Страница 9 из 45
— Я не говорю, что ваш проект мы не будем осуществлять. Модель машины начнем строить, несмотря на ее необычайность и спорность. Но, к сожалению, сейчас мы вынуждены отложить разработку проекта…
Крымов медленно поднялся со своего места.
— Сидите, сидите… Обижаться не следует — институт перегружен. На днях я получил телеграфное распоряжение из центра форсировать работу по окончанию скоростного шахтного бура. Мне придется приостановить некоторые работы с тем, чтобы перебросить людей и освободить оборудование для выполнения этого задания… Видите, какое положение!
Крымов так же медленно, как поднялся, сел снова. Все услышанное было для него полной неожиданностью.
— Ну вот! Уже и приуныли! Как же вы думаете бороться за осуществление проекта, если сразу падаете духом! — уже более мягко произнес директор. Кончим работу над шахтным буром, займемся вашим изобретением. Людей нет! Мало людей!.. — закончил он.
Крымов молча принялся собирать со стола свои чертежи. У него немного дрожали руки, а разбросанные бумаги, как нарочно, не хотели укладываться в папку.
— Не отчаивайтесь, пожалуйста! — еще раз попробовал успокоить его Гремякин. — Вы, поэты, видно, все такие, нетерпеливые… Нет, Олег Николаевич, это вам не стих написать. Техника требует длительной и упорной работы. Кстати… Я хотел вас спросить, находите ли вы удобным писать стихи в служебное время?..
Крымов бросил на директора удивленный взгляд.
— Какие стихи? Я не понимаю вас… — проговорил он, глотая слюну.
— Я видел на вашем чертежном столе стихи.
— Это не мои… — смущенно сказал Олег Николаевич.
— Чьи же?
Крымов промолчал. Он вспомнил о стихотворении, обнаруженном им сегодня среди бумаг на чертежном столике, и решил, что нехорошо выдавать Катушкина.
— Да, Олег Николаевич. Между искусством и техникой есть некоторая разница. Общее между ними лишь то, что в том и другом случае необходима целеустремленность. Не унывайте и не сердитесь… — бросил вдогонку директор, когда Крымов уже подходил к двери. «Чорт бы побрал Катушкина! — думал изобретатель. — Это все произошло из-за его дурацких стихов».
Взволнованный разговором, он не заметил входившего в кабинет директора Батю и прошел мимо, не ответив на его приветствие.
— За что это ты его отчитал? — озабоченно спросил Батя, усаживаясь в кресло.
— Кажется, немного того… перегнул… — смущенно ответил Гремякин.
— Напрасно. Сегодня он выступает в клубе с чтением своих стихов.
— Да… действительно, кажется, напрасно… А с другой стороны — зачем он пишет стихи в рабочее время!
По клубной сцене, широко размахивая руками, носится Катушкин.
Последние приготовления подходят к концу.
Уже поставлен и покрыт красным сукном длинный стол, на стене повешен большой портрет Пушкина.
— Когда же, наконец, принесут графин с водой! — волнуется конструктор. Вася! Вася! — вскрикивает он и мчится по лестнице вниз, в раздевалку.
Из зала уже доносятся голоса собирающихся на вечер.
— Никакого вступительного слова не надо, — заявляет кто-то.
— Нет! Обязательно нужно что-нибудь сказать!
— Это конечно…
— Где Вася?!! Я не могу так, товарищи! Куда он исчез? — слышится голос Катушкина, снова бурей ворвавшегося на сцену.
— Да оставь ты в покое своего Васю! Скажи лучше, почему до сих пор нет Крымова?
— Время действительно позднее, — замечает Ермолов, глядя на часы. Товарищ Катушкин! Почему нет Олега Николаевича? Может быть, надо послать за ним? Человек все-таки новый…
— Уже давно послали. Целая делегация пошла.
Вскоре беспокойство устроителей вечера достигло высших границ. Вернулись люди, посланные за Крымовым, и заявили, что его решительно нигде нет.
— Объясните мне толком, — обратился к Катушкину Ермолов, уже не на шутку обеспокоенный отсутствием Крымова, — вы с ним договорились? Он дал согласие выступить?
— Сегодня три раза ему напоминал о вечере! Хотя… должен признаться… смущенно начал конструктор, — твердое согласие я получил только на выступление в прениях. Учитывая его скромность, на большем не настаивал. Все равно собравшиеся упросят его прочитать стихи.
— Полтора часа назад я говорил с ним в приемной директора, — вмешался в разговор Петряк. — Спрашивал, готов ли он к выступлению. Он, правда, предупредил, что это будет «разговор в общих чертах», но о том, что не сможет прийти, ничего не сказал.
— Эх, вы!.. Ор-га-ни-за-то-ры… — протянул Ермолов. — Не договорились как следует, напутали. Безответственная работа, товарищи… Стыдно за вас.
Между тем гул голосов людей, собравшихся в зале, все усиливался. Тяжелый занавес, словно под напором этих звуков, нетерпеливо раскачивался.
