Страница 13 из 96
— Ну, Тютчева я знаю, — с улыбкой произнесла Наташа.
— Ах, боже мой, да с вами невозможно бороться на этом поприще! А вам нравятся эти стихи, их звучание, их содержание?
— Конечно, — не думая о том, как он поймет это, а как бы продолжая вчерашний разговор об искусстве, произнесла она.
Но Безбородько понял это по-своему. Шагнув к ней, он поцеловал ее руку. Наташа попыталась отнять руку, но он запрокинул ее голову и припал к губам. Она сделала усилие высвободиться и почувствовала себя в железных путах. Прошло несколько томительных секунд. «Что я? Что со мной? Гриша! Мама!»
Безбородько упал перед ней на колени:
— Наташа! Не гони меня! Выслушай сначала, а потом делай, что хочешь…
Она приоткрыла глаза.
— Наталья Николаевна! Я был покорен вами с первого взгляда. В пути я полюбил вас еще больше! Я живу только вами, дышу только вами, я брежу вами наяву! Наталья Николаевна! Пощадите меня. Это не флирт, не дорожный роман! Я прошу вас стать моей женой перед богом и людьми. Наталья Николаевна! Если бог есть, он меня покарает за неправду, а я клянусь, что в вас — весь смысл моей жизни, все мое счастье. Клянусь богом! — неистово и грозно крикнул он, подняв к небу правую руку.
Наташа сидела, сжавшись в комочек. Прямо перед нею неподвижно стояли жгущие, требовательные глаза Безбородько. Что это такое? Что за неожиданность? Безбородько опять взял ее за руку и что-то быстро и горячо заговорил. Она сидела неподвижно, не слыша его, прислушиваясь к своему внутреннему голосу. «Что делать? Что сказать? Ведь я дала вечную клятву верности… Боже мой, что это было? Почему так все поплыло перед глазами от этого поцелуя?.. Он говорит, что без меня у него не будет жизни, что он погибнет в кровавой метели…»
В коридоре послышались громкие голоса. Безбородько вскочил с колен и бросил нескрываемо злобный взгляд на дверь.
— Ну, мы хорошо подышали на ночь, даже спать расхотелось, — вплыла в купе оживленная Надежда Александровна. — У вас, кажется, интересный разговор? Ну-ну, беседуйте, беседуйте… Наверно, все о Тургеневе да о Толстом? Мы пойдем, не будем вам мешать. — Она сбросила на полку шубку и платок и вышла к Авилову.
Безбородько резко защелкнул за ней замок.
— Немедленно откройте дверь! — потребовала Наташа. — Иначе я сделаю что-нибудь с собой или с вами! — Два взора встретились: одни — испуганный, негодующий, другой — бешено-распаленный.
Секунду Безбородько колебался, но вдруг мелькнула трезвая мысль: «Спугнешь — не воротишь!» Его глаза дрогнули, взгляд сломался, он провел по лицу рукой, как бы очнувшись от наваждения, пробормотал: «Что вы со мной делаете? Боже! До чего я дошел, не владею собой», — и сел на валявшуюся шубку.
— Прошу вас выйти, Василий Петрович. Я устала, мне нужно отдохнуть, — потребовала Наташа.
— Да, да, конечно, разумеется… Простите меня, Наталья Николаевна. Я… Одним словом… вы умный человек, должны понимать… Покойной ночи… — Он вышел. Вскоре появилась мать. Наташа слушала и не слышала ее болтовни. «Что же это такое? Что же это такое?» — Перед Наташей проносились его слова, его искаженное лицо, она вспыхнула, вспоминая этот поцелуй… Стучали колеса, она то дремала, то просыпалась, так летела-тянулась эта страшная ночь. Исплакав всю подушку, она заснула только под утро и проснулась лишь к обеду. А вечером повторилось все снова: Авилов, карты, оживленный, остроумный Безбородько. Внимательно всматривалась в него девушка, но он избегал ее взгляда. Авилов пригласил Надежду Александровну к себе в купе продолжить вчерашний серьезный разговор об Англии, она с готовностью вышла, и Наташа опять осталась вдвоем с Безбородько. Он тотчас сел рядом с ней и тихо сказал:
— Эта ночь была для меня мучением. Моя жизнь на переломе. Если вы откажете мне, это будет равносильно убийству — у меня не будет цели, ради которой стоило бы оставаться в этом мире. Наталья Николаевна, вы действительно хотите моей смерти? — Он нежно взял ее руку.
— Чего же вы ждали от меня? — глухо проговорила она.
