненная усмешка.

— Зачем кладете меня в больницу?

— У вас высокая температура, обычная гриппозная температура, но она дурно влияет на вашу аневризму. А поэтому… придется недельки две полежать в больнице. Там уход, там врачи, вас понаблюдают, и вы быстро поправитесь.

— Значит, температура у меня не связана с… с этой…

— Нет, нет… — Вера Николаевна понимала, что больному тяжело было произносить ненавистное ему и страшное слово «аневризма», поэтому не стала дожидаться, когда Шадрин назовет свою болезнь. — У вас самый настоящий грипп с температурой, вот он немного и раскачал сердечко.

Шадрин смотрел на Веру Николаевну печальными глазами. Во взгляде его была детская нежность.

— Вера Николаевна, вы не ответили на мой вопрос. Скажите, бывают на свете чудеса?

Значение этого вопроса и тон, каким он был задан, Вера Николаевна хорошо понимала. Но ответ, который смог бы сразу рассеять неверие и угнетенное состояние больного, на ум не приходил. И только спустя некоторое время, когда она уже выписала рецепт и уложила в сумочку термометр и коробку с таблетками, Вера Николаевна привстала, мягко улыбнулась и уверенно сказала:

— То, что могло быть чудом шесть лет назад, сегодня становится обычным, а иногда даже пустяковым делом. Не вам мне это, товарищ Шадрин, говорить. Вы человек грамотный и знаете, что когда-то от воспаления легких и от скарлатины люди часто гибли, а теперь научились изготовлять пенициллин, стрептомицин… Так что ваше опасение старомодно. Вот так.

Вряд ли могли найтись слова более убедительные, чем те, которые высказала Вера Николаевна. Ответ ее окрылил Шадрина.

— Доктор, я готов лечь в больницу. Только мне сейчас пока тяжело встать. Вы скажите, в какую больницу? Придут с лекции ребята, они помогут добраться.

Вера Николаевна не дала договорить больному.

— Пожалуйста, лежите спокойно и старайтесь как можно меньше двигаться. Сейчас к вам придет няня. Что нужно, она вам все сделает. А через полчаса за вами придет машина.

И снова Вера Николаевна улыбнулась.

«От этой улыбки у раненых в госпиталях переставали ныть раны», — подумал Дмитрий, провожая взглядом врача.

— Когда выпишитесь из больницы, покажитесь мне. — С этими словами Вера Николаевна вышла из комнаты.

«А что, если правда: прогнозы старого профессора устарели? Что, если хирургия сегодня во много раз сильнее, чем шесть лет назад?!» — думал Шадрин.

Он даже не заметил, как рядом с кроватью очутилась Ольга. Лицо ее было подурневшим, озабоченным. Казалось, что она хотела о чем-то спросить и боялась. Долго она сидела у изголовья кровати и никак не могла понять, что вдруг случилось с Дмитрием: весь он был во власти нервного восторга. Щеки его горели.

Дмитрий хвалил науку, которая в своем развитии не знает границ, доказывал, что для человека нет неразрешимых проблем, а есть только проблемы пока еще не решенные, но которые не сегодня-завтра будут с успехом решены.

Минут через десять после ухода Веры Николаевны пришла старенькая няня в белом халате и больших подшитых валенках. Выслушав ее прямые бесхитростные вопросы, которые заставили Ольгу смутиться и покраснеть, Дмитрий поблагодарил няню и сказал, что ему ничего не нужно, что она может уйти.

Вскоре после ухода няни пришла «Скорая помощь». Внося с собой легкий запах лекарства, в комнату вошли трое в белых халатах: двое мужчин и одна женщина. Проверив пульс больного, врач внимательно выслушала его, сделала укол и, посмотрев в сторону Ольги, сказала:

— Придется госпитализировать.

Двое мужчин в белых халатах положили Шадрина на носилки и вынесли из комнаты так, как выносят покойников — ногами вперед.

За носилками, втянув голову в плечи, тяжелой походкой шла Ольга. Пуховая шаль сползла с головы. Спутавшиеся волосы лезли в глаза. В руках она несла небольшой сверток с документами Шадрина.

Встречавшиеся в коридоре студенты останавливались, тревожно осматривали вытянувшегося на носилках больного. Некоторые даже возвращались и провожали его с этажа на этаж.

Когда носилки с больным осторожно внесли в машину и закрыли дверцу, Ольга подошла к окну. Дмитрий лежал бледный. Он кусал посеревшие губы.

Вид Шадрина испугал Ольгу. Боясь встретиться с ним взглядом, она отшатнулась от машины.

Нудная, хватающая за душу сирена «Скорой помощи» огласила улицу. На завьюженном дворике, среди которого осталась Ольга, кружила искристая поземка.

II

Зимние сумерки подкрались незаметно. На столбах, торчавших, как черные свечи в белых сугробах, зажглись лимонно-бледные фонари. Где-то у карниза крыши завьюженной часовенки, в которой лет сто назад молились престарелые монахи, хлопал полуоторванный лист ржавого железа. По протоптанной дорожке, накинув на плечи кургузое пальто, пробежала в столовую студентка. На голых сучьях тополей колючими шапками чернели старые грачиные гнезда. Свинцово-тяжелое небо казалось низким, оно давило на притихший студенческий дворик.