Страница 3 из 11
Как бы то ни было, дама обладала невероятной притягательной красотой: ни красное с глубоким декольте платье, ни насмешливая улыбка, ни прекрасные руки с тонкими пальцами не могли отвлечь взгляд от волнующих – про такие говорят «бездонные» – ярко-голубых глаз. Казалось, что именно из их глубины струится то самое притяжение, что заставляло людей задерживаться около портрета. Абсолютная красота должна быть именно такой – она не измеряется в сантиметрах, объемах и килограммах, не имеет длины и цвета волос, не украшает себя драгоценными камнями и яркими румянами. Осанка, овал, взгляд, энергия… Поразительное открытие посещало тех, кто видел этот портрет: истинное и абсолютное, оказывается, не имеет мер – все достоинства изображения находились за гранью осязаемого. Женщина с портрета была настолько изящна и подвижна, что, казалось, она с легкостью может сойти с холста и присоединиться к земным существам, попить чайку, побеседовать и вновь удалиться на привычное место.
Георгий, похоже, испытывал такие же ощущения, только многократно усиленные. Иногда он подолгу смотрел на даму в красном и даже разговаривал с ней, когда никто не мог увидеть и услышать. Иной раз к его прозрачным глазам подступали слезы, и огромный мужик без всякого стеснения и попытки подавить рыдания отдавался им с каким-то неистовством и безысходностью.
Вот и сейчас, пока никто не тревожил, Георгий подошел к портрету, провел по платью ладонью и надолго замер, вслушиваясь в собственные мысли:
...
Я бы ценил вещи не за то, сколько они стоят, но за то, сколько они значат. Я бы спал меньше, больше бы мечтал, понимая, что каждую минуту, когда мы закрываем глаза, мы теряем шестьдесят секунд света. (Габриэль Гарсиа Маркес)
3. Матвей
Происшествие с машиной, по сути, было незначительным. Подумаешь, неудачно наехал на камень, подумаешь, пробил картер, подумаешь, эвакуатор отвез авто на станцию, и через три дня автомобиль вновь обрел былой ход и авторитетный вид. Все это на самом деле было бы невинно и прозаично, если бы не огненные глаза цыганской девки…
«Плевать, – рассуждал Матвей, – это – трюки для слабонервных. Найду, суку, и узнаю, что она может сделать хорошего или плохого. Ей точно несдобровать…»
Матвей слыл серьезным пацаном, ему не пристало верить в цыганские предсказания. Так, по его мнению, следовало отработать версию неизвестно откуда возникшей опасности. У Моти с детства присутствовало какое-то звериное чутье на неприятности. За свои неполных двадцать шесть он повидал такого, что другие не пережили и за семьдесят. По большому счету вообще можно было считать чудом, что Матвей жив и здоров, что у него есть среднестатистический комплект в виде нормальной пары рук, ног, глаз, ушей и даже головы на плечах. Практически каждый из этих органов в свое время подвергся опасности. Мотя имел все шансы расстаться и с задницей, потому что дед порол хлесткими березовыми прутьями до такой степени, что ни сидеть, ни лежать от порки до порки не было никакой возможности. Папаша сгинул, видимо, слишком скоро после того, как любовный порыв излился в тело красавицы, тогда еще не спившейся матери – невероятно притягательной рыжеволосой портнихи Зойки. Веселая, задорная, острая на язык, похотливая и бесшабашная, Зойка была слаба на передок. Об этом за сто километров до Коряково по сарафанному радио узнавали все проезжающие мимо дальнобойщики. То, что у Зойки родилось только двое детей, – чистая случайность, или Божья воля. Зойка беременела, как крольчиха, и только Матвея со Светкой не смогла изжить со свету до рождения, потому и доносила их до момента появления на свет. Зойка, смеясь, говорила, что все остальные оказались более счастливы. Может быть, она была недалека от истины. Единственным постоянным мужчиной, который не мог самовольно отказаться от Зойки, был ее отец – могучий и неразговорчивый дед Иван. Огород, пасека, корова Ягодка, дежурные двести грамм самогона за ужином – это все, что интересовало сурового деда. Остальное было придатком непутевой дочери, которая с каждым годом теряла в красоте и здоровье, хотя оставалась веселой беззаботной хохотушкой и плевать хотела на общественное мнение.
