Страница 95 из 102
Прошел час. Еще час. Небо на востоке окровавилось. Время подходило к восходу солнца.
Большой медный барабан, стоявший у шатра главного воеводы, ударил два раза. Не успело затихнуть гулкое эхо, как Гуляй-город окутался дымом пушек и пищалей. Ядра и дробь ударили по врагам, упорно наползавшим на крепость из леса. Стреляла первая половина всех крепостных пушек. Огневой удар оглушил нападающих. Многие свалились на землю замертво. Войска противника приостановились, смешались. В это время загремел второй залп. А в тылу врага послышались крики и звон оружия. Воевода Воротынский незаметно провел свои полки в обход по ложбине и ударил в спину крымским ордам. Завязалась яростная схватка. Сила мускулов и мужество решали дело. Крики и звон оружия спугнули птиц, они беспокойно кружились над лесом.
Теперь татары все свои силы направили на большой полк Михаила Воротынского. Прошло два часа, и русские стали сдавать, слишком много было воинов у крымского хана.
И тогда из Гуляй-города послышались тягучие призывы полковых труб. Вылазные ворота открылись, передовой полк под командованием Дмитрия Хворостинина вырвался из крепости и ринулся на врага. Воины большого полка обрадовались подмоге и бились с новыми силами, словно в оседавшее тесто добавили свежих дрожжей.
Кипел отчаянный бой. Ратники передового полка бились доблестно, не щадя жизни. Благодаря своему высокому росту, воевода Хворостинин, сидя на коне, хорошо видел, что делается на поле битвы. Грозная сеча продолжалась долго. Кровь ручьями стекала в реку…
Теснимые с двух сторон, татары не выдержали и побежали.
Девлет-Гирей, лежа на подушках в своем шатре, слушал донесение о вылазке большого полка воеводы Воротынского и радостно потирал руки, заранее празднуя победу. Цель достигнута, русские вышли из крепости.
В это время сотня Степана Гурьева пробивалась к ханскому шатру. Сотник задумал взять в плен крымского владыку.
Одноглазый мурза Сулеш, задыхаясь, прибежал в шатер к Девлет-Гирею:
— О сладкорукий, лошади готовы, надо бежать, русские близко! Твоя охрана рубится с ними. — Шрам на лице мурзы сделался лиловым.
Забыв про боли в животе, хан заметался по шатру. Полы зеленого халата распахнулись, обнажив тонкие дрожавшие ноги.
Мурза Сулеш подхватил безоружного владыку под руку и вывел его к лошади. Двое слуг подсадили Девлет-Гирея в седло. Бескровное лицо хана еще больше побледнело — он услышал яростные вопли и звон оружия. «Не я, а московский царь Иван поведет меня на веревке», — пронеслось в голове. Не помня себя от страха, хан полоснул коня плетью… Для прикрытия бегства он оставил немногих, а сам, нигде не отдыхая, ночью прискакал к Оке и поспешно переправился через Сенькин перелаз. Боясь погони, хан оставил на переправе сильный заслон.
Сотня Степана Гурьева, изрубив ханскую стражу, прорвалась к заповедному шатру. Он был пуст. На узорчатом ковре валялись брошенные ханские знамена, оружие, три золоченых шлема и кольчуги. Забившись под богатые одежды, плакали от страха две русские девочки-невольницы.
Думая, что Девлет-Гирей спрятался, Степан Гурьев стал искать по всему шатру. Откинув стенной ковер, он увидел князя Янгурчей-Ази, оружного, в чешуйчатых латах. Князь вихрем обрушился на Степана с боевым топором. Метил в голову, но промахнулся, и удар пришелся в плечо. Мореходы бросились на князя, зарубили. Истекавшего кровью Степана Гурьева положили на мягкие ханские подушки его товарищи русские корсары: Дементий Денежкин, Федор Шубин и Иван Твердяков.
И отец Феодор, пробившийся к ханскому шатру вместе со Степаном, не отходил от него.
Бой окончился полным разгромом крымских орд. Но победа досталась дорогой ценой: три четверти русских ратников полегли близ сельца Молоди.
Оставшиеся в живых хоронили павших. Помахивая кадилами, молились над усопшими попы. Синеватый ладанный дым поднимался к небесам.
К вечеру у ханского шатра остановились два всадника — плечистый парень и молодая женщина.
