Меридон (др.перевод)

– Подними его! – внезапно крикнул Роберт Гауер, и я потянула повод, испугавшись, что сделала что-то не так.

– Держись! – кричал он. – Снег, ап!

Шея коня пошла вверх и чуть не ударила меня в лицо. Снег встал на дыбы. Я чувствовала, как съезжаю назад, и, спасаясь, вцепилась обеими руками в гриву, пока Снег бил передними ногами воздух.

Потом он опустился.

– Слезай, – приказал Роберт Гауер, и я тут же соскользнула со спины коня.

– Дай ей кнут, – сказал он Джеку, и Джек шагнул вперед, в блузе, накинутой поверх парадного облачения, с длинным кнутом в руке.

– Встань перед конем, так близко, как только сможешь, и хорошенько щелкни по земле. Крикни ему: «Ап!» – и щелкни в воздухе. Как на картинке у меня на фургоне, – велел Роберт.

Я легонько щелкнула кнутом по земле, чтобы приноровиться. Потом взглянула на Снега и щелкнула изо всех сил. «Ап!» – крикнула я. Он возвышался надо мной, как башня. Он стоял и стоял на дыбах, и его огромные черные копыта поднимались куда выше моей головы. Я щелкнула кнутом над головой, но, даже выбросив кнут, казалось, не приблизилась к коню.

– Вниз! – крикнул Роберт, и конь рухнул передо мной.

Я погладила его по носу. На руке у меня осталась черная краска, и я увидела, что и руки, и лицо, и юбка были испачканы.

– Надо было дать тебе блузу, – извиняющимся тоном сказал Роберт Гауер. – Да ладно.

Он вынул из кармана большие серебряные часы и открыл их.

– Опаздываем, – сказал он. – Поможешь Джеку подготовить лошадей ко второму представлению?

– Конечно, – тут же ответила я. Роберт Гауер взглянул на Дэнди.

– Ты любишь лошадей? – спросил он. – Хочешь с ними работать?

Дэнди ему улыбнулась.

– Нет, – сказала она. – Я по другой части. Лошади слишком грязные.

Он кивнул и бросил ей пенни из своего кармана.

– Ты чересчур хорошенькая, чтобы мараться, – сказал он. – Вот тебе за то, что ждала сестру. Можешь подождать у ворот и последить, чтобы никто не пробрался внутрь, пока я не приду собирать плату.

Дэнди ловко поймала пенни одной рукой.

– Идет, – с готовностью отозвалась она.

Так что Дэнди сидела у ворот, а я помогала Джеку вымыть Снега, причесать и украсить маленьких пони бубенчиками и султанами, напоить их и дать немножко овса. Джек усердно работал, но то и дело посматривал на Дэнди, которая сидела у ворот, напевая и заплетая черные косы, а за ней сияло и золотилось вечернее солнце.

3

Мы перешли грязный проселок, отделявший нас от ярмарки, только поздно вечером, когда снова посмотрели все представление до конца, и я задержалась почистить и накормить лошадей на ночь. Я знала, что Дэнди не против подождать, она мирно сидела на воротах и смотрела, как мы с Джеком работаем.

– У меня есть два пенса! – победно сказала я, подходя к ней и вытирая грязные руки о такую же грязную юбку.

В ответ она мило улыбнулась:

– У меня три шиллинга. Один я дам тебе.

– Дэнди! – воскликнула я. – Из чьего кармана?

– Старого толстого джентльмена, – сказала она. – Дал мне полпенни, чтобы я принесла ему попить, а то прозевал разносчика. Когда я вернулась, удалось подобраться достаточно близко, чтобы залезть в карман его бриджей.

– А вдруг он тебя узнает? – обеспокоенно спросила я.

– А то! – ответила она.

Дэнди знала, что с детства была красоткой.

– Но, ручаюсь, он на меня не подумает. Как бы то ни было, деньги надо потратить!

Мы гуляли, пока деньги не кончились, а карманы наши не оказались битком набиты всякой всячиной. Дэнди и рада была бы залезть в толчее еще в пару чужих карманов, но на ярмарке промышляли шайки воров, и они бы ее засекли, даже если бы никто другой не заметил. Со стареющим джентльменом ей удалось избежать беды, но попадись она главарю одной из воровских шаек, нам бы пришлось вывернуть карманы и отдать все, что у нас было, – да еще и получить побои в придачу.

