Страница 36 из 53
— На меня? Побойтесь бога, Михайло Гнатович, за что ж вам на старика сердиться?
— За то, что вы себя маленьким да стареньким выставляете. Лауреат Сталинской премии Марко Озерный тоже стар. А вот взял да и перегнал по урожайности кукурузы всю Америку. Бабка Олена Хобта тоже немало прожила на этом свете, а Герой Социалистического Труда, депутат Верховного Совета.
— Да за что ж старухе такой почет?
— За честный труд на колхозной земле.
— Так она, выходит, не такое уж большое начальство?
— Не такое уж большое. Звеньевая.
— Как моя Мариечка? — обрадовался старик. — Не сердитесь на меня, Михайло Гнатович. Может, я и никаким начальником не стану, а работать буду как следует.
— Зарубим себе на носу: может, сперва будет и трудно, но работать нужно так, чтобы поскорей к достатку пробиться. Правду я говорю? — дед Стецюк обводит всех взглядом. — Нельзя нам откладывать это дело на долгие годы, мне еще самому хочется пожить зажиточно, а теперь у нас для этого все в руках и в голове. На горах с солнечной стороны, думаю, слива вырастет и другие деревья, а также табак.
— Еще хочу сказать насчет строительства, — гнет свое Марьян Букачук. — А что, дед Савва знает, как кирпич обжигать?
— Как не знать! — повеселев, откликается старый Сайнюк. — Обожгу, как колокол! Микола, так, может, ты меня определишь не таким уж большим начальством на строительство нашего кирпичного завода? Такой построим, что и соседи удивятся.
— Вы, дедушка, уж стары, — лукаво вздыхает Микола Сенчук.
— А ты чего меня метрикой стращаешь? Я же не свататься иду. Или не слушал, что Михайло Гнатович рассказывал? — И, обращаясь уже к старикам, добавил: — Молодые никогда не слушают людей с таким почтеньем, как мы, старики.
— Еще хочу оказать про овец, — не унимается Марьян.
— Овцы могут и подождать, овцу, как ни крути, она овцой и останется, — осмелев, перебивает Юстин Рымарь. — Лучше о лошадях поговорим.
— Можно и про овец, — поддерживает Букачука Чернега. — Это государственный разговор.
— Государственный, — тогда пожалуйста, товарищ секретарь.
— Вы сами знаете, как гуцул любит овец. Об этом даже в песне поется. Так, кажется: «Как гуцула не любить? У гуцула овцы…»
— Так, так… — закивали седыми головами старики.
— И, верно, недаром слагались здесь, в Карпатах, такие песни: сами знаете, как мало у гуцула пахотной земли и какие богатые у него пастбища. Одни полонины чего стоят! И надо, чтобы наши половины от края до края пестрели овцами, да не простыми, а породистыми, чтобы и брынза в кадушках не переводилась и шерсть всех цветов расцветилась повсюду. Овцеводство, животноводство должно, я думаю, стать основой хозяйства для большинства гуцульских колхозов.
— Вот это я и хотел сказать, — гордо проговорил Марьян Букачук.
Старики расходились поздно вечером.
— Вот поди ж ты, — обращается дед Савва Сайнюк к Чернеге, — сколько прожил, а не знал, что сахарная свекла такое капризное растение: на день позже посеешь — на десять центнеров меньше урожай соберешь. Я про это Мариечке расскажу. Снежок пошел — это к урожаю, Михайло Гнатович.
К Сенчуку подошел запыхавшийся Побережник.
— Микола, насилу разыскал тебя… Дело у меня к тебе.
— Важное?
— А то стал бы я тебя разыскивать вдоль и поперек села! Микола, согласился я стать бригадиром, хотя и думал быть только звеньевым по сахарной свекле.
— Ну, согласились.
— Так согласись теперь изменить мне состав бригады.
— Зачем?
— Чтобы авторитет бригадира рос, чтобы не подрывали его разные несознательные родичи.
— Кто же подрывает вам авторитет?
— Член моей бригады Олена Побережник.
— Собственная жена?
— Она. Переведи ее в другую бригаду. Я не хочу, чтобы в моей было два бригадира, да один еще постарше меня.
