Страница 12 из 18
С одной стороны, приятно было знать, что наши отцы не пустят нас в страшный лес. А с другой, складывалось впечатление, что в этот поход снаряжают только лучших дочерей самых знатных старинных родов – тех, что происходят от пращуров племени и сами в будущем станут владыками и жрицами.
Эта честь была опасна, но уклониться от зова предков – стыдно.
Однако мы были слишком малы, чтобы во всем разобраться и решить, как для нас было бы лучше.
Да и зачем: мы знали, что решать будут другие.
– А вы сами-то что скажете? – неожиданно обратилась к нам баба Гоня. – Неужто забоитесь в лес идти, медведю кашу варить? Или варяжское ваше племя гораздо только на пирах смелостью своей похваляться, а как до дела – так в кусты?
– Медведю… кашу?
От изумления мы даже выпустили нитки и повернулись к ней.
– Вот слушайте, расскажу я вам баснь одну. Да и посмотрю, внучки вы князей Судиславичей или так, мокрицы варяжские!
Внучкой плесковских князей из нас двух была только Эльга, и к нашим семи годам мы уже прочно усвоили, что из этого вытекает весьма существенная разница. Однако мы привыкли с рождения быть всегда вместе: матери зачастую укладывали нас в одну колыбель и смотрели за нами и кормили обеих по очереди. И вся усадьба привыкла видеть нас вместе, поэтому о нас часто говорили так, будто мы близнецы.
– Жили-были старик со старухой, и была у них дочка Нежданка…
В баснях бабы Годони девочку или девку всегда звали Нежданкой; позднее я узнала, что так звали ее старшую дочку, умершую еще до поневы[3].
– И вот пошла она однажды с другими девками в лес по ягоду: идет, аукает, и кто-то ей из леса все отвечает: «ау!» да «ау!» Так она брела, полную корзину набрала малины, уже еле ноги волочет. Думает, пора домой собираться. Опять кричит «ау!» – а отзыву нет. Кричала, пока с голоса не спала. Надо, видать, как-то самой пробираться… Идет сквозь малинник, корзину тащит, тяжко ей: кусты за подол цепляют, рубаху ободрали, ноги поцарапали, косу растрепали. Устала с походу. Вдруг слышит: идет кто-то ей навстречу. Обрадовалась, кинулась туда, глядь: медведь!
Баба Гоня резко подалась в нашу сторону, выставив руки, будто лапы с когтями; я от неожиданности вскрикнула, захваченная повествованием, а Эльга лишь крепче вцепилась в скамью, на которой мы сидели. Однако она была непривычно бледна. Я хотела придвинуться к ней, но не смогла пошевелиться, будто старая княгиня, ведунья и старшая жрица плесковских кривичей, и впрямь набросила на нас путы колдовства.
– Нежданка так и обмерла… А медведь ей говорит: «Идем со мной, поживи у меня, послужи мне. Коли хорошо послужишь, я тебя потом домой провожу». Пошли они…
Краем глаза я заметила, что и Вояна опустила челнок и сидит неподвижно, прислушиваясь к рассказу. «А ведь она должна уже все это знать», – мелькнуло у меня в голове. Смутно вспомнились разговоры о том, что Вояна в свое время ходила на «медвежьи каши», но мы с Эльгой тогда были совсем дитяти и ничего не поняли. Мир взрослых так огромен и полон непознанного, что за всеми его непонятностями не уследить!
– Сварила Нежданка кашу, сидит, сама не ест. Вдруг вылазит из-за печки мышка-щурка и говорит: «Дай мне кашки, а я тебе помогу». Дала ей Нежданка кашки…
Мы вспомнили, как на Осенних Дедах, оставив на столе угощения для невидимых ночных гостей, наши матери клали немного каши в мисочки и ставили за печку: «для мышки-щурки». В виде мышки приходили духи давно умерших прабабок, и считалось большой удачей, если удавалось увидеть какую-то из них возле поминальной каши.
Значит, Нежданке на помощь пришла прабабка, и у нас полегчало на душе: эта не выдаст!