— Где сотня Степана Гурьева? — спросил парень у дозорного.
— Здесь.
— Где Степан Гурьев?
— В шатре лежит, раненый.
Молодая женщина, это была Анфиса, спрыгнула с коня и бросилась в шатер. У изголовья Степана горела свеча. Деревенский лекарь-ведун, старик с всклокоченными седыми волосами, накладывал на рану чистые тряпки, пропитанные зеленой пахучей мазью. В жаровне переливались огнями раскаленные угли. Кипела какая-то жидкость в глиняном горшке, распространяя резкий запах.
— Что с ним? — крикнула Анфиса, пораженная бледным, неживым лицом раненого.
— Много крови вышло, еле унял. Топор басурманский заговоренный… А ты родня, что ли, ему?
— Жена!
Степан Гурьев открыл глаза и посмотрел на Анфису. Не поверил себе.
— Анфиса! Откуда? Жива? — еле слышно лепетал он, но Анфиса услышала.
— Степушка, как я ждала тебя!.. — Анфиса бросилась к мужу. Она хотела рассказать все, что выстрадала без него, но лекарь успел схватить ее за руку.
— Нельзя, бабонька! Слаб твой Степан. Видишь, глаза закрыл, сил в нем нисколько нет… Оставайся с ним, выходишь, а сейчас и тронуть не моги.
Степан снова открыл глаза.
— Анфиса, — позвал он, чуть шевельнув рукой.
Она поняла и вложила свою маленькую руку в его холодную ладонь.
Раненый улыбнулся и закрыл глаза.
Князь Михаил Иванович Воротынский послал гонцов на быстроходных конях серпуховскому осадному воеводе. Остатки крымских орд должны перехватывать, преследовать и уничтожать осадные стрельцы и казаки заокских и украинских городов. На врага нападали сидящие в засадах сторожи и станицы…
Обессиленные тяжким боем, русские полки расположились за сельцом Молоди, по обочинам большой серпуховской дороги. Наутро приказано всем выступить в Серпухов и дальше по своим местам. Люди расположились у костров. На версты тянулись обозы. Паслись стреноженные лошади.
Сидели люди у горевших костров… Едва ли осталась четверть тех, что встретились грудью с ордами крымского хана. Много раненых лежало на телегах. Последним на отдых встал с остатками своей дружины ротмистр Георгий Фаренсбах. Немцы дрались храбро, неделю не снимая тяжелой брони.
Вскоре прискакали гонцы с новыми вестями: на Оке разгромлены остатки вражеской силы.
На рассвете барабанный бой и завывание труб разбудили ратников.
— Воевода Воротынский! Воевода Воротынский! — неслось со всех сторон.
Ратники вскакивали с земли, помогали вставать раненым.
Из сельца Молоди поднимался в гору воевода Воротынский на сером тяжелом коне.
Дружным радостным ревом встретило воинство славного вождя. Бросали вверх шапки и шлемы и кричали до хрипоты. Многие вскочили на коней и приветствовали победителя, подняв шлемы на пики.
Впереди князя скакали на белых лошадях два знаменосца. В руках одного царский стяг — на зеленом полотнище черный двуглавый орел. Другой держал знамя с ликом Иисуса Христа. За князем, чуть поодаль, ехали воевода полка правой руки князь Николай Одоевский и воевода полка левой руки князь Репнин. Третьим был полюбившийся Воротынскому за беззаветную храбрость высокий воевода Дмитрий Хворостинин.
— Победителю!
— Спасителю нашему!
— Спасибо за Русскую землю!
Князь Воротынский остановил коня. Воины лавой стали сбегаться со всех сторон, окружили воеводу плотной толпой.
Михаил Иванович снял шлем, седые кудри упали на плечи.
— Крымский хан утек яко пес, — громко сказал он. — Спасибо вам, русские люди. Своим бесстрашием вы спасли свою Землю. Вы спасли отцов и матерей, жен и детей своих от плена и смерти, а православную церковь от надругательства. Бог даровал вам храбрость и запамятование смерти… Вы не дали вновь опозорить и сжечь город Москву. Царь Иван Васильевич обещал после победы отринуть опричнину, и разделенная земля Русская вновь станет единой. Гонцы с победной вестью посланы государю, будем ждать царской милости.
Раздались радостные громкие возгласы. Снова полетели кверху шлемы и шапки.