Страница 16 из 18
Медведь без дальнейших разговоров двинулся широким шагом, хромая, куда-то прямо в чащу, а мы устремились за ним.
Сюда он принес нас на плечах, и страшно было думать о том, чтобы проделать обратный путь пешком. К тому же мы устали и проголодались: после домашней утренней каши мы ели только чернику перед тем, как заблудились. Вскоре мы уже еле волочили ноги, и медведю приходилось все время оборачиваться и подгонять нас.
А темнело, как нам казалось, быстро: закат еще сиял багряным золотом сквозь вершины, но внизу было уже так сумрачно, что мы едва различали дорогу и держались за руки, боясь друг друга потерять.
На ту пору ничего со мной не случалось более тяжкого, чем этот обратный путь в мир живых!
Мы ковыляли на своих натруженных маленьких ногах, обессиленные целодневным хождением, испугом, голодом, жаждой. Даже плакать у нас больше не осталось сил. Горло пересохло, смертельно хотелось пить, но мы боялись сказать об этом медведю. Он может рассердиться, а мы ведь сейчас на том свете – есть ли здесь обычная вода, не мертвая? Голова кружилась, от голода меня слегка мутило, и порой я вообще забывала, где я, что со мной случилось и почему я куда-то иду…
И наступил миг, когда мы одновременно споткнулись, не удержались на ногах, осели на мох и замерли, привалившись друг к другу. Нам уже не было страшно: пусть ест нас, если ему надо, но мы больше не можем даже шевельнуться!
Недовольно ворча, медведь подошел и снова вскинул нас на плечи. Покачиваясь на ходу, среди мрака неизвестности, обессиленная до бесчувствия, я, кажется, заснула, потому что дальше не помню.
Очнулась я оттого, что медведь спустил нас наземь.
Кругом было темно, и меня пронзил ужас: он занес нас под землю!
Однако тут же я увидела: светит полная луна, заливая белым сиянием тропу вдоль берега широкой реки. Это что – Забыть-река?
– Вон там ваш дом! – медведь махнул лапой куда-то вперед. – Мне дальше нельзя, собаки учуют. Ну, бегите живее, пока я не передумал! И в другой раз не попадайтесь, не то непременно съем!
Мы огляделись.
Недавно мы уже видели это место ночью: в это лето нам впервые позволили немного покрутиться у купальских костров, и поэтому сразу поняли, где очутились. Мы были уже на своей стороне брода, на луговине паслось обычно наше стадо, а за нею стоит наше Варягино!
Воодушевленные избавлением от страшного спутника и близостью дома, мы встали и пустились бегом по тропе, даже забыв попрощаться.
Мы бежали с чувством чудесного избавления от неминуемой гибели; остановились только, чтобы выпить воды из реки, – ведь это была уже наша родная река, привычная, живая!
Вода придала нам сил, и вскоре мы увидели знакомые громады темного частокола, окружавшего нашу усадьбу.
Шагов за десять до ворот Эльга вдруг остановилась.
– Подожди! А что, если… прошло сто лет и там все умерли?
– Как умерли? – Я недоуменно взглянула на нее.
У меня упало сердце.
– А вдруг мы пробыли в лесу целых сто лет? Я знаю, так бывает. В мире мертвых все кажется по-другому. Думаешь, что провел там один день, а на самом деле – сто лет.
– Ну… Не идти же назад, к нему… Пойдем, постучимся. Узнаем, кто там теперь живет.
– А вдруг наши мамы уже умерли?
– Зато там живут наши внуки… – Я фыркнула, так мне стало вдруг смешно.
– Дурочка, какие у тебя внуки?
– Ну, у Аськи с Кетькой. Вот мы войдем, а там неведомые люди, и они скажут: наш дедушка был Асмунд сын Торлейва… Может, мы Аську еще застанем!
– Он не проживет сто лет!
– А может, проживет! Он мне говорил, что хочет прожить сто лет!
