Страница 3 из 96
Зал ответил аплодисментами и хохотом.
«Вот человек!» — Приоткрыв рот от удовольствия, слушал Володя Фролов.
— Разбитые внутри страны, помещики и капиталисты держатся на окраинах, опираясь на помощь иностранных разбойников. Обманом и насилием, продажей Родины, предательством всех интересов народа они мечтают задушить советскую власть, вернуть господство помещичьего кнута. Так что же делать? — Фрунзе отошел от карты, подошел к рампе и несколько секунд всматривался в лица притихших студентов.
Кашляни кто-нибудь — услышит весь зал.
— Так что же делать? Отказаться от наших завоеваний? От земли, принадлежащей народу? От фабрик и заводов, возведенных руками рабочих? Отказаться от нашего солнечного будущего, господин баритон? Нет, никогда! Господ империалистов мы заставим уважать нас. Для этого нужна вооруженная сила, кадровая армия, армия хорошо организованная, преданная пролетарской родине, полностью вооруженная. Нужно создать армию, обучить и оснастить. Вот наша главная сейчас задача. Армия — это прежде всего бойцы и командиры, сознательные граждане, понимающие, что они защищают и против кого борются, готовые всегда на подвиг. Кто же, как не рабочие и крестьяне и революционные студенты, по зову нашей партии может дать нам крепкий, передовой, сознательный костяк армии?
Товарищи студенты! Судьба революции — и в ваших руках. Каждый поступит так, как подскажет ему его собственная совесть. Все на защиту революции!
Гриша сидел молча.
«…девятнадцатый год, уже девятнадцатый! Так мало сделано — и так много, так бесконечно много нужно еще сделать!.. Как подскажет собственная совесть… Конечно, что-то посильное делалось для революции: кружок за Невской заставой, патрули… Но что важного я сделал в жизни? Ничего! Как подскажет собственная совесть… А кругом фронты, а вокруг пожар жестокой войны… Хватит рассуждать, надо действовать!.. Действовать!»
Всегда ли можно определить состояние человека по его внешнему виду, по его поведению? Вот бурно рукоплещет Володька. Его лицо, на котором даже зимой проглядывают веснушки, светится радостью. А вот сидит, угрюмо насупясь, вобрав голову в плечи, Григорий Далматов. Его темно-карие глава смотрят мрачно, губы твердо сжаты. Восемнадцатилетний человек недоволен происходящим? Нет, молодой человек недоволен собой. Человек подходит к решению, может быть самому важному из всех, какие ему придется принять в жизни.
В шквал аплодисментов и свиста вдруг ворвались могучие, суровые звуки музыки: оркестр начал играть «Интернационал».
— Вставай, проклятьем заклейменный, — запел Фрунзе.
— Весь мир голодных и рабов! — Члены президиума, отодвинув стулья, встали.
Песнь освобождения подхватили в партере, студенты вставали один за другим, гимн революции, торжественно разрастаясь, поднимался по ярусам.
— Мы наш, мы новый мир построим, — гремело в театре, пробивалось на площадь.
— Добьемся мы освобожденья своею собственной рукой! — уверенно, грозно обещали тысячи молодых голосов.
Наташа подняла к Григорию голову. «Почему такой мрачный?» — удивились ее глаза. «Ничего, все в порядке, не обращай внимания», — мрачновато улыбнулся он уголками рта.
— С Интернационалом воспрянет род людской! — мощно, радостно прозвучали заключительные слова, и снова грянула буря овации.
— Товарищи, может быть, есть вопросы к докладчику?
— Есть! — раздался зычный возглас из центра партера. Все головы сразу повернулись туда.
Небрежно оправляя черную шинель внакидку, поднялся рослый студент-путеец.
— Значит, дела советской власти обстоят из рук вон плохо, и вы призываете всех нас идти на фронт спасать ее? Правильно я вас понял?
— Если я правильно понял вас, — ответил Фрунзе, — и вы действительно являетесь студентом, то вы, очевидно, являетесь постоянно неуспевающим студентом.
Громовой хохот покрыл его ответ.
— А ведь это Хорьков, все по митингам болтается, народ мутит, — заметил Володя. — Какой он там студент!
— Демагогия! — воскликнул Хорьков. — Личный выпад! А вот вы, лично вы почему не пошли на фронт, а сидите здесь в тылу? Вот ответьте-ка! — И он победоносно сел.
