Крепость не сдается

Крепость не сдается

Героическим борцам за установление Советской власти в Копейске посвящаем

НАКАНУНЕ

За железнодорожным постом пятого километра начинается густой березовый лес. Мерно постукивают на стыках рельсов колеса вагонов. И это навевает на Леонида Горшкова думы, думы, думы. Остро пахнет прелой листвой, уже лопнувшими березовыми почками. Весна идет по встревоженной земле.

«Неужели и теперь, после революции, плохо будут жить бедняки? — размышляет Леонид. — Сытые морды так и остались сытыми, только бантики красные кое-кто из них нацепил. Эх, быстрей бы до копей добраться. Как там наши?».

Паровоз идет медленно. Вот показались вдали невысокие терриконы и копры шахт. Возле них приютились длинные серые жилые бараки, белолобые низкие землянки.

Гулко забилось сердце Леонида, едва он спрыгнул на землю. Целый год не был солдат на родине. Хотя было ему девятнадцать лет, он успел хлебнуть всего, что приносит простому люду война. Окопы и смертоносный свинец, ранение и три месяца госпиталя в Питере. И вот они, родные места! То и дело оглядываясь, он зашагал к лесопилке. Возле барака, на завалинке, сидел молодой парень и пощипывал струны балалайки. Русые длинные волосы его то и дело спадали на лоб, мешая смотреть на лады, и парень откидывал их назад спокойным движением головы.

«Володька! Вдовин!?» — едва не вскрикнул Леонид, осторожно подходя к игроку. Это просто чудесно: встретить первым на копях закадычного дружка, с которым рос вместе с детских лет.

— Шел по улице камаринский… — басом вдруг запел Леонид в такт балалайке, и Володя, вздрогнув, вскочил:

— Фу, ты, черт! — воскликнул он, узнав Горшкова. — Живой, значит? А у нас разное болтали про тебя. Убили, говорят.

— Пробовали, — засмеялся Леонид, обнимая друга. — Да живуч оказался. Ну, что нового?

— Узнаю Лешку-непоседу, — кивнул Володя, — Еще на порог не ступил, а новости уже выкладывай ему. Поживешь — сам все узнаешь.

Но от Леонида не так-то просто отделаться. Издавна за ним укрепилась слава вожака молодежи. По поручению революционных рабочих он не только распространял политическую литературу, но и читал ее шахтерам. И Володя сообщил ему:

— Разная контра в Советах еще держится, но сила на копях сейчас за большевиками. Их возглавляют Степан Голубцов, Евстигней Егоров, Никита Ряшин, Иван Стряпунин, Леопольд Гольц, Иван Колечкин, Дмитрий Бойцов…

— Постой, постой… — оживляется Леонид. — А кто такой Бойцов?

— Помнишь, в пятнадцатом году на Кыштымских копях на маевке выступал? Он первый у нас узнал о том, что царю Николашке каюк, и на своих копях организовал Совет рабочих депутатов. А месяца полтора назад и на Ашанинских копях собрал митинг, рассказал о Временном правительстве, посоветовал, кого избирать в Совет.

Володя рассказал другу о приезде на копи Первого мая Евдокима Лукьяновича Васенко, заместителя председателя Челябинского Совета рабочих и солдатских депутатов.

— В общем, дела, Леха, идут. А что ж ты о главном-то своем не спрашиваешь?

Он с улыбкой глянул на Леонида. Тот покраснел.

— Ждет она тебя, Клава-то. Кисет сшила с лентами и кружевами, аж завидки берут.

— Ладно, ладно. А где мой вражина, инженер Креминский?

Оба друга засмеялись. Случилось как-то однажды, что Горшков, возвращаясь с работы, не успел снять шапку перед инженером Креминским, широко известным среди шахтеров своей жестокостью. Рявкнул на Леонида Креминский и ударил по спине тростью. Не стерпел обиды Горшков, выхватил трость у инженера и крепко отдубасил того. Креминский доложил об этом уряднику и управляющему копей. Суд был скор — восемнадцатилетнего Горшкова отправили на фронт.

— Заходи вечерком, — предложил Леонид другу. — Газета «Правда», где Апрельские тезисы Ленина напечатаны, есть у меня.

— Слыхал. Евдоким Лукьянович привозил газету из Челябинска.

