Балтиморский блюз

— Итак, Пру собрала эту группу и ограждает ее от посторонних?

— Именно так. Мало того, что тебя изнасиловали, так еще и приходится смотреть на свои налоги в действии, когда государственный защитник Абрамович добивается оправдательного приговора для мужчины, который надругался над тобой.

— Но Абрамович просто выполнял свою работу, — возразила Тесс. — А что бы ты предпочла — чтобы государственные защитники бросали своих подзащитных на произвол судьбы или все-таки пытались сделать все возможное? У него не было цели причинить тебе боль. Он пытался помочь бедному молодому человеку. Ничего личного. К тому же он давно уже сменил профессию. Не пора ли…

— Жить дальше? На самом деле, какое-то время я продолжала жить. Потом я начала везде натыкаться на его лицо, его голос. Я видела его по телевизору, слышала по радио. По дороге на работу я проезжала мимо щитов с его фото. Вот тогда и появилась группа — когда все женщины снова увидели его лицо, услышали его голос. Все вернулось.

— Не лучше ли было перестать смотреть дециметровые каналы? Переключиться на национальное государственное радио? Ездить на работу другим путем?

Сесилия сползла вниз по спинке стула, словно этот разговор утомил ее.

— Твои слова только доказывают правоту Пру. Другие нас не понимают. Никогда не думала, что мне придется рассказывать все это другой женщине, но ты просто не понимаешь.

Нет, понимает. Она понимала их ярость, их сломленность. Но ей было неприятно, что эти люди строили свою жизнь на восприятии себя как жертвы — даже при том, что и с ней такое иногда случалось. Это неправильно. Вместо того чтобы залечивать свои раны, эти женщины каждую неделю раздирают их. Для них бунт заключался в том, чтобы устроить поминки с кексиками — отпраздновать тот факт, что кто-то другой взял на себя реализацию их патетических фантазий о мести.

Если, конечно, это был кто-то другой.

— Женщины из группы когда-либо заговаривали о возможности лишить себя права на нормальное существование.

Сесилия уставилась на нее.

— Мы жертвы насилия, а не преступники. Почти все эти женщины боятся выходить из дома после наступления темноты.

— Хорошо, тогда ответьте мне вот на какой вопрос. В группе обсуждалось убийство? Знаете ли вы, где была тем вечером каждая из женщин?

— Я знаю, что Пру была на бейсболе с двумя десятками детей на костылях и своими сотрудниками из бухгалтерской фирмы. Остальные, скорее всего, провели тот вечер, как и любой другой — сидя в постели со включенным светом, боясь заснуть.

— А вы?

— Я была одна дома. Классическое алиби, да? Мужчина, который меня изнасиловал, собирался использовать именно его, если бы дело дошло до суда. Защита — отличная штука, в ней может быть сколько угодно противоречий. «Меня там не было». «Я был там, но не делал этого». «Я сделал это, но она сама захотела».

— А ваша история — она не противоречива?

— Я была одна дома. Я была там, но не делала этого. Я сделала это, но он сам захотел, — монотонно, скучающим голосом продекламировала Сесилия.

Тесс, то есть ее пострадавшая попа, вспомнила, как Сесилия сбила ее с ног в кафетерии. Абрамович был ниже нее и, скорее всего, не тратил по два часа в день на греблю и поднятие тяжестей. Да, жизнь — несправедливая штука. Даже маленький, толстенький, неспортивный мужчина был сильнее ее. У Сесилии не было ни одного шанса — или был?

— Так какова же цель вашего визита, Сесилия? Единственное, что вы сделали, — это убедили меня в том, что членов группы ОЖНА необходимо под присягой допросить по делу об убийстве Майкла Абрамовича.

— Я подумала, вы что-то знаете. Я подумала, вам что-то нужно. Теперь я в этом не уверена.

— Относительно Абрамовича?

— Нет. В действительности к нему это вообще почти не относится. — Она встала, собираясь уходить. — Не уверена, что вы поймете меня, но его смерть не доставила нам особой радости. По крайней мере, мне.

— Может, вам стоит организовать группу поддержки для него: «Жертвы Майкла Абрамовича в поддержку Майкла Абрамовича».