Крымов вышел из кабинета директора с чувством обиды. «Мы вынуждены отложить разработку проекта», — вспомнил он слова директора.
Олег Николаевич шел по коридору, судорожно сжимая в руках папку. Назойливо громким казался ему звук собственных шагов, отраженных от покрытых масляной краской стен коридора.
— Да что с вами? Очнитесь наконец!
Крымов останавливается. Его держит за руку Зоя Владимировна.
— Ничего не понимаю… Вы заставили меня буквально бежать за вами! Это не только рассеянность… Вы чем-то взволнованы?..
— Нет, нет… Ничего… — бормочет Крымов, стараясь высвободить руку. — Я действительно иногда бываю рассеянным…
— Вы, наверное, думаете о предстоящем выступлении?
— О каком выступлении? Вы меня извините… я очень тороплюсь.
— Ничего не понимаю. Очень странно… — Семенова с удивлением посмотрела вслед быстро удаляющемуся инженеру.
Постояв несколько минут и, видно, приняв какое-то решение, она последовала за ним.
Крымов направился в парк. Дождь давно прекратился. Вечернее солнце пробивалось сквозь остатки туч, уносимых ветром. Вскоре зеленые ветви, еще блестевшие от влаги, окружили Крымова со всех сторон. Он разыскал скамейку, расположенную в глубине парка, и, сев на нее, задумчиво склонил голову над папкой с чертежами.
Мысли проносились быстро, одна за другой.
Олег Николаевич вспомнил об инженере Катушкине и его настойчивом требовании прочесть ему «свои стихи». О поэзии почему-то говорил Трубнин, человек, не любящий искусства. И, наконец, директор… Все это было непонятным и странным.
Долго сидел Крымов, перебирая в голове всевозможные догадки. Солнце спускалось к горизонту, и на песчаную аллею ложились тени деревьев.
Постепенно чувство мелкой обиды стало сглаживаться. Его сменяло другое, нараставшее в душе быстро, как буря. «Надо бороться… — думал Крымов. — Добиваться осуществления проекта — это мой долг. Общественный долг. При чем тут обида!»
Он поднял голову, улыбнулся и неожиданно почувствовал облегчение.
Вдруг ему показалось, что рядом зашевелились ветви.
Он не ошибся. Из-за кустов вышла Семенова.
— Очень прошу простить меня, — проговорила она, направляясь к скамейке. Не слишком красиво следить, но вы вели себя странно… Я просто боялась оставить вас одного.
Появление Семеновой обрадовало Крымова.
— Садитесь, Зоя Владимировна. Очень рад, что вы пришли сюда. Я, кажется, вел себя действительно…
Крымов не договорил фразы и умолк, словно ни знал, что дальше сказать.
— С вами происходит что-то неладное. Если бы я могла рассчитывать на вашу откровенность, то, уверяю вас… — начала Семенова и также не договорила.
Некоторое время сидели молча.
— Скажите, — наконец нарушила молчание Зоя Владимировна. — Вы очень любите поэзию?
— Ничего не понимаю, — пробормотал Крымов. — Как будто сговорились! Почему вас всех интересует поэзия, искусство?.. Чего вы от меня хотите? Больше всего на свете я люблю технику! Понимаете — технику! Техника — мое искусство и моя поэзия… Я люблю ее по-настоящему, романтически, глубоко…
Семенова с удивлением смотрела на говорившего, силясь что-то сказать, но он не дал ей вставить ни слова.
— Мои воспоминания о детстве связаны именно с техникой! — возбужденно продолжал Крымов. — Вот я иду с матерью по улице города. Проезжает автомобиль — тогда это было редкостью… Меня охватывает волнение. Я слежу за удаляющейся машиной. Горе матери, если остановится испорченный мотоцикл. Меня не оторвать от него. Я буду стоять, рассматривая его со всех сторон, следить за каждым движением человека, который его исправляет… Помню своего дядю инженера. Для меня был праздник, когда он приходил к нам. Дядя казался мне необыкновенным человеком. Мать говорила, что он строит машины… Дядя машет рукой, изображая таким образом шатун двигателя. Он пытается объяснить мне принципы работы машины. Его кулак описывает круг, и я вижу: дядя вращает, рукой невидимый коленчатый вал. У меня колотится сердце. Прекрасная машина с тысячами мельчайших деталей, нарисованных моим воображением, становится ощутимой, реальной… Затем бессонная ночь. Наутро маленький трехколесный велосипед должен превратиться в самоходную коляску. Я думал, что велосипедные колеса будут беспрерывно вращаться, если к педалям привязать веревкой пружины от матраца. Тогда одна пружина, сжимаясь, потянет педаль и растянет другую, привязанную ко второй педали. Так они будут перетягивать друг друга, вращая при этом колесо. Я уже видел себя на велосипеде-самоходе, который мчится по асфальтовому тротуару на удивление всем мальчишкам. Меня ожидало разочарование. В то время я еще не знал, что изобретаю вечный двигатель…