— Что же, придется перевести, — усмехнулся Сенчук.
— Если это организационно укрепит бригаду Леся Побережника, — тихо добавил сзади Чернега.
— Так вы слышали? — растерялся Побережник. — Без моей жены бригада окрепнет и организационно и всяко. Это я вам говорю. Только надо так перевести ее, чтобы на меня никакая тень не упала, а то хоть из дому беги… Ишь, как метет. Это к новому урожаю.
На Черногоре, приноровляясь к прихотливым очертаниям гор, колышется метель, и сквозь ее подвижные хребты пробивается песня:
Это поют на своих полях гуцулки, впервые преграждая щитами путь шумливой метели.
— Ксения Петровна! Вы уже закончили? — кричит вся в снегу Мариечка.
— Кончаю, Мариечка! Поворачиваю щиты по течению Черемоша.
— Зачем?
— У нас изменилось направление ветра! А как у вас? — весело кричит Дзвиняч, с трудом разлепляя запорошенные снегом ресницы.
— Вроде и у нас начинает меняться! Настечка, Катерина, давайте повернем щиты, а то Ксения Петровна перегнала нас.
— Так за то мы ее по дороге в школу перегоним, — отвечает Катерина, рывком поворачивая щит. — Поскорей, девчата, чтобы нас сам товарищ агроном похвалил.
— Катерина, что больно часто самого товарища агронома поминаешь? — прищурясь, спрашивает Настечка.
— С вами часто, а одна остаюсь — еще чаще! — от всей души выпалила Катерина, не заметив за метелью, что Нестеренко стоит совсем близко от нее.
— Ой, девушка! — покачала головой Настя.
— Настечка! — целуя подругу, взмолилась Катерина. — Чем же я виновата, что тебе нравится стахановец Микитей, а мне — агроном Нестеренко, хоть я и не скажу ему об этом до самой смерти! Трудно, Настечка, ученых любить… Ну что, бежим в школу?
И она вдруг запела:
— Ой, девушки, если бы я получила награду…
— Что бы ты тогда сделала? — спрашивает Настечка.
— Что? Весь свет перецеловала бы и проплясала бы от Гринявки до самой столицы. Вот так! Вот так! — И она закружилась, отдаляясь от подруг. — Ой, девчата, остановите меня, а то я сама не остановлюсь! — кричала она, кружась все быстрее.
— А если я остановлю? — спросил Нестеренко, взяв ее за руку.
— Ой! — Катерина испуганно притихла. — Это вы?
— Как будто я! — Нестеренко покосился на себя. — Целуй же меня, ты ведь весь свет хотела расцеловать?
— Так это, товарищ агроном, когда я получу награду.
— Предсказываю тебе: получишь!
— Правда?
— Правда! Так что целуй… авансом!
— А аванс выдается после уборки. Это же все агрономы знают! — Катерина покраснела, засмеялась, кинулась к девушкам.
Метнув взор на подруг и уверившись, что они ничего не заметили, она облегченно перевела дух.
— Так что, девчата, бежим в школу?
— А урок выучила?
— Она уже всю книгу на память и без памяти знает: ведь сельскохозяйственной науке обучает сам товарищ агроном Нестеренко, — объясняет Настечка под смех подруг.
— Каков учитель, таковы и ученики, — отвечает Катерина и тоже смеется.
И вот гуцулки сидят в классе за партами. Перед ними раскрытые тетради, книги. На стенах плакаты по агротехнике, на столе пучки колосьев, кукурузные початки.
— Григорий Иванович, как же мне брать высокое обязательство?! — пожимая плечами, говорит Олена Побережник. — Откуда я знаю, какая придет весна или лето? А вдруг дождей не будет? А вдруг червяк нападет на кукурузу, да и съест все до последнего корешка?
— Ну, к чему, Олена, в добрый час о дурном вспоминать? Да пропади оно совсем! — поправляет Олену с соседней парты Ксеня Дзвиняч.
— А что мне, жалко его, что ли? Пусть себе пропадает, а только твердое слово я наперед не дам — не могу.