— Вы спрашиваете, почему я не на фронте? Отвечаю. В рядах рабочих дружин дрался на Красной Пресне. В Октябрьские дни во главе двухтысячного отряда иваново-вознесенских красногвардейцев штурмом брал в Москве гостиницу «Метрополь», где засели юнкера. Подавлял восстания эсеров в Москве и в Ярославле. Сейчас занят формированием полков и дивизий Красной Армии. На днях просил Владимира Ильича Ленина назначить меня в действующую армию. Надеюсь, встретимся с вами на фронте.
И молнией прорезало Гришины мысли: «Да, вот и судьба! Встретиться на фронте…»
— Еще есть вопросы? — Председатель собрания поднял руку, останавливая аплодисменты.
Все стало ясно до предела, Григорий больше не колебался.
— Я хочу сказать! — Он стремительно встал.
— Пожалуйста.
Прогромыхав ботинками вдоль оркестровой ямы, взлетев по ступенькам на сцену, он остановился у стола, одергивая китель.
Спокойно и выжидательно смотрели на него члены президиума.
— Володечка! Да что это он?!
Фролов глянул на решительное, побледневшее лицо друга и только отмахнулся от Наташи.
— Товарищи!
Голос Григория дрогнул. Тысячи почти неразличимых во мраке лиц были перед ним. Он ощутил себя как бы на полочке гигантского микроскопа, который просвечивает насквозь и многократно увеличивает все его мысли, желания, побуждения, и он почувствовал, как в душе его исчезло все мелькавшее, второстепенное, чтобы сконцентрироваться на том главном, что достоверно объяснило бы тысячам людей, почему он решил выйти на ярко освещенную сцену и встать под их выжидающие взгляды. И, уже почти не волнуясь, он сказал:
— В эту грозную минуту надо помочь нашей стране. Она первая пошла к народной свободе. Если мы не защитим ее, мы предадим все человечество, все поколения, сколько их ни будет. И еще: надо сделать что-то самое правильное для себя. Самое важное. Нельзя, чтобы жизнь прошла просто так. — Он подумал мгновение и пояснил — Как трава растет. В общем, я прошу записать меня добровольцем в Красную Армию.
Он глянул в улыбающиеся глаза председателя и, не слыша ни грома аплодисментов, ни резкого свиста, ни возгласов, направился назад к лесенке.
— Товарищ, — громко и весело остановил его Фрунзе. — Вы забыли сказать нам, как вас зовут и откуда вы.
— Далматов Григорий. Технологический, первый курс.
— Спасибо, товарищ! — Он крепко пожал ему руку.
— Что ж, записываю Григория Далматова. — Председательствующий быстро занес несколько строк на чистый лист бумаги.
— И меня! — Фролов опрометью ринулся навстречу Григорию. Толкнув невзначай его плечом в грудь, он быстро взобрался на сцену.
— Товарищи! — громко закричал он. — Докладчик верно говорил: помочь надо Красной Армии. Пиши, товарищ председатель: Фролов Владимир Федорович, с Обуховского завода, ученик токаря, восемнадцать лет.
К выходу с шумом, демонстративно начали пробираться некоторые студенты, опять с разных сторон раздался свист, но уже лес рук забелел в зале в ответ на вопрос председательствующего, кто еще хочет записаться добровольцем в Красную Армию…
Медленно шли Григории и Наташа из театра. На город опускалась снежная сиреневая мгла. Белели заиндевевшие деревья и решетки вдоль набережной. На Исаакиевской площади при свете костров красногвардейцы бежали с винтовками наперевес, кололи соломенные чучела. Наташа взяла Григория под руку, крепче прижалась к нему. Молча они пересекли площадь. С большого плаката на гостинице «Астория» прямо на них глядел рабочий в солдатской гимнастерке и спрашивал: «Ты записался добровольцем?»
— Это я-то? — спросил его Гриша. — Записался. Только что записался.
— А как же я? — произнесла Наташа. Они остановились. Гриша повернулся к ней, взял ее лицо в ладони. Доверчиво и укоризненно смотрели на него огромные глаза.
— Если бы я не записался, ты меня презирала бы. И я презирал бы себя. А когда я вернусь, я приду к тебе и скажу: Наташенька, вот я вернулся. И мы поженимся.