Король снов

— Неизменяющиеся?

— Ну да, так они нас называют. Граф может сделать прискорбную ошибку, если слишком уж уверует в доброжелательность своих новых друзей метаморфов. Но, конечно, Тастейн, нас все эти вопросы совершенно не интересуют. Мы просто стоим здесь и с удовольствием едим сосиски.

— Совершенно верно, — согласился Тастейн.

Значит, Халефис также считает, что они не доверяют друг другу, Мандралиска и Вайизейсп Уувизейсп Аавизейсп, думал он. Конечно, в этом он целиком и полностью прав. В некотором смысле, они оба одной породы: отродье ядовитых змей, как сказал Халефис. Они стоят друг друга.

Ну, а я-то сам чего стою?

14

— Он хочет поговорить со мной за завтраком, — сказал Престимион. — И утверждает, что разговор очень важный. Только мы вдвоем, понтифекс и корональ. Не хочет, чтобы присутствовали ни Септах Мелайн, ни Гиялорис, ни даже ты, Вараиль. А ведь только вчера он просил предоставить ему побольше времени для подготовки плана вторжения, потому что он работает один, без Верховного канцлера. Как ты думаешь, что могло его осенить этой ночью?

Вараиль улыбнулась.

— Он знает тебя очень хорошо, Престимион. Знает, как ты ненавидишь любого рода задержки.

— Я думаю, что дело не в этом. Да, я нетерпеливый, импульсивный человек, но Деккерет совершенно не таков. И, кстати, на сей раз я его вовсе не подгонял. Не далее как вчера я согласился предоставить ему три-четыре дня на раздумья. Но он не пользуется отсрочкой и приходит ко мне на следующее утро. Для этого должна быть причина. И я не уверен, что эта причина мне понравится.

Монархи встретились в малой столовой в покоях понтифекса, на восточной стороне здания. В окна лился великолепный золотисто-зеленый утренний солнечный свет. По приказу Престимиона все перемены подали сразу: блюда с фруктами, копченую рыбу, поджаристые сладкие пирожки с начинкой из стаджжи, легкое вино. Но ни тот ни другой не воздали должное великолепной еде. Деккерет, казалось, был в очень странном настроении, он держался напряженно, был очень задумчив, однако его глаза светились каким-то ярким возбужденным светом, как будто ночью его посетило некое поразительное видение.

— Позвольте мне изложить вам мой план, — сказал он после краткого обмена приветствиями. — С теми изменениями, которые я сделал в нем в результате ночных размышлений.

В том, как Деккерет произнес эту фразу, было нечто театральное. Престимион был слегка озадачен этим.

— Прошу вас, — отозвался он.

— Я предлагаю, — сказал Деккерет, — сразу же предпринять первое великое паломничество своего правления. Это даст мне удобный и бесспорный предлог для посещения Зимроэля. Так как я уже нахожусь здесь, на западном побережье, я объявлю, что это моя первая остановка. Я отправлюсь в путь как можно скорее и двинусь прямо в Пилиплок, а оттуда вверх по Зимру в Ни-мойю и дальше, в западные земли, с остановками в Дюлорне, Пидруиде, Нарабале, Тил-омоне и еще каких-нибудь западных городах, где слова «лорд Деккерет» и впрямь являются не больше чем словами.

Он сделал паузу, словно хотел дать Престимиону возможность выразить одобрение.

Каждое слово короналя и его непривычный экзальтированный вид вызывали у Престимиона все большее изумление.

— Хочу напомнить вам, Деккерет, что там продолжается мятеж. Вчера мы говорили о том, что вам предстоит вторгнуться на Зимроэль во главе армии и подавить восстание. О военной кампании против мятежников, бросивших вызов нашей власти. О войне. Война и великое паломничество — это совершенно разные вещи.

— Престимион, это вы говорили о вторжении, — спокойно возразил Деккерет — Я же не произнес о нем ни слова. Вторжение на Зимроэль, истребление моей собственной рукой его жителей, которые являются моими подданными, — это не та политика, с которой я могу согласиться.

— Значит, вы возражаете против того, чтобы подавить восстание силой?

— Со всей решительностью, ваше величество.

Престимион почувствовал, что к его щекам прилила кровь. Он был до крайности изумлен как прямым неповиновением, прозвучавшим из уст Деккерета, так и его спокойной уверенностью.

Ему потребовалось сделать над собой усилие, чтобы не вспылить.

— Мне кажется, что у вас нет выбора, ваше высочество. Как можно даже думать о великом паломничестве в такое время? Исходя из того, что нам известно, вы вполне можете, по прибытии в Пилиплок, выяснить, что местные жители присягнули одному из братьев-Самбайлидов, признали его в качестве своего прокуратора или даже, не могу исключить такой возможности, своего понтифекса и не позволят вам высадиться на берег. Вы только представьте себе: корональ Маджипура разворачивает корабль, потому что его не впускают! Что вы будете делать в таком случае, Деккерет? Или же вы направитесь в Ни-мойю и обнаружите, что река блокирована враждебным флотом, и вам скажут, что это территория Самбайлидов и вам не разрешено на нее вступить. Что тогда? Неужели вы и это не сочтете за причину для войны?

— Постараюсь не торопиться. Я прежде всего напомню им о соглашении, которое обязывает их к лояльности.

Престимион ошарашенно уставился на своего короналя, будто увидел совсем незнакомого человека.

— А что вы станете делать, если они расхохочутся вам в лицо?

— Я уже пообещал вам, Престимион, что я приму все необходимые меры для того, чтобы восстановить законный порядок управления на Зимроэле. И намерен сдержать это обещание.

— Причем только мерами, исключающими прямую войну?

— Этого я не говорил. Конечно, я возьму с собой войска. И использую их, если не останется иного выхода. Но я не думаю, что война неизбежна.

— А если я скажу вам, что считаю войну единственным путем разрешения проблемы, это приведет к прямому конфликту между нами — так следует понимать? — Престимион все еще говорил достаточно спокойным тоном, но его гнев нарастал с каждой минутой. Такого поворота событий он никак не мог предвидеть. За все годы, прошедшие с тех пор, как он, подыскивая себе преемника, остановил свой выбор на Деккерете, он ни разу и помыслить не мог, что между ним и Деккеретом когда-либо могут возникнуть серьезные разногласия по какому-либо важному государственному вопросу. И сейчас выступление его собственного избранника против него — и когда: во время одного из серьезнейших за все время существования цивилизации кризисов — показалось ему настоящим предательством. — Настоятельно прошу вас, Деккерет, как следует подумайте над тем, что вы только что сказали.

— Вы понтифекс, ваше величество. Я обязан повиноваться любому вашему решению, и иначе быть не может. И все же я обязан сказать вам, Престимион, что я всей душой против этой войны.

— Ах, так, — мрачно, медленно произнес Престимион. — Значит, всей душой…

Престимион не чувствовал подобной беспомощности, смешанной с бешенством, с того давнего момента, когда он увидел Корсибара, сына Конфалюма, собственными руками надевшего корону Горящей Звезды на свою голову, и услышал, как тот объявил себя короналем. Что следует делать понтифексу, спрашивал он себя, когда его корональ прямо в лицо говорит, что не хочет исполнять его приказы? Конфалюм не позаботился подготовить его к чему-либо подобному. Престимиону внезапно представилось, что отношения между ним самим как понтифексом и Деккеретом как короналем становятся точь-в-точь такими же, какими они сложились между ним и постаревшим, терявшим способность к реальной деятельности Конфалюмом, который неохотно, но передавал все больше и больше власти молодому пылкому короналю лорду Престимиону. Неужели ему придется испытывать все это на собственной шкуре, начиная с этого самого дня?

Он напряг всю волю для того, чтобы сдержать захлестывавший его гнев. В другой ситуации он уже кричал бы и бил кулаком по столу. Этого нельзя было допустить. Чтобы выиграть немного времени, он разломил пополам пирожок со стаджжей, прожевал его, не ощущая вкуса, и запил несколькими глотками прохладного золотого вина.