Уже стемнело, когда мы снова перешли проселок, возвращаясь на луг, к нашему фургону. В фургоне Гауера не горел свет. Я посмотрела, как там наши лошади, прежде чем войти. Старый гунтер лег поспать, хотелось надеяться, что утром он сможет подняться. Если не сможет, па озвереет. Он рассчитывал продать его, чтобы купить лошадь, которую присмотрел в одном балагане на ярмарке. А мертвый конь барышей не принесет, даже если мясники и выдадут его за говядину.

Мы уже спали, когда фургон накренился и он ввалился в дверь. Займа не шевельнулась. Она лежала на своей койке, храпя, как солдат, так и завалилась спать во всем нарядном. Я заметила у нее на шее новое позолоченное ожерелье и догадалась, что она не теряла времени даром, пока па напивался. Фургон качало, как корабль в бурном море, когда па, спотыкаясь, прошел внутрь, а потом подпрыгнул, словно лошадь на рысях, попытавшись забраться на Займу, как был, пьяный. Я услышала, как давится под одеялом от смеха Дэнди, пока он ругался и проклинал эль, но мне было не смешно. Я отвернулась к знакомой стене в пятнах и стала думать о желтой, как песчаник, лошади среди высоких стройных деревьев парка и о жеребце, белом, как морская пена, бегущем ко мне рысцой по дорожке, где я ждала его в зеленой, как трава, амазонке, из-под которой виднелась чистейшая полотняная нижняя юбка.

Па утром поплатился за свое пьянство, но Займа поплатилась еще хуже. Он увидел позолоченное ожерелье и потребовал деньги, которые ей заплатили. Она клялась, что у нее был всего один мужчина и заплатили ей только шиллинг, но па ей не поверил и стал ее избивать ее же башмаком. Мы с Дэнди поспешно спрятались под колесами фургона, от греха подальше. Дэнди задержалась взять младенца, чтобы спрятать его в безопасном месте с нами, и получила за труды затрещину. Дэнди жалела бедняжку, все время боялась, что Займа в гневе швырнет ребенком в па.

Мы сидели под фургоном, слушая ругань и грохот бьющейся посуды у нас над головами, когда я заметила, что Роберт Гауер вышел на крыльцо своего фургона с чашкой чая в руке и трубкой во рту.

Он кивнул нам, здороваясь, словно не слышал ударов и крика из нашего фургона, и сел на солнышке, попыхивая трубкой. Джек вышел и уселся рядом с отцом, но мы обе остались в укрытии. Если па все еще злился, он не мог бы нас достать под фургоном, разве что потыкал бы в нас рукоятью кнута. Мы ставили на то, что он не станет нагибаться, пока в голове у него все еще гудит пиво. Наверху стало тише, хотя Займа начала громко всхлипывать. Потом она замолчала. Мы с Дэнди сидели тихо, не зная, миновала ли буря, но Роберт Гауер подошел к нашему фургону и позвал: «Джо Кокс?» – остановившись в трех шагах от оглоблей.

Па вышел, мы почувствовали, как качнулся над нашими головами фургон, и я представила, как па трет заплывшие глаза и щурится от света.

– Опять ты, – безучастно сказал он. – Я думал, тебе не нужен мой прекрасный гунтер.

Он зевнул и сплюнул в сторону от фургона.

– Хочешь купить нашего миленького пони? Он бы неплохо смотрелся в твоем представлении. Да и гунтер пока еще продается.

Прекрасный гунтер по-прежнему лежал, и мне все больше казалось, что он не встанет. Па его не видел, он смотрел в лицо Роберту Гауеру.

– Пони меня бы заинтересовал, если сможешь его объездить к концу недели, – сказал Роберт Гауер. – Я смотрел, как твоя девчонка с ним работает. Сомневаюсь, что она справится.

Па снова сплюнул.

– Ленивое отродье, – пренебрежительно сказал он. – И она, и сестрица ее никудышная. Даже не родня мне, а сидят на моей шее.

Он повысил голос.

– А жена у меня шлюха и воровка! – сказал он громче. – Навязала мне свою чертову девчонку-ублюдка.

Роберт Гауер кивнул. Рукава его белой рубашки колыхались в чистом утреннем воздухе.

– Многовато ртов тебе приходится кормить, – с сочувствием сказал он. – Никто не сможет содержать семью в пять человек и иметь хороший доход.

Па тяжело сел на ступеньку фургона.

– Чистая правда, – сказал он. – Две никчемные девчонки, никчемная шлюха и никчемный младенец.