– Я для другого в этот мир пришла, разве не понятно? – спрашивала она, когда кто-то пытался образумить ее или сделать замечание.
Если какая-нибудь гадина запускала вслед Зойке нехорошее словцо, та демонстративно притормаживала, медленно поворачивала гордо посаженную рыжую голову и нарочито громко парировала:
– А твоему-то было со мной неплохо… Забыла только, как его звали. Но точно помню – обещал вернуться. – И так же неторопливо продолжала свой путь. Впрочем, в особо неприятных случаях Зойка могла ответить, не произнося ни слова. Она просто наклонялась вперед и задирала подол на поясницу, так, чтобы враги могли своими глазами убедиться в том, что мужики не зря любят Зойку.
Дед Иван только хмыкал сердито и с досадой крутил головой. То время, когда можно было повлиять на мировоззрение дочери, было давно позади. Да и любил он ее безумно, как слепой. После того как мать Зойки умерла от кровотечения при родах, Ивану пришлось стать и отцом, и матерью, и нянькой, и домохозяйкой. Шустрая симпатичная веселая девчонка требовала много внимания и, как только встала на ноги, пыталась помогать папе во всем. Зойка старалась изо всех сил и уже в четырнадцать лет начала приносить папе деньги. В первый раз вопрос «откуда» вызвал бурную реакцию, Зойка считала, что, разрешив погладить себя проезжавшему мимо дядьке, который подарил ей десять рублей, сделала сразу два добрых дела: одно – для дядьки, который радостно пыхтел и потом натужно кричал, но, похоже, от счастья, а второе – для отца, который за эти десять рублей мог поехать на рынок и купить новую точилку для ножей, удобрения, лекарства и рубаху.
– Откуда? – Почему-то отец поначалу показался злым.
– Заработала, пап! – Зойкин голос звенел от восторга, она знала, что отцу нужна помощь.
Иван с надломом в голосе спросил:
– Как заработала? – Он сел, обхватив голову огромными ручищами.
– Просто. – Зойка засмеялась. – Я могу так сколько хочешь заработать.
– Как? – В голосе отца послышались гневные нотки, в таких случаях лучше было отвечать сразу, без хихиканий.
– Дядька из грузовика попросил меня сесть в кабину…
У отца глаза налились кровью, он как-то весь напрягся, сжал кулаки и теперь давил ими на виски.
– Как?! – повторил он, повышая голос.
Зойка почувствовала, что дело пахнет керосином. Она действительно не понимала, что ее поступок в чем-то плох, мало того, просто не знала, в чем, если даже это было и так. Инстинктивно девчонка сообразила, что не нужно рассказывать отцу, чем она занималась в машине. Она просто сидела. И это была чистая правда. Все остальное делал сам дядька, но при этом Зойке не было противно. Даже наоборот.
– Он мне рассказывал истории про свою жизнь, я слушала.
– И все?
Зойка почувствовала, что отец знает больше про то, чем занимаются в кабинах дальнобойщиков. Единственное, что она могла добавить, призвав на помощь свой детский ум, было:
– Нет, отец. Он рассказывал мне про своих детей, например, что его дочка – точно моя копия, он не может ее видеть, потому что ее мама завела себе другого дядю. А он очень скучает, поэтому, когда увидел меня, попросил с ним поговорить.
– А деньги зачем дал?
Зойка поняла, что отец заглотил наживку.
– Сказал, чтобы я купила себе все, что хочу. Потому что его дочке мать не разрешает брать у него деньги.
Это был пробный шар, он мог оказаться лишним, но сработал. Иван налил свои дежурные двести пятьдесят и залпом осушил стакан. А Зойка с этого момента была зачислена на первый курс института древнейшей профессии – в одном из классических и худших ее вариантов.
4. Георгий