– Эй, кто там под воротами? – окликнул нас вдруг мужской голос, и я, едва веря ушам, узнала голос своего отца. – Что за люди? Вы не видели двух маленьких девочек? У нас потерялись две девочки, мы боимся, не унес ли их медведь в лес? Их зовут Эльга и Ута.
– Это мы! – завопили мы с Эльгой, от счастья прыгая на месте (откуда только силы взялись). – Мы здесь, здесь!
Вот так в тот раз закончилось наше приключение.
Поначалу мы опасались, что нас станут ругать – зачем, мол, потерялись, бестолковые? – но все обошлось.
Нас обнимали, целовали, умывали, кормили, поили, причитали над нами…
Мы испытывали несказанное блаженство, вновь оказавшись в привычном родном доме, в безопасности, среди близких!
Наутро матери выдали нам передники, и мы стали носить их с гордым чувством, что отныне мы – не детища, а отроковицы! Мы и правда изменились после этого дня. Стали как-то по-иному смотреть на мир. Наши маленькие семилетние душонки содрогнулись от встречи с неведомым, на миг выглянули из своих обиталищ и вернулись обратно не совсем такими, как прежде.
Я и сейчас ясно помню все: наш смертный страх, решимость безысходности, торжество каждой малюсенькой победы…
Мы стали ощущать себя старше и уже с чувством превосходства смотрели на тех, кто, пусть даже будучи взрослее нас годами, не был в лесу и не варил кашу медведю. Побывав за гранью, теперь мы знали кое-что, недоступное простакам. Но не надо думать, что мы загордились.
Образ страшного медведя, ждущего в лесу, заставлял нас еще усерднее учиться, постигая премудрости домашнего хозяйства и рукоделия. Как знать, чего он потребует в следующий раз? А не справимся – съест.
Ведь он оказался гораздо ближе, чем мы думали в детстве.
Глава 2
Низовья Ловати, 14-й год правления
князя Дивислава
Зимой, когда реки покрываются льдом и с одной на другую можно проехать просто на санях, обозы торговых гостей тянутся с юга на север почти непрерывно. Завидев на реке очередной обоз, люди съезжаются из лесных весей: привозят на продажу добытый за зиму мех, сотканные бабами полотна, меняют на соль, красивую посуду, полосочки ярких шелковых тканей, блестящие бусы из стекла и камня. Кунья шкурка меняется на серебряную монету – ногату: иные просто дарят ногаты женам в ожерелья, иные отдают кузнецам, чтобы перелили на перстни и браслеты. Старейшины и малые князья приглашают проезжающих на пиры: угощают, расспрашивают о новостях – порой не менее ценных, чем товары, – получают и дарят подарки.
После того как прекратило свое существование Белогорье на Маяте, куда по восточному берегу Ильменя вела сухопутная дорога, те места заметно обезлюдели, и ныне через устье Ловати лежал единственный путь в Ильмень-озеро и дальше на север. Варяги ездили здесь постоянно, и целые роды кормились тем, что поставляли им припасы, чинили сани и лодьи, обеспечивали всем необходимым, давали проводников.
У князя Дивислава для варягов было поставлено несколько просторных изб возле реки, но в самом Зорин-городке он их на постой не принимал. Он первым завел собственную дружину для поддержания порядка на торгу и охраны путей, отказавшись от найма воеводы-русина. Свой род он вел от старшего из троих братьев, которых звали Зоря, Полудень и Вечерко. Каждый год, на Коляду, на княжеском пиру непременно рассказывалась повесть о братьях, которых отец, Дунай-князь, послал на север искать себе доли. Старший, Зоря-князь, добыл себе в жены берегиню реки Ловать и осел ближе к устью. Двое младших ушли по восточному берегу Ильменя и поселились там. До нынешнего века дожил только род Зори, и Дивислав полагал себя наследником дедней славы, ответственным за то, чтобы не уронить ее под напором все сильнее наседающей руси.