На мгновение в глазах Сесилии промелькнула тень маленькой Сесси, испуганной и уязвимой. Она подняла руку, и Тесс порадовалась, что их разделял тяжелый дубовый стол. Но Сесилия потянулась к своим отсутствующим волосам в поисках прядки, которую привыкла накручивать на палец в задумчивости.

— Хорошо, наверное, быть такой сильной и объяснять это тем, что ты хорошая, что ты правильно живешь и правильно питаешься, поэтому заслуживаешь здоровья и счастья, — произнесла она, словно только что все это для себя уяснила. — Но есть еще такая вещь, как удача, а в мире больше несчастий, чем везения.

С этими словами она покинула магазин. Она была еще тоньше, чем запомнилась Тесс. И симпатичнее, особенно когда на лице отразилась злость, и она нашла в себе силы смотреть прямо в глаза. У человека, который на нее смотрит, должно быть, замедляются рефлексы, особенно, если его только что избили. Когда он заметит маленькую ножку в опасной близости от своего уха, будет уже слишком поздно.

Глава 19

Визит Сесилии обеспокоил Тесс — и не только потому, что в ее прощальных словах была доля истины. Зачем Сесилии было разыскивать Тесс только для того, чтобы выложить ей практически все об ОЖНА, а потом пытаться убедить в том, что они не имеют никакого отношения к смерти Абрамовича. Получается, Сесилия свято верила в то, что лучшая защита — это нападение. Наверное, она просчиталась — решила, что упреждающий удар погасит любопытство, а не разожжет его еще сильнее.

При всем этом Тесс не видела убийцу в группе. За что бы ни ратовали члены ОЖНА, быть жертвой — это необходимое условие. Эти женщины строили свое существование на пассивности и бездействии.

Она могла бы скормить эту историю Джонатану: группа поддержки, сформированная из-за убиенного адвоката, празднует его смерть с гавайским пуншем и домашними кексами, — и посмотреть, что получится. Утечка информации и раздутые истории — всем известные метафоры, но Тесс всегда казалось, что публикация «горячей» газетной статьи сродни проверке температуры сковородки — капни на нее водой и посмотри, что будет. Но она не хотела напоминать Джонатану о деле Абрамовича. Тем более теперь, когда он с упоением гонялся за более крупной рыбой, это его вряд ли заинтересует. Может, получится скормить эту наживку Фини или кому-нибудь помельче из «Маяка».

— Она понятия не имеет, чем ты занимаешься. — Опять Кроу со своими комментариями. Она и забыла, что он здесь.

— Ты о чем?

— Она не знает, что ты работаешь на Рока, и что тебя интересует это убийство. Она понимает, что ты не из полиции, поэтому криминал ее не волнует. Она думает, что ты пытаешься выяснить о ней что-то еще.

— Откуда ты все это знаешь? Ты-то откуда знаешь, что я работаю на Рока?

Как бы то ни было, он был прав. Сесилия ни слова не сказала ни про Рока, ни про Тинера. Тесс сама вывела разговор на смерть Абрамовича, но это сделал бы любой, кто читает газеты. Сесилия знала только это, что Тесс не была жертвой насилия, как говорила. Она не поняла, кто она такая и чего хочет.

— Я умею слушать. Хорошо, что ты все время забываешь о моем существовании, как, например, сейчас. Да, всегда так.

Он смеялся, издеваясь над Тесс. Такое ощущение, что сегодня все обходят ее на полкорпуса — Фини со своим компьютером, Донна Коллингтон с длинными алыми ногтями, Китти, во всеуслышание разглагольствующая о Джонатане, Сесилия со своей таинственной миссией. Теперь еще и Кроу. И не важно, что он прав.

А еще она с раздражением заметила, что у Кроу очень бледное лицо. Кожа была синевато-белого, молочного оттенка, из-за чего дреды, обрамляющие его физиономию, казались еще темнее. Кожа человека, который где-то шлялся всю ночь.

— Слушай, тебя называют Кроу, как того робота в «Театре мистического мастерства», или потому, что ты похож на солиста группы «Counting Crows»?

На самом деле, он был симпатичнее — с четко очерченными скулами и высоким лбом. Если бы он перестал сутулиться, то стал бы дюймов на шесть выше Тесс.