Страница 141 из 151
— Циркуновская, доктор, номер семь, срочно… — он захлопнул дверцу, и шофер дал газ, — девочка лет семи… задыхается, посинела. Здравствуйте.
Через внутреннее оконце я высунул голову к шоферу.
— Товарищ, подбавьте газу… Ах, это вы, Коля? — разглядел я знакомый, остроносый профиль. — Здравствуйте, дайте полный ход!
Машину дернуло, мотор завыл, я чуть не упал, однако перехватил руку санитара и пожал ее.
— Здравствуйте, — наконец ответил я на его приветствие. — Я вижу вас впервые, давно вы у нас?
— И я вас впервые. Вторую неделю. Я работал в клиническом городке.
— Куда второй вызов?
— Пока только один.
Машина с воем неслась по проспекту Сталина, тяжело подпрыгивая на перекрестках трамвайных путей. Уличные фонари мелькали, сливаясь в одну огненную цепь. «Хребет есть цепь горных вершин, которые расположены одна за другой», — вспомнил я незаконченную фразу из прерванного сновидения. Преодолевая законы инерции, силясь устоять на ногах, я напяливал белый халат поверх пальто. Санитар поймал кончики пояса и завязал их у меня на спине. Мое сердце уже билось спокойно, в груди нарастало знакомое и приятное чувство — нечто похожее на воодушевление: напряженное ожидание привычной и любимой работы. Где-то неподалеку на железной дороге, за «Серпом и молотом», гудел паровоз.
— Циркуновская! — крикнул Коля, на мгновение обернувшись к оконцу. — Семнадцатый номер?
— Седьмой.
Тормоза заскрежетали, и мы с санитаром повалились друг на друга. Над дверьми, на синем фонарике тускло светилась цифра «семь». Мы выскочили на мостовую, санитар держал мой чемоданчик, а я уже стучался в дверь.
Нас встретила женщина, растрепанная, в слезах. Дрожащими руками она пыталась прикрыть клетчатым платком обнаженные плечи.
— Доктор… Доктор! — вскрикнула она. — Я вас умоляю! — Рыдания сдавили ей горло, еле сдерживая их, она громко запричитала: — Она умирает… умирает…
На детской кроватке с густой шелковой сеткой лежал, раскинувшись, ребенок. Тяжелое ватное одеяло валялось на полу.
— Спирт! — сказал я, протягивая руку.
Холодные капли спирта обожгли мне ладони. Санитар завинтил флакон и выдвинул кроватку на середину комнаты. Личико ребенка посинело, глаза закатились, сквозь щелочки век виднелись налитые кровью белки, рот был раскрыт, и дыхание вырывалось со свистом, скрюченные пальчики рук мяли и царапали ногтями простыню.
— Больно было глотать? — спросил я у женщины, поспешно открывая чемодан.
Женщина смотрела остановившимися от ужаса глазами. Спазмы сжимали ей горло.
— Горло, горло болело? — тронул ее за плечо санитар.
Напрасно. Женщина не отвечала, не слушала, ничего не понимала. Она остолбенела. Но симптомы и без того были достаточно красноречивы. У ребенка дифтерит — дифтерийный круп. Горло девочки распухло, еще несколько минут — и дыхание уже не сможет пробиться через опухоль; если не сделать интубации — не вставить трубки — через несколько минут мучительная смерть.
Трубки у меня не было, машина была не из эпидемической станции. Пока мы вызовем эпидемиолога с трубкой и соответствующей каретой, пройдет не менее получаса.
— Машину! — крикнул я. — Включайте мотор!
Санитар кинулся на улицу, а я вынул девочку из кровати, прижав ее к груди, нагнулся, подхватил одеяло и укутал ее. От багрового личика веяло жаром, температура была, очевидно, сорок один.
Моя стремительность подействовала на окаменевшую женщину. Она увидела, что я забираю девочку. С диким криком она бросилась ко мне и вцепилась руками в халат.
— Пустите, — сказал я, стоя на пороге. — Вы убиваете вашего ребенка. Пуст…
Я рванул халат, женщина шагнула через порог, но я был уже на улице. Сесть в машину через задние дверцы не позволяло время, да и, кроме того, не хотелось заражать кабину — и я прыгнул к шоферу.
— Полный! — крикнул я, заглушая рокот мотора. Машину рвануло, и меня откинуло назад. Но ребенка я крепко прижал к груди и его не ушибло. — Сирену! — Сирена завыла, машина запрыгала по асфальту, как по волнам замерзшего моря. — Коля! — завопил я, перекрывая вой сирены, рокот мотора и лязг всех металлических частей. — Коля! Ребенку осталось пять-шесть минут! Если через пять минут мы будем в Померках, в эпидемиологической — она спасена! Коля! Жизнь ребенка в ваших руках.
Я видел, как Колино лицо мгновенно побледнело. При свете лампочки над спидометром, в мерцании уличных фонарей его лицо вдруг стало каким-то костистым и синим. Он только быстро взглянул на меня и коротким движением надвинул кепку на брови. Нога его нажала на газ, и в ту же секунду вместе с диким воем появилось ощущение, что мы отделяемся от земли. Я взглянул на спидометр и зажмурился — стрелка вздрогнула и сразу прыгнула далеко за семьдесят. На повороте, возле горсовета меня повалило на бок, и я долго не мог усесться прямо. Я использовал свое положение, чтобы обернуться к оконцу.
— Товарищ! — крикнул я санитару. — Сейчас же звоните на станцию, пусть пришлют другую машину по тому же адресу. Женщине там плохо. Вы понимаете?
Он понимал. Машина дернула и перескочила через трамвайные пути на углу улицы Маяковского. Черная темень парка и Сокольников поглотила нас. Огни завода промелькнули мимо, как желтое видение. С воем влетели мы в ворота лечебницы. Прошло четыре минуты. Прижав ребенка к груди, я стремглав помчался по ступенькам в лечебницу.
— Интубацию! Вливание!..
Спустя пятнадцать минут, когда я уже выходил из дезинфекционной камеры, госпитальная кастелянша подала мне стерилизованный халат.
— Счастливо, — сказала она, — трубку вставили, вливание тоже сделали. Врач говорит, что она скоро уснет.
— Спасибо, — кивнул я на халат, — как хорошо отглажен. Будьте здоровы.
По телефону, висевшему у дверей, я позвонил диспетчеру. Нас уже ожидал новый вызов: Лысая гора, улица Щорса, 22, колики и рвота.
Когда я открыл дверь на улицу, в лицо мне пахнуло предутренней свежестью. Это было так приятно после удушливой атмосферы дезинфекционной камеры. Дождь утихал, на деревьях висел густой белый туман. Весело и радостно дышалось в предутренней прохладе. Легкий ветерок освежал виски и щеки. Санитар догнал меня на лестнице.
— Доктор! Машину уже окурили, и не надо заезжать на станцию.
Коля сидел, склонившись на баранку руля. Увидев наши тени, он включил мотор. Я уселся рядом с ним, и машина тронулась.
— Закурим? — спросил я, вынимая папиросы и спички.
Коля кивнул и тем самым надвинул кепку на брови. Я воткнул ему папиросу в зубы и дал прикурить. Он глубоко затянулся и перекатил папиросу в угол рта, почти к самому уху, — чтобы ненароком искра не попала в глаз. Глаза его смотрели прямо перед собой, лишь иногда перескакивая то вправо, то влево, следя за редкими прохожими. Руки спокойно передвигались по рулевому колесу. Машина летела по асфальту улицы Либкнехта. От сиденья и Колиного пальто воняло хлором.
С Лысой горы мы заехали в милицию и протелефонировали диспетчеру. Нас ожидало два вызова: Заиковка, 41, и Шатиловка, Авиационная улица, 9. На Шатиловке в аптеке мы по телефону узнали еще о трех вызовах: недалеко на Каразинской, потом на Клочковском спуске и возле Балашовского вокзала. Спидометр уже показывал сорок пять километров. Было половина шестого, когда мы наконец попали к себе на станцию.
Диспетчер встретила меня дружеской улыбкой на утомленном лице:
— Я замучила вас, доктор? Садитесь. Ваше счастье, что вы не приехали минутой раньше — вызов забрала шестая. В поселок Евгеньевку. Курите. Записывайте, пока есть время.
Я взял перо, вынул книгу записей и разложил свои контрольные карточки.
— В восемь, — сказал я, — мне надо быть в клинике. Отпустите меня минут за…
Телефон снова задребезжал, и диспетчер схватила трубку.
— Скорая помощь… да. — Секунду она внимательно вслушивалась. — Не волнуйтесь. Да, да, я слушаю вас, не волнуйтесь, я понимаю. И поскорее, пожалуйста. Площадь Восстания, двенадцать? Машина прибудет немедленно.