— Я многое понял на фронте, Володя. Сидеть сложа руки теперь нельзя. Видел хороших людей, и поступать так, как я поступил с Креминским, сам не стану и друзьям не посоветую.

Нежаркое весеннее солнце высоко поднялось над крышами, ударило лучами в окна барака, где жила семья Горшковых. Леонид ощутил на лице ласковую теплоту, открыл глаза и сразу же закрыл их, ослепленный ярким солнечным светом.

Голова слегка побаливала после дороги. Леонид зачерпнул в ковш холодной воды, вылил в умывальник и долго плескал на лицо и шею, пока не почувствовал привычной бодрости.

Еще вчера секретарь партийной ячейки Степан Викторович Голубцов приглашал Леонида зайти в Совет. Хотел посоветоваться с коммунистами, куда Горшкова определить работать.

С. В. Голубцов.

В помещении Совета рабочих депутатов Сергинско-Уфалейских копей[1] многолюдно. Кузнец Евстигней Егоров, председатель Совета, встал из-за стола и шагнул с протянутой рукой навстречу Горшкову.

— С приездом, Леня! Сказывал Голубцов, что вернулся ты, — Егоров улыбнулся ласково. — Решили мы, что работать ты будешь на шахте по-прежнему машинистом подъема. Развернешь работу среди молодежи. Для начала расскажи, что нового в Питере?

Вместо ответа Леонид протянул Егорову газету «Правда». Едва взглянув на текст, председатель Совета обрадованно воскликнул:

— Что же ты об этом Голубцову не сказал?

— Подарок хотел приберечь, — не без удовольствия заметил Леонид, но Егоров уже обернулся к присутствующим:

— Товарищи! Вот они, ленинские слова. Они вооружают нас конкретным планом борьбы за переход от буржуазно-демократической революции к социалистической, за передачу всей власти Советам. Каждый из нас уже знаком с тезисами, но эта газета нам особенно дорога. Она привезена уральским шахтером из самого Петрограда.

Газета пошла по рукам. И никто не заметил, как в комнату вошел мужчина в добротном полувоенном костюме и серой кепке. Он рыщущим взглядом окинул лица шахтеров, долго смотрел на Егорова, занятого разговором с Леонидом, потом шагнул к столу.

— Вам пуховые шали не нужны? — спросил он у Егорова. — Женам шахтеров, дочерям. Согласен поменять и на продукты, и на уголек.

— А ты кто таков? — резко обернулся к нему член Совета Никита Ряшин.

— Гражданин свободной России, — с легкой улыбочкой, спокойно ответил незнакомец. — Впрочем, не хотите, я не навязываюсь, — быстро сказал он.

— Катись-ка ты, гражданин свободной России, со своими шалями знаешь куда? — зло заметил Никита Ряшин. — Ходят тут всякие, вынюхивают. Знаем вас, контриков.

— Ну, ну, Никита, — примирительно пробасил Егоров. — Авось кому и впрямь шалей надо…

— Так пусть по домам и ходит, а в Совет нечего лезть, — нахмурился Ряшин.

Мужчина покорно согласился:

— Извиняйте, оно и вправду по домам-то лучше будет, — и исчез за дверью.

Председатель Совета досмотрел на Никиту Ряшина, потом сказал:

— А прав ты, Никита. Чего ему с шалями-то лезть в Совет? Ну-ка, верните его, проверим, что за птица.

А мужчина в серой кепке (это был К. В. Норенберг), скрывшись из Совета, отыскал барак, где жил меньшевик Иван Долгодворов. Хозяина он застал дома.

— Мне надо срочно возвращаться в Челябинск, — начал Норенберг. — Слушайте меня внимательно. На копях готовится общее собрание. От нас на это собрание командируется комиссар труда Самодуров. Окажите здесь ему всяческую поддержку. Уразумели?

— Ясно, что тут не понять, — засопел Долгодворов. — Кое с кем из приятелей переговорю. Трудненько стало, шахтеры так и прут за большевиками. Оно и ясно: голытьба голытьбу видит за версту. Деньжат бы надо. Подпоить там кой-кого и вообще.

1

Сейчас на месте бывших Сергинско-Уфалейских копей выстроен машиностроительный завод им. С. М. Кирова.