– Поел медведь каши и говорит: «Давай теперь со мной в жмурки играть. Не поймаю – твое счастье, а поймаю – съем». Не успела Нежданка испугаться, как мышка набросила на нее платок и в угол толкнула. Она стоит там, ничего не видит, ни жива ни мертва, а мышка стала по избе бегать. Медведь ловит ее, ловит, а поймать не может, она у него между лапами проскакивает. Ловил медведь, ловил, не поймал, устал – упал прямо посреди избы да и заснул. Тогда мышка с Нежданки платок сдернула, из берлоги ее вывела и дорогу домой показала…
В этот вечер все взрослые уехали в Плесков на обручение Вояны: ради важности случая князь решил провести обряд над внучкой возле старшего родового очага.
Мы остались под присмотром одной только челяди. Я не хотела идти домой – было страшно, и устроилась ночевать, как нередко бывало, рядом с Эльгой на полатях в избе стрыя Вальгарда. В такие вечера мы с ней долго шептались и смеялись, пока мать не начинала бранить нас, что не даем спать, и грозила выгнать на мороз.
Но в этот раз мы молчали.
Баба Гоня неспроста рассказала нам «про медведя», и образы басни, так живо стоящие перед глазами, навевали жуть. Особенно страшной казалась слепота зверя: это означало, что здесь, в земном мире, он – чужак, пришелец.
Гость из мира мертвых.
Позволь девочка ему поймать себя – он проглотил бы ее и забрал с собой туда, в вечный мрак…
– Я все поняла, – вдруг шепнула мне Эльга. – Она нам рассказала, чтобы мы знали, что делать.
– Как это – что делать?
– Ну что делать, когда мы пойдем в лес и встретим медведя.
– Мы не пойдем! – Я испугалась еще сильнее, в глубине души смутно подозревая, что она права. – Такого сейчас не бывает! Это в древние времена…
– Для князей это бывает и сейчас. Ведь Вояна ходила в лес.
– Не может быть!
– Даже два раза. Один раз – после той зимы, когда научилась прясть, а второй – прошлым летом, когда уже поневу надела. Так положено для княжеской внучки, а она ведь такая и есть. И я тоже.
– А я нет… – пробормотала я, не зная еще, обрадоваться или огорчиться.
Радовало, что мне можно в лес не ходить, но я хотела, чтобы у нас с Эльгой всегда все было вместе.
Я очень любила Эльгу.
Пожалуй, в то время я любила ее больше всех на свете, да и потом… не знаю. Боги не послали мне родных сестер, она была мне ближе всех. Мы с ней даже менялись иногда черевьями или кожухами, как будто были одним человеком в двух телах. Нам это очень нравилось, особенно когда родные матери со спины нас путали – а отцы и подавно.
Мы радовались всему, что находили у себя общего. Особенно я, потому что уже тогда, в семь лет, Эльга казалась мне лучше всех на белом свете.
И в тот темный зимний вечер я мысленно прикинула: готова ли я пойти в лес, если это будет нужно ей?
Она и правда может пойти – она же такая смелая!
Не то что я…
Но ведь если я останусь дома, а она уйдет одна, будет еще хуже.
И я поняла, что у меня просто нет выбора.
– Я не боюсь, – произнесла она, будто учуяла мои мысли. – Ничего страшного. Я все запомнила, что надо делать. Сварить кашу, покормить мышку, потом покормить медведя, а мышка поможет, чтобы он не поймал.
– А вдруг ей не понравится каша?
Приготовление каши в то время было для нас очень сложным делом, с которым мы справлялись вдвоем – и то, начиная, никогда не были уверены, чем наша стряпня закончится.
– Понравится. В лес ходят летом, а до лета мы еще научимся варить кашу как надо.
– Тогда ладно, – согласилась я.
Ныне же приближался Ладин день, до лета было еще далеко: для семилетнего ребенка прожить год – почти то же, что объехать вокруг света.
И я заснула, а наутро образы бабкиного сказа уже не казались такими яркими и пугающими.
Вскоре начались обряды и всякие забавы в честь наступающей весны, и я уже не боялась «медведя», которого «ходили будить» в «берлогу», устроенную в овраге.
Лелей-Весной тогда нарядили Вояну, и мы вместе со всеми кричали скорее весело, чем испуганно, когда ряженый «медведь» уносил ее к себе.
Мы ведь знали – ее спасут.
3
Обряда первого надевания поневы, проводился весной после полового созревания девушки, то есть около двенадцатилетнего возраста. (Прим. авт.)