— Теплого, понимающего взора, дружеского участия и моей страшной, неприкаянной судьбе, такого ответа на мое признание, который позволил бы мне хоть на что-то надеяться. — Он произнес это сдавленным, чужим голосом: обостренный слух принес ему весть, что мадам Турчина с Авиловым замкнули дверь на ключ. «Сейчас никто тревожить нас не будет. Куй железо, пока горячо…» — подумал он. Его руки, ломая, опрокинули ее на подушку, губы впились в ее рот. Наташа билась, пробовала кричать. «Мой будет домик за морем!» — Яростно и торжествующе он с силой рванул ее халат…
Что только наутро ни говорила Надежда Александровна ей, обессилевшей от горя и физических страданий! Пожалуй, впервые в жизни проявила она себя матерью: она плакала, она бранилась (злобным, свистящим шепотом), она призывала на голову насильника все возможные кары («И главное, кто? Кто? Да как он смел себе позволить!..»)
Наташа молчала. Анна Каренина, в отчаянии стоящая перед рельсами, все время виделась ей. Умру! Умру! Но что это? Мать говорит уже совсем иначе:
— Но он у нас так просто не открутится! Мы его живо под венец упечем!
«О чем она говорит? — болезненно поморщилась Наташа. — С ума она сошла, что ли? Какой венец? Куда упечем?.. Умный, начитанный… Как он смел так грубо унизить меня, не посчитаться со мной, так нагло, бессердечно оскорбить… Нет! Сбежать от них при первой возможности. Но как меня примет Гриша? — Слезинка выкатилась на ее щеку. — Нет, смерть, только смерть!..»
По необъяснимой ей самой ассоциации Наташа увидела себя в Мариинском театре, воочию представила большевика докладчика Михайлова-Фрунзе. Как он говорил о лучезарном будущем, где все будут счастливы, где человеку и в голову не придет обидеть другого человека. А Безбородько — враг, он бесчеловечен!.. «Ну что ж, пускай Гриша для меня потерян… Буду жить так, чтобы он был мною доволен… Убегу от них!» Она открыла глаза и впервые сегодня посмотрела на ясный мир — через влажную завесу слез.
Вагон остановился. Началось движение по коридору, стук каблуков, голоса, скрип чемоданов. В дверь постучали. Не дожидаясь разрешения, вошел Авилов.
— Станция Низа. Здесь я, пожалуй, пересяду на симбирский поезд… так будет вернее. Наташенька, вы заболели? Поправляйтесь, деточка! Желаю счастливо добраться вам до своей цели, обнять почтенного родителя. Надежда Александровна! Я всегда буду вспоминать часы, проведенные в вашем обществе, как счастливейшие в моей жизни. Вы — редкой, благородной души женщина! — Он припал к ее руке.
— Я провожу вас к тамбуру, мой друг.
Она вернулась слегка заплаканная, совершенно забыв о Наташином горе. Но не прошло и получаса, Надежда Александровна встряхнулась, подвела перед зеркалом губы и брови, начала мурлыкать какой-то романс.
— Ну ладно, — вполголоса подвела она итог, — финита ля комедия. Наташенька, да перестань ты убиваться и переживать… Ну, полюбил тебя без ума интересный, решительный мужчина, ну, поторопился слегка. Приедем в Омск, обручитесь с ним перед лицом господа бога и заживете, как два голубка. Стерпится — слюбится. Думаешь, я так уж страстью пылала, когда замуж шла? И ничего — прожили не хуже других…
— Никогда! — зло отрубила Наташа. — Теперь уж позволь мне самой своей судьбой распоряжаться: детство кончилось.
— Не так решительно, — осадила ее мать. — Оно у тебя тогда кончится, когда у тебя будет законный муж! А до тех пор не забывай, как с матерью разговаривать.
«Умру, — подумала Наташа. — Она не любит меня. Никому я на белом свете не нужна».
Безбородько приходил дважды. Наташа смотрела сквозь него и отворачивалась к окну. Надежда Александровна хоть с холодком, но вежливо говорила с ним, однако он был смущен и встревожен: вдруг сорвалось? Эх, черт побери, что подходит Нелидовой, здесь могло дать осечку. Поторопился, явно поторопился! А почему, собственно, я ею недоволен? — успокаивал он себя. — Моя жена так благородно и должна себя вести!..
В Самаре вышли все остальные пассажиры, и до Уфы они ехали уже втроем, не считая охраны. В Уфу приехали семнадцатого рано утром. Безбородько приказал отогнать вагон на один из запасных путей и ушел. Мать с дочерью собрали и упаковали вещи, пообедали, его все не было. Он явился вечером — промерзший, озабоченный: