Страница 4 из 21
Со времени своей сенсационной публикации Блумквист стал чем-то вроде новостного центра. Ежедневно он получал наводки на правонарушения и темные дела. В большинстве своем, по правде говоря, это была чистейшая ерунда. Разные правдоискатели, заговорщики-теоретики, вруны и выскочки поставляли ему истории самого бессмысленного свойства, не выдерживавшие даже поверхностной проверки, или, по крайней мере, недостаточно интересные, чтобы вылиться в статью. С другой стороны, за чем-то совершенно банальным или будничным иногда крылся великолепный материал. Простое дело, связанное со страховкой, или тривиальное заявление об исчезновении человека могло вмещать в себя большую историю общечеловеческого уровня. Никогда точно не знаешь. Надо все методично изучать на свежую голову, и поэтому в субботу утром Микаэль уселся с ноутбуком и блокнотами и стал штудировать все, что у него имелось.
Он просидел до пяти часов и, в общем-то, обнаружил кое-что, увлекшее бы его лет десять назад, но теперь не вызвавшее особого энтузиазма – классическая проблема, уж кому-кому, а ему хорошо известная. После нескольких десятилетий в профессии большинство тем кажется знакомыми, и хотя ты умом понимаешь, что какой-то материал хорош, он все равно тебя не увлекает. Когда вдобавок на крышу обрушился холодный проливной дождь, Микаэль прервал работу и переключился на Элизабет Джордж.
Это не только эскапизм, убеждал он себя. Иногда самым лучшим идеям надо вылежаться, говорил его опыт. Если заняться чем-то другим, фрагменты мозаики могут внезапно встать на свои места. Однако никакой другой конструктивной мысли, кроме того, что следует почаще лежать, читая хорошие романы, ему в голову не пришло, и к утру понедельника, снова принесшему отвратительную погоду, Блумквист успел проглотить полтора детектива Джордж плюс три старых номера журнала «Нью-Йоркер», давно пылившихся у него на ночном столике.
И вот теперь Микаэль сидел на диване в гостиной с чашкой капучино в руках и смотрел на непогоду за окном. Чувствовал он себя усталым и безразличным ко всему вплоть до того момента, как резким рывком – словно внезапно решив, что вновь обрел дееспособность, – поднялся, натянул ботинки и зимнее пальто и вышел из дома. На улице было на редкость противно.
Леденящие порывы ветра с дождем пронизывали до мозга костей, и Микаэль быстрым шагом двинулся в сторону улицы Хурнсгатан, казавшейся необычайно серой. Весь район Сёдер словно бы лишился своих красок. Даже ни единого сверкающего осеннего листочка не кружило в воздухе. Опустив голову и скрестив руки на груди, Блумквист продолжил путь мимо церкви Марии Магдалины к Шлюзу, а затем свернул направо, на холм Гётгатсбаккен и, как обычно, зашел в здание между магазином одежды «Монки» и пабом «Индиго». Поднявшись в редакцию, находившуюся на четвертом этаже, прямо над помещениями Гринпис, он уже при входе услышал шум голосов.
Внутри оказалось необычно много народу. Тут была редакция в полном сборе, плюс главные внештатные сотрудники, а также три представителя «Сернер» – два консультанта и Уве Левин, который по случаю такого дня оделся даже чуть более демократично. Он уже не походил на директора и явно подцепил несколько новых выражений, в частности, простонародное «здорóво».
– Здорóво, Микке, как дела?
– Это зависит от тебя, – ответил Блумквист, в принципе ничего худого не имея в виду.
Однако он заметил, что это было воспринято как объявление войны, и, сдержанно кивнув, прошел дальше и сел на один из стульев, расставленных в редакции, как в небольшой аудитории.
Уве Левин откашлялся и нервно взглянул в сторону Микаэля Блумквиста. Знаменитый репортер, казавшийся в дверях настроенным воинственно, теперь выглядел вежливо заинтересованным и не проявлял никаких признаков стремления ссориться или аргументировать. Впрочем, Уве это ничуть не успокоило. Когда-то они с Блумквистом вместе замещали штатных репортеров в газете «Экспрессен». Писали они в то время в основном новости короткой строкой и кое-какую чушь. Зато потом, в кафе, мечтали о солидных репортажах и разоблачениях, часами рассуждая о том, что никогда не станут довольствоваться чем-то традиционным или сглаженным, а всегда будут докапываться до глубины. Молодым и амбициозным, им хотелось всего сразу. Порой Уве скучал по тому времени – не по зарплате, разумеется, или по работе, или даже по вольной жизни с барами и девушками, – а по мечтам: ему не хватало в них мощи. Он временами тосковал по клокочущему желанию изменить общество и журналистику и писать так, чтобы мир замирал, а власти пригибались, и, конечно, даже такой большой человек, как он, неизбежно иногда задавался вопросом: «Что со всем этим стало? Куда подевались мечты?»
А Микке Блумквист воплотил в жизнь каждую из них – и не только потому, что являлся автором нескольких наиболее громких за последнее время разоблачений. Он к тому же писал именно с теми силой и пафосом, о которых они некогда мечтали, и никогда не сгибался под нажимом властей и не шел на компромисс со своими идеалами, в то время как сам Уве… Да, но ведь отличную карьеру-то сделал он? На сегодняшний день Левин зарабатывал наверняка в десять раз больше Блумквиста, что его безумно радовало. Какую пользу принесли Микке его сенсации, если он не мог даже купить себе более крутую дачу, чем малюсенький домик в Сандхамне? Господи, что такое эта хибара по сравнению с новым домом Уве в Каннах? Ничто!.. Нет, правильный путь избрал он, а не другие.
Вместо того чтобы корпеть в разных ежедневных газетах, Уве нанялся в «Сернер» медийным аналитиком и сумел завязать личные отношения с самим Хоконом Сернером, что изменило его жизнь и сделало богатым. Сегодня в его ведении находилась публицистика целого ряда крупных журнальных издательских домов и каналов, и ему это очень нравилось. Он обожал власть, деньги и все, что отсюда вытекало. Но тем не менее… он был достаточно великодушен, чтобы признаваться, что иногда мечтает и о другом, разумеется, в ограниченных дозах, но все-таки. Ему хотелось еще считаться отличным публицистом – таким, как Блумквист, и наверняка именно поэтому он так жестко настаивал на покупке концерном акций «Миллениума». Маленькая птичка принесла ему на хвосте, что журнал пребывает в экономическом кризисе и что главный редактор Эрика Бергер, в которую Уве всегда был тайно влюблен, хочет сохранить двоих сотрудников из последнего набора – Софи Мелкер и Эмиля Грандена, – а без новых капиталовложений в журнал ей это едва ли удастся.
Короче говоря, Уве увидел, что открылась неожиданная возможность стать совладельцем одного из крупных и престижных изданий Швеции. Правда, нельзя сказать, что руководство «Сернер» проявило особый энтузиазм. Напротив, там стали поговаривать, что «Миллениум» старомоден, отличается левой ориентацией и имеет тенденцию конфликтовать с важными рекламодателями и партнерами, и не аргументируй Уве столь пылко, дело наверняка бы ушло в песок. Но он упорствовал. Инвестиция в «Миллениум» является в общем контексте пустяковой суммой, говорил он, незначительным вложением, которое, скорее всего, не принесет сверхприбыли, но зато поможет создать нечто куда более важное – доверие, а на данном этапе, после всех сокращений и кровавых бань, о «Сернер» можно было сказать что угодно, но уровень доверия не являлся главным достоинством холдинга, и поэтому вложение в «Миллениум» могло бы стать показателем того, что он все-таки проявляет интерес к журналистике и свободе слова. Правление «Сернер», разумеется, не отличалось излишней любовью к свободе слова или журналистским расследованиям а-ля «Миллениум». Но, с другой стороны, чуть больше доверия им бы не повредило. Это все-таки понимали все, поэтому Уве удалось добиться покупки, и долгое время она казалась удачей для обеих сторон.
«Сернер» приобрел хорошее паблисити, а «Миллениум» смог сохранить персонал и сделать ставку на то, в чем журнал был силен, – глубоко копающие, хорошо написанные репортажи. Сам же Уве сиял, точно солнце, и даже принял участие в дебатах в Клубе журналистов, где со всей скромностью заявил: