Багряная летопись

Надежда Александровна погасила свет в гостиной и гневно проплыла мимо дочери. Наташа упала на диван и безутешно зарыдала. Она не могла вспомнить дня, когда мать приласкала ее, прижала бы ее голову к своей груди. Отца она не видела уже четыре года, — он принимал за границей оружие для русской армии и флота. После окончания гимназии Наташа хотела пойти на учительские курсы, но мать энергично и непреклонно заставила ее поступить на курсы стенографии и медицинских сестер: это было модно в избранном кругу — даже царица и великие княгини посещали военные госпитали.

А тут Гриша, такой чистый, такой искренний, так увлеченный высокими идеями, и его приятели — студенты и рабочие, — и кружок политической агитации в старом домике, у отца Володи Фролова, где они вместе с Гришей занимались и даже — шутка сказать! — выступали, — все это было так непохоже на пустой, фальшивый мир ее прежних знакомых, что лишиться этого — все равно, что лишиться свежего воздуха, лишиться счастья.

Плачет, содрогается в рыданиях Наташа. «Надо бежать, — мелькнула у нее мысль. — Но куда?» И как бы отсекая даже предположение об этом, мать начала закрывать на ночь все сложные и хитрые запоры. Резко проскрипели крюки, вгоняемые в тугие гнезда. Напевая французскую песенку, Надежда Александровна проследовала в спальню, мельком глянув в темный провал гостиной.

«Я лучше знаю, в чем твое счастье, милая», — холодно и уверенно подумала она.

27 декабря 1918 года

Петроград

Не в первый раз шел на конспиративную встречу Безбородько, но редко когда испытывал такое чувство близкой и реальной опасности, зябкое ощущение провала, как сейчас. Весь его профессиональный опыт подсказывал, что подпольные собрания с большим числом разношерстных участников — дело почти наверняка гиблое. Сегодня же в особняке на Фонтанке, как он знал, соберется около трех десятков людей, самых разных по своим взглядам, профессии и общественному положению. Организаторами собрания были эсеры, но кроме них были приглашены монархисты, кадеты, а также несколько лиц, не связанных никакой партийной дисциплиной. «Цвет нации! — злобно думал Безбородько. — Болтуны, оратели, словоблуды! Как затеют свои умные споры о принципах, да с криками, да с битьем в грудь, тут и бери их, разлюбезное чека, голыми руками!» В сумерках его смуглое лицо за поднятым воротником стало вовсе темным, лишь остро поблескивали глаза. Его несколько успокаивало лишь то, что многие участники собрания были платными агентами сэра Уильямса, а уж этот серый волк, как успел понять Безбородько, не из тех, кто терпит пустопорожние словеса и брезгует маскировкой.

Однако на бога надейся, а сам не плошай! Безбородько круто свернул в подворотню на Николаевской улице и, расстегнув пальто, стал тщательно поправлять теплое, кашне. Прошло несколько минут, мимо никто не прошел. Безбородько застегнулся, еще выше поднял меховой воротник, перевел свой заслуженный безотказный браунинг в кармане на боевой взвод и вышел на улицу. Кругом никого. Он пошел на Загородный проспект, завернул на Гороховую, затем на набережную Фонтанки. То завязывая шнурок на ботинке, то отворачиваясь от ветра, чтоб закурить, то неожиданно сворачивая в подъезды, он убедился, что слежки нет. Тогда, ускорив шаг, он направился по указанному адресу. Парадный вход был закрыт, надо было идти через двор. На ящике у ворот сидел, завернувшись в тулуп, дворник. Зорко глянув на Безбородько, он спросил:

— Вам куда, господин хороший? — Это был обусловленный пароль, но Безбородько не предполагал, что спрашивать будут уже на улице.

— Я на именины к Луизе Казимировне, — повеселев, ответил он. «Неплохо, неплохо! Иностранец-то работает солидно». Тошнотворное чувство страха сразу притухло.

— Проходите! Под аркой ворот, налево. — И «дворник» трижды нажал кнопку звонка. При приближении Безбородько дверь открылась. Он вошел и оказался зажатым между двух молодых людей хорошей офицерской выправки. Безбородько улыбнулся совсем весело.

— Что вам угодно? — был задан с каменной вежливостью вопрос.

— Я приглашен на домашнее торжество.

— Кем?

— Моей кузиной, — ответил Безбородько улыбаясь. Лицо спрашивающего осталось отчужденно суровым, и матерый разведчик с облегчением почувствовал себя в почти полной безопасности.

— Проходите на второй этаж, там можно раздеться.

Безбородько бодро поднялся наверх, сдал горничной пальто и меховую шапку, взял девушку за пухлый подбородок, с интересом всмотрелся: «Ей-ей, ничего…» Горничная потупила лукавые глазки: «Что это вы, право», но потом кокетливо и многозначительно улыбнулась ему. «Так-так». Он поправил перед зеркалом пробор и вошел в зал, откуда доносился шум голосов, женское ленивое пение под гитару.

На мягких креслах и диванах сидели мужчины и женщины. Безбородько наклоном головы отдал общее приветствие и прошел вдоль стены в угол, стараясь не привлекать ничьего внимания: опыт научил его прежде всего составлять общее мнение, а уж затем вести себя по обстановке. Среди присутствующих сразу же бросались в глаза двое: крупный мужчина с широкой пухлой грудью и темной волнистой шевелюрой («Уж не завивается ли?» — мелькнуло у Безбородько), он наигрывал на гитаре, подчеркнуто влюбленно глядя в глаза поющей женщине и беззвучно шевеля ртом вслед за нею, — и эта женщина, грациозная брюнетка лет двадцати пяти, с яркими губами, одетая в желтое парчовое платье. «Так вот, значит, вы какие», — подумал Безбородько — он узнал их по фотографиям, показанным ему Авиловым: эсер-боевик Семенов и его гражданская жена Нелидова. О Нелидовой Авилов говорил как о женщине умной, образованной и — опасной, способной увлечь любого мужчину. Происходила она из семьи самарских помещиков.

На диване сидел лысый мужчина лет пятидесяти в черной визитке — Безбородько узнал и его по карточке: эсер Сукин — видный специалист по организации мятежей среди крестьянства. Его брат командовал корпусом у Колчака. Сукин любезничал — корректно и по-светски — с двумя бесцветными дамами. «Нет лучше для технической работы в чужих штабах, чем такие незаметные божьи коровки», — внутренне одобрил их облик Безбородько.

У рояля стояла группа мужчин, также известных ему по фотографиям и характеристикам Авилова: одетый с иголочки высокий седеющий брюнет, в прошлом полковник царской армии, ныне интендант Красной Армии Грушанский; щеголеватый и сдержанный в жестах Гембицкий, генштабист, бывший штаб-ротмистр, кадет по убеждениям; эсер Хорьков — по кличке «черный студент», работающий среди студентов. Остальных участников «домашнего торжества», одетых под рабочих, мелких чиновников, студентов, Безбородько не знал.

сильным грудным голосом пела Нелидова, глядя на Семенова, а его подвижное лицо самозабвенно вторило каждой строке романса.

Раздались аплодисменты, крики «бис!», «браво!». Нелидова опустила глаза, глубоко вздохнула. «А дамочка-то и впрямь по всем статьям взяла, — решил Безбородько, глядя на ее смело обнаженную грудь, — надо бы с ней познакомиться поближе, хм, поближе…»

Нелидова как бы вскользь, не видя, глянула на него и озорно спросила у Семенова:

— Ну что, Сашенька, твою любимую?

Он согласно кивнул головой, взял несколько аккордов, и Нелидова широко, раздольно запела:

Из внутренних комнат появился Авилов. Неслышно ступая, он подошел к Безбородько и шепотом позвал за собой. Безбородько кивнул и направился за ним, пристально посмотрев на Нелидову. Она подняла на него смеющиеся глаза, едва